Онтологические прогулки

 

 

 

 

 

Горизонт осени 2022 года (В качестве эпилога)

 

Окончание

 

 

***

 

1203.  Устойчивым фоном последнего времени оказывается регулярно воспроизводящийся вопрос: что Россия может дать миру? Этот вопрос производен от другого: что Россия может дать самой себе? И отвечать на этот вопрос в первую очередь предстоит российскому государству. А государство пока не знает, как оно хотело бы на него ответить. Чёткого образа послевоенного мира современное российское государство не имеет. Такое положение дел может быть охарактеризовано как дефицит Утопии.

 

1204.  Все разговоры на тему поиска русской национальной идеи являются следствием дефицита Утопии. Если образ Будущего в общественном сознании или в государственных представлениях обладает яркостью, то все разговоры на тему национальной идеи моментально оказываются избыточными и, вследствие этого, ненужными. Нет смысла обсуждать очевидное. А яркость образа синонимична его очевидности: чем ярче, тем очевиднее.

 

1205.  Причина дефицита Утопии в государственной политике связана не с тем, что сегодня невозможно сформировать яркий образ будущего. Это, как раз, возможно. Главная проблема для государства (и для системы в целом) в том, что любая яркая Утопия запускает процесс мобилизации масс. А в этом случае государство рискует потерять ведущую роль в политической и общественной жизни.

 

1206.  На первый взгляд, причины уклонения государства от активного созидания будущего связаны со страхом перед обществом. Об этом сегодня пишется постоянно. И отчасти это верно. Российское государство очень плохо знает российское общество и не доверяет ему. Тем более что реальные настроения этого общества государству всё же известны. Будущее раскрывается для большинства граждан России как требование перехода к социализму, при всей нечёткости этой идеи. И такое понимание будущего требует от государства глобальной внутренней перестройки. Далеко не все представители государственного аппарата смогут в это будущее войти.

 

1207.  Но проблема дефицита Утопии и блокирования государством реальной мобилизации масс не сводится исключительно к вопросам «классового характера» государственной власти. Русская история всегда может напомнить, к чему приводила ситуация, когда голос масс обретал приоритет над голосом государства. Итогом такого положения становилось глобальное обновление системы, но на пути к нему страна проходила фазу хаоса, и этот хаос порождал огромное количество деструктивных процессов, ставящих систему под угрозу исчезновения. Любые утверждения на тему: сегодня мы (общество) сможем решить все проблемы, стоящие перед Русской цивилизацией, являются в основе своей иррациональными высказываниями, основанными на вере, а их безапелляционность лишь в очередной раз указывает на их наивность.

 

1208.  Сегодня у нас в очередной раз проблемы экономики стремятся решать люди, не имеющие экономического образования. Об изменениях в сфере государственного управления говорят те, у кого нет никакого опыта реальной работы в этой сфере. И такая ситуация воспроизводится везде, где встаёт вопрос о необходимости реформирования государственной жизни. Последствия такой ситуации легко прогнозируемы.

 

1209.  Важная особенность, отличающая современные трансформации от трансформаций прошлого, связаны с резким ускорением внутренних процессов. Усиление хаоса в процессе трансформации неизбежно. Но работа власти с хаотическим состоянием системы предполагает ряд этапов: 1) адаптация к хаосу, 2) интеграция в хаос, 3) локальное управление хаосом, 4) преодоление хаоса. Этой логике подчинялись, в частности, действия большевиков во время революции и на первом постреволюционом этапе. Но все эти действия предполагают, что у власти есть время на их осуществление. Но сегодня такое время оказывается свехскоротечным. Предположение, что адаптация к хаосу может идти намного быстрее, чем это происходило ранее, ни на чём, кроме убеждения, не основано.

 

1210.  Проблема сокращения сроков адаптации структур к происходящим изменениям не является ни исключительно проблемой государственного управления, не только российской проблемой. Это общемировая проблема, изначально укоренённая в стремительном развитии материальных технологий. Но изменения в сфере технологий неизбежно и необратимо перестраивают и все остальные сферы социальной деятельности.

 

1211.  В 1970 году Элвин Тоффлер вводит метафору Future Shock, которая, возможно, стала самым важным вкладом этого исследователя в культурологию и социологию. В русском переводе Future Shock получил очень ёмкий и удачный аналог: столкновение с будущим. Любое столкновение неизбежно несёт в себе элементы аварийности, т.е. сопровождается травматическими эффектами. Сам факт столкновения с будущим показывает, что адаптация системы к новациям оказалась, мягко говоря, не вполне успешной.

 

1212.  В сегодняшней (мировой) ситуации Future Shock является устойчивым элементом социальной жизни. Конфликтность, травматизм и аварийность как последствия появления новых жизненных элементов становятся частью человеческого существования не только на его феноменальном уровне, но и на глубинном (структурном).

 

1213.  Когда озвучивается идея мобилизации масс, её авторы фактически призывают государство организовать мощное столкновение России с будущим. Последствия такого столкновения прогнозированию не подлежат. Для самих авторов такой идеи она является проявлением их экзистенциальной веры. А в рамках государственной логики любой призыв к действию, результаты которого не подлежат прогнозированию, является актом государственной и социальной безответственности.

 

1214.  Парадокс современной российской жизни связан с тем, что обе позиции – и та, что говорит о необходимости мобилизации масс, и та, что указывает на опасность такого лозунга – вполне оправданы и рационально обоснованы. Это – антиномия современной русской жизни.

 

***

 

1215.  Неопределённость современной российской государственной политики связана и со структурной неопределённостью, влияющей на характер функционирования государства. Государственная власть не знает, какой модели мобилизации оно должно соответствовать. Либо это будет модель интенсивной, но временной мобилизации, либо сохранится модель постоянной (устойчивой) мобилизации.

 

1216.  На первый взгляд, такая структурная неопределённость производна от проблемы дефицита Утопии, о которой писалось выше. Но у неё есть дополнительные аспекты, не выводимые из сферы идеологии. Они связаны с характером государственного управления как такового. В жизни современного российского государства – на структурном уровне – не предусмотрен переход от одной формы мобилизации к другой. На протяжении нескольких десятилетий государственная власть заботливо выстраивала модель управления, соответствующую режиму постоянной мобилизации. Попутно осуществлялась попытка ретуширования в общественном сознании травматических последствий крушения СССР и ельциновских реформ. В итоге, такая модель была выстроена. И, как показалось весной 2022 года, эта модель может быть эффективной и при экстраординарных обстоятельствах. Но сегодня мы видим, что по мере усиления экстраординарности модель устойчивой мобилизации начинает терять собственный КПД.  Это осознаёт и само государство. Но механизмы смены режимов функционирования государственной машины на сегодня отсутствуют. Это не значит, что их невозможно создать в принципе, но на их создание необходимо время.

 

1217.  В сфере структурной двойственности пребывает и российский государственный аппарат, т.е. российская бюрократия. Сознание бюрократии расколото: одна её часть смогла осознать, что её судьба связана с Россией и только с Россией, другая по-прежнему связывает свои надежды на будущее с изменением отношения Запада к России. Такая двойственность имеет объективные (структурные) причины, производные от места России в мировой капиталистической экономике. Полупериферия всегда расколота, и такой раскол наблюдается во всех сферах общественной жизни. И нет никаких оснований считать, что при сохранении полупериферийного состояния российской экономики этот раскол каким-то чудесным образом исчезнет. Состояние полупериферийности не просто порождает раскол в обществе как конкретное историческое событие, но делает его частью национальной судьбы, т.е. постоянно воспроизводится в будущем, пусть и в новых, модернизированных формах.

 

1218.  Раскол внутри государственного аппарата привносит в жизнь государства двойственность и непоследовательность, а любое государственное решение несёт на себе отпечаток скрытого компромисса. Политическая воля в такой ситуации оказывается в полупарализованном состоянии.

 

1219.  Общество активно реагирует на такое состояние государства и его реакция предсказуема. В обществе появился запрос на Большую чистку. И он будет только усиливаться. Косвенно это сопровождается возникновением апологии опричнины (при том, что её реальное влияние на русскую жизнь конца XVI века серьёзно не продумывается), а со временем приведёт и к реабилитации политической практики сталинизма. В случае затягивания СВО идея Большой чистки имеет все шансы стать навязчивой идеей.

 

1220.  Если мобилизация масс, в итоге, всё же произойдёт, то Большая чистка станет неизбежной. И осуществляться она будет способами, очень далёкими от норм правового государства.

 

1221.  При всём внешнем очаровании Большой чистки, её проведение сопряжено с рядом серьёзных проблем, главными из которых являются проблемы не мировоззренческие, этические и правовые, а структурные. Всё, что относится к сфере «духовной культуры», в рамках функционирования системы является всего лишь её инструментом, а то, что затрагивает структуру, является системой как таковой, сущностным аспектом её существования, а потому – и наиболее важным.

 

1222.  На языке Большой чистки та часть государственного аппарата, что блокирует проведение государством последовательной политики, ориентированной на защиту национальных интересов и бескомпромиссную войну с Западом, опознаётся либо как неолиберализм (западничество), либо как коррумпированность. В условиях открытого военного конфликта эти две характеристики фактически сливаются друг с другом. Но реальная проблема, возникающая на этом пути, связана с тем, что и западничество, и коррумпированность присутствуют на всех уровнях государственного управления. Это тот вирус, который воздействует на все стороны государственной жизни. Но резкое удаление его носителей из сферы государственного управления обернётся моментальным параличом власти – не только на федеральном, но и на региональном уровнях.

 

1223.  Очередная антиномия российской политической жизни проявляется в том, что устранение коррупционеров из сферы управления приведёт к глобальной дестабилизации всей российской жизни. В России не существует «государственного резерва», т.е. высококвалифицированной социальной группы, способной прийти на смену нынешним чиновникам. У нас одни и те люди оказываются вовлечёнными в коррупционные схемы, и в то же время занимаются формированием региональных бюджетов, строительством дорог, капитальным ремонтом, социальным обеспечением, работой поликлиник, детских садов, школ и т.д. Как только эти люди будут удалены из сферы управления, все эти направления деятельности государства перестанут функционировать. Можно долго и задорно призывать к проведению Большой чистки, но любой человек, выступающий с такими заявлениями должен задать себе несколько вопросов: 1) кто придёт на смену тем, кого эта чистка коснётся? 2) обладает ли он сам компетенциями, позволяющими подменить удалённых на важных, но – по большому счёту – рядовых участках работы? 3) готов ли он изменить свою жизнь таким образом, чтобы решение повседневных, частных вопросов стало основным содержанием этой жизни?

 

1224.  Эта антиномия сегодня сводится к следующему: либо у нас не будет коррупционеров и горячей воды, либо будет и то, и другое. К сожалению, в данный момент коррупционер и горячая вода часто существуют в единой связке. И разорвать её на данный момент, особенно – в условиях войны – не представляется возможным.

 

1225.  Вместо Большой чистки государство выбирает стратегию малых дел, в рамках которой из сферы государственного управления регулярно устраняются отдельные одиозные представители или целые кланы. Это, конечно, очень похвальные действия, но они, как правило, не затрагивают коррупционных механизмов как таковых. Просто в результате отстранения от этих механизмов одних кланов, к ним получают доступ другие. Подобные замены способны разрушить и миф о единстве неолиберализма и коррупционной деятельности. Жизнь подсказывает, что можно воровать и озвучивая, при этом, патриотические лозунги (и даже демонстративно участвуя в церковных богослужениях). Более того, порой это даже получается лучше, т.к. публичный патриотизм обеспечивает должную информационную поддержку и прикрытие.

 

***

 

1226.  Существующие антиномии и противоречия в государственной жизни оставляют открытым финальный вопрос: в чьих интересах происходит крушение западноцентричной модели мира? – В интересах региональных обществ или в интересах региональных элит? – В ответе на этот вопрос – два разных сценария становления будущего, и каждый из них в той или иной степени возможен.

 

1227.  Ответ на этот вопрос неизвестен и самому российскому государству. Наивно думать, что государство действует в соответствии с чётким, однозначным планом. В действительности на большинстве государственных решений лежит отпечаток компромисса между интересами разных внутригосударственных групп; и если в государственной политике и присутствует последовательность, то именно в этом. Борьба за выбор той или иной политической стратегии – это перетягивание каната. И здесь, как и в любом соревновании, победитель не может быть известен заранее.

 

1228.  Реальные события, которые мы наблюдаем в государственной жизни, оказываются, по сути, событиями симптоматическими. Симптом – это поверхностное явление, указывающее – искажённым, непрямым способом – на то, что происходит в глубине. Симптом иллюстративен и уже вследствие этого – вторичен. Всё событийно-первичное в государственной жизни происходит по ту сторону видимости. Это означает, что объяснение реальности исходя из тех явлений, что попадают в поле нашего зрения, является фиктивным.

 

***

 

1229.  Именно на границе политического феномена и сущности рождается и функционирует политология, являющаяся регулярно воспроизводящейся серией спекулятивных попыток объяснить мир исходя из непосредственно (феноменально) данного. Политолог стремится понять сущность, анализируя феномен, и отождествляя – в большинстве случаев – феномен и сущность. В тех случаях, когда политология проводит различие между феноменом и сущностью и наделяет вторую более важным значением,  она трансформируется в конспирологию.

 

1230.  Появление политологии само является симптомом. Политология – это реакция на окончательный уход главных аспектов политической жизни вглубь, в сферы, непроницаемые для внешнего наблюдателя. В процессе такого ухода на поверхности остаются лишь внешние, пустые формы. Они «зависают» в информационном пространстве, требуя адаптации к существующему комплексу общественных представлений и ожиданий. Для решения этой задачи и появляется политология, изначально являющаяся игровой практикой. Она призвана конструировать изначально фиктивные модели реальности (фальсификации), и ценность таких фальсификаций располагается где-то между требованиями принципа реальности и эстетикой. Политология не предсказывает будущее в точном смысле, а намекает на наиболее вероятные возможности течения событий, но, при этом, она должна это делать эстетично – ярко, изящно и всякий раз – неожиданно.

 

1231.  Политология  в качестве опровержения собственного фиктивного статуса ссылаться на имеющуюся в её распоряжении сетку понятий и связанных с ними определений. По месту возникновения такая политология может быть названа университетской политологией. Но наличие дополнительных правил интерпретации не перемещает предмет политологического анализа из сферы внешнего (феноменального) в сферу внутреннего. Оно всего лишь привносит в процесс интерпретации методическую дисциплину и устанавливает приоритет ценности понятия над ценностью процесса, тем самым превращая политологическую деятельность в ещё одну разновидность университетской схоластики. 

 

***

 

1232.  Важнейшим симптомом, указывающим на становление глубинных политических процессов, является регулярно воспроизводящаяся модель взаимодействия государства и общества. Эта модель формируется государством и сама по себе является посланием обществу. Такая модель может быть авторитарной (монологичной) – в этом случае государство самостоятельно разрабатывает цели и задачи своей деятельности, попутно предъявляя обществу ряд требований, которые оно должно выполнять; либо демократичной (диалогичной) – тогда общество получает возможность влиять на государственные решения. 

 

1233.  Модель взаимодействия государства и общества является сообщением с двойной адресацией: она, одновременно, обращена и к обществу, и к элитам. Общество, получая такое сообщение, может думать, что послание обращено именно к нему, но это убеждение является ещё одной иллюзией, очередной мифологемой общественного сознания. Выстраивая модель взаимодействия с обществом, государство может учитывать мнение общества лишь по остаточному принципу, но мнение элиты оно ни при каких обстоятельствах игнорировать не может. Именно поэтому любая модель социального взаимодействия – это, прежде всего, послание элитам.

 

1234.  В ситуации, когда Россия является главной силой процесса деконструкции западноцентричной реальности, любые действия российского государства имеют международный резонанс. Соответственно, они являются посланием не только внутрироссийской социальной элите, но и элитам других стран. Действия России сегодня устанавливают новые границы возможного для антизападных мировых элит, а также выявляют те условия, при которых эти новые границы могут быть установлены.   

 

1235.  Вопрос о границах возможного для антизападных элит – это вопрос эмпирической возможности монополизации этими элитами роли, которую играл (и в значительной степени продолжает играть) Запад по отношению к незападным обществам. Или, говоря проще, это вопрос о том, смогут ли в будущем местные элиты эксплуатировать собственные общества так же, а, может быть, и в большей степени, как это ранее делал Запад.

 

1236.  Выход периферии и полупериферии за пределы существовавшей ранее мировой экономической системы не означает в качестве чего-то само собой разумеющегося изменения характера взаимоотношений между местными элитами и обществом, пересмотр модели этих отношений в пользу общества. Не менее вероятным является «альтернативный» сценарий развития событий, согласно которому местные элиты установят свою собственную модель господства, в рамках которой эксплуатация общества станет значительно более жёсткой и жестокой, чем была ранее.

 

1237.  Когда говорится о том, что современный капитализм умирает и ему на смену приходит капитализм нового типа, часто само собой предполагается, что «новый капитализм» должен быть лучше «старого». Но откуда такая уверенность? – Новизна ни в коей мере не предполагает обязательной трансформации капитализма в сторону социальной ответственности перед обществом. Капитализм может быть регулируемым, он может включать в себя элементы плановой экономики, иметь более тесные отношения с государством, но все эти трансформации не обязаны – с точки зрения самого капитализма – учитывать интересы общества.

 

1238.  Логика трансформации капитализма стремится к его сохранению и стабилизации, а не к соответствию капиталистической деятельности интересам общества. Более того, интересы общества всегда обременительны для капитализма, т.к. разрушают систему капиталистической рациональности, заставляя изымать часть прибыли из экономической сферы, и, тем самым, деформируя процесс воспроизводства капитала. Поэтому капитализм всегда является враждебным по отношению к обществу, которое эксплуатирует.

 

1239.  Регулируемая экономика и социально ориентированная экономика – это термины, которые не являются синонимами. Первая может существовать независимо от второй.

 

***

 

1240.  В условиях конфликта с Западом антизападные элиты будут вынуждены перейти к социально ориентированной экономике только в том случае, если станет очевидно, что без поддержки со стороны своих обществ они не сохранятся. В этом случае им придётся общественную поддержку покупать. Такая покупка будет связана не только с экономическими действиями, но и с продвижением идеологических трендов, соответствующих общественным ожиданиям, а также с заботой о сохранении традиционных общественных институтов (семья, образование, здравоохранение, экология, обустройство повседневной среды, и т.д.)

 

1241.  Общество всегда является главным хранителем традиционных ценностей. И если существование социальной элиты зависит от поддержки общества, элита вынуждена будет действовать во имя защиты традиции.

 

1242.  Выбор социальной элитой традиционных ценностей в качестве своих собственных никогда не является «идеалистическим жестом», неким актом свободного волеизъявления. Традиционализм для социальной элиты – это всегда нечто вынужденное. Социальная элита всегда принуждается к традиционализму при том, что традиционализм – это то, что изначально чуждо для неё, и что часто является плохо скрываемым объектом её ненависти.

 

1243.  В этом контексте необходимо чётко различать элиту социальную и элиту культурную (А.Дж. Тойнби). Культурная элита ориентируется на идеалы общественного служения и часто становится главным рупором традиционализма; социальная элита изначально стремится дистанцироваться от социального большинства, и антитрадиционализм является её естественным состоянием. Именно поэтому такую элиту к служению обществу можно только принудить. А в роли сил принуждения может выступать либо само общество (внутреннее принуждение), либо внешняя угроза.

 

1244.  Социальная элита – это социальная группа, готовая предать интересы «своего» общества при любом удачном для неё стечении обстоятельств. Именно поэтому демократический контроль над её деятельностью является обязательным.

 

***

 

1245.  В современной России отсутствуют не только какие-либо демократические структуры контроля общества над деятельностью государства и, соответственно, социальной элиты, но и нет механизмов для формирования элементарных форм диалога между государством и обществом. Вместо стратегии диалога с обществом государственный аппарат выбирает стратегию профанации и откровенного обмана. Это означает, что в данный момент государственный аппарат ощущает себя находящимся в безопасности.

 

1246.  Важным обстоятельством, препятствующим установлению диалога между обществом и государством, является отсутствие единого дискурса – языка, на котором этот диалог мог бы идти. Наиболее активная часть общества (и правые, и левые) осознаёт современную реальность в метафизических и этических категориях. Но метафизика не является элементом государственного дискурса; государство не знает, что с ней делать и как «метафизическое» должно работать при принятии конкретных, практических решений. Язык государства – технократический, а не метафизический.

 

1247.  Задача общества в этой ситуации – научиться говорить на технократическом языке. Сегодня на таком языке говорит лишь относительно небольшая группа оппозиционных экономистов. Весьма показательно в связи с этим, что экономическая проблематика чужда большей части публицистов, стремящихся высказываться от имени общества. Такая публицистика с упорством, достойным лучшего применения, продолжает апеллировать к внеисторическому, т.е. к метафизическим сущностям.

 

1248.  Технократический язык – это язык, ориентированный на формирование конкретных социальных проектов и создание схем реализации этих проектов. Так, например, вместо констатаций упадка образования, технократизм должен предлагать новые схемы фиксации уровня грамотности учащихся вместо дискредитировавшего себя ЕГЭ, проработку конкретных связей между школьным и высшим образованием, формирование новых учебных программ с предельно детализированным учётом междисциплинарных (межпредметных) связей, а также понимать, каковы источники финансирования всех проектов и их себестоимость. Подобная работа является очень трудоёмкой и её успех не гарантирован. Но, к сожалению, другого языка российское государство не знает. Склонность к абстрактному мышлению ему не свойственна.

 

1249.  Технократизм как понимание реальности архаизирует и отменяет правый и левый дискурсы. Эта отмена неизбежно создаст – на какое-то время – кризис социальной метафизики. Но на коротких дистанциях Россия сможет прожить и без неё. Такой технократизм будет предполагать, что ответственными за формирование векторов социальной политики станут узкопрофильные специалисты, а не широкая масса гуманитариев без базового гуманитарного образования.

 

1250.  Но даже в тех, относительно редких случаях, когда силами общества удаётся создать конкретные проекты, ориентированные на решение конкретных проблем, отсутствуют механизмы внедрения таких проектов в жизнь. Более того, их авторы очень часто оказываются неуслышанными. В этом случае общество опять упирается в стену – в отсутствие реальных механизмов, способных сделать голос общества услышанным. Отсутствие таких механизмов означает следующее: государство не чувствует себя обязанным реагировать на общественные инициативы и настроения. И такая ситуация оказывается неизменной в течение последнего десятилетия. Изменить её способна лишь внешняя угроза существованию российской бюрократии.

 

***

 

1251.  Если предположить, что модель социального государства в России всё же утвердится, хотя сценарий такого утверждения на данный момент не ясен, то главным «идеологическим» вектором государственной политики должен стать курс на глобальную модернизацию всех сторон российской жизни. Такая модернизация органично вписывается в процессы глобальной трансформации, которая уже идёт. Эта трансформация затрагивает, прежде всего, сферу технологий, но любые технологии воздействуют на социальную жизнь.

 

1252.  Глобальная модернизация неизбежна и обладает принуждающей силой. Это означает, что условия и формы реального повседневного человеческого существования будут необратимо меняться. Открытым остаётся лишь один вопрос: в каком качестве в этом процессе будет представлена Россия. Либо мы станет субъектом такой модернизации, либо объектом. Либо положительные результаты модернизации коснутся почти исключительно российской социальной элиты, либо они затронут всё общество. Второй сценарий возможен, как уже было отмечено, только в том случае, если социальная элита будет чувствовать угрозу своему существованию. А источником такой угрозы является Западная цивилизация. В этом контексте конфликт с Западом неожиданно обретает положительные коннотации. В данный момент этот конфликт работает на российское общество. Возможно, чем дольше будет идти этот конфликт, тем для России будет лучше.

 

1253.  В условиях конфликта с Западом единственная сила, на которую может положиться социальная элита и государство, это российское общество. Это обстоятельство предопределяет необходимость заботы государства об обществе. Государственная политика в этих условиях будет вынуждена оставаться социально ориентированной. Попутно будут формироваться новые устойчивые формы понимания социальной реальности и новая социальная аксиоматика, предполагающая, что активная государственная социальная политика является одним из краеугольных камней в отношениях между государством и обществом. Новые тренды будут менять, хотя и очень медленно и непоследовательно, и сознание социальной элиты.

 

1254.  Но само наличие межцивилизационного конфликта не делает развитие России устойчивым. Устойчивость этому развитию может придать только Утопия, которая на горизонте русской жизни в данный момент отсутствует. Такая утопия должна иметь положительное содержание, т.е. ориентировать общество на созидание чего-то принципиально нового. Утопия не может быть центрирована на негативной сфере деятельности. А с учётом процессов, уже неоднократно наблюдавшихся в русской истории, такая Утопия не может быть Утопией, предназначенной исключительно для России. Она неизбежно должна иметь общечеловеческое, планетарное значение.    

 

1255.  Вопрос «станет ли Российское государство со временем подлинно русским (национальным) государством?» является риторическим. Таковым Российское государство не было никогда. И если этого не произошло на протяжении столетий Русской истории, следовательно, этому препятствуют причины глубинного, общесистемного характера. А подобные структуры в рамках существования системы являются константами. Поэтому предполагать, что в XXI веке эта ситуация как-либо изменится, оснований нет. Возможно, это обстоятельство указывает – неким смутным, не вполне понятным образом – на одну из глубинных особенностей жизни русского народа: отсутствие подлинно национального русского государства и делает русский народ по-настоящему великим, наделяя его возможностями цивилизационного строительства. И это же обстоятельство радикализирует состояние трагизма в жизни русского народа. Но, тем не менее, оно не является основанием для впадения в глобальный пессимизм.