Онтологические прогулки

Чтение русской литературы проясняет сегодняшнее положение вещей,
прояснение сегодня открывает действительное содержание русской
литературы, да и русской культуры вообще.

«Мощные» люди Лермонтова, люди, пребывающие в состоянии странного
раздражения, представляют собой самый благодатный материал для
политического манипулирования, именно они становятся
наиболее активными революционерами, теми, кто ради «самых» высоких
и благородных целей на земле будет очень скоро убивать.

Тип революционный. Страсть. Благородство. Героизм.
Самопожертвование. Устремлённость в светлое будущее. Вера в прогресс.
Ненависть к угнетателям. Любовь к угнетённым. Желание изменить,
переделать наличное.

Другой основной тип освоения своей отдельности – это тип симбиотический.

Тип симбиотический. Конформизм. Прагматизм. Довольство наличным.
Склонность к согласию. Вера в разумность происходящего. Доверие
традициям. Стремление сохранить, продолжить существующее.

Между этими двумя крайними типами располагается целый ряд
разнообразных сочетаний основных составляющих эти типы элементов.

Например, тип «шпиона», своего среди чужих, то есть человека,
который вынужден принимать существующее, но не устраивающее его
положение вещей как свою среду, как среду своей, другой по
содержанию жизни.

Или тип «партизана», чужого среди своих, то есть человека, который в
своей собственной земле должен вести себя по чужим
правилам.

Или тип «космополита», то есть человека, для которого домом является
вся земля, или её возможное будущее, а всё наличное в
данное время представляет собой в равной степени – чужое, не то,
другое.

Или тип «циника», то есть человека, для которого, как для
космополита, всё наличное – чужое, но, в отличие от космополита, нет
ничего родного, своего, даже в форме возможного будущего.

Или тип «дурака», то есть человека, который живёт так, как будто он
не понимает, не видит и не чувствует происходящего, точнее,
как будто он и понимает, и видит, и чувствует происходящее
как именно так и происходящее, то есть человек, искренне
(насколько это вообще возможно) живущий видимостью.

Или тип «шута», то есть человека, который, как и дурак, живёт
видимостью, но знает о том, что он живёт видимостью и смеётся над
этим.

И т.д., и т.д.

В каждое время на передний план общественной жизни выходил некоторый
тип человека или сочетание нескольких, например, во время
революций наиболее активным общественным типом становился тип
революционный, с которым в той или иной степени
кооперировались «шпионы», «партизаны», «циники», «дураки» и «шуты».

Во времена стагнаций доминировал тип «симбиотический», в кооперацию
(но уже другого свойства) с которым вступали всё те же –
«шпионы», «партизаны» и пр.

Соответственно, во времена революций, общественных преобразований
доминирующим общественным языком становился язык революций,
язык преобразования и освобождения.

В стабильное, устойчивое время общество говорило языком симбиоза,
сохраняя революционный язык только для описания прошлого,
поскольку – каждый данный модус русской власти – искренне (или
не совсем) полагал, что достиг именно того, чего добивался в
революции, а именно: освобождения народа от порабощения,
угнетения.

Каждая власть верила, что теперь уж освобождать народ и страну не от
чего и не от кого и что теперь нужно только работать,
трудиться на её благо, созидать.

Но, поскольку сохранялось изначальное формирующее русскую
государственность противостояние народа и власти, это созидание новой,
лучшей и пр. страны каждый раз оказывалось преимущенственно
словами, лозунгами, мечтами.

То, что удавалось стране сделать нового, искажалось и извращалось
этим противостоянием: укрепляя свою власть, а это основное
стремление власти, по сравнению с которым все остальные, в том
числе – позитивные преобразования, всегда являлись и
являются второстепенными задачами, так вот, укрепляя свою власть,
эта власть была вынуждена все действительно необходимые
стране преобразования подчинять задаче самосохранения самой себя
как власти, как само-власти, как власти себя, как
само-державия, держания, удержания себя как власти.

Бурная политическая активность, вполне сопоставимая с политической
активностью западного общества, давала стабильно ничтожный
социальный эффект, и именно это было трудно разглядеть тем,
кто пытался это разглядеть.

А разглядеть это достаточно простое и очевидное положение вещей в
нашей стране мешал сформированный в начале 19 века и всячески
поддерживаемый с тех пор, сначала – революционерами и
интеллигентами, потом – наследовавшими им и пришедшими к власти
коммунистами, а сегодня – нашей, новой руской властью: язык
революций-симбиоза.

Язык, в котором отсутствует понимание и описание ПРЕЕМСТВЕННОСТИ
власти на русской земле.

Язык, построенный таким образом, чтобы каждая новая власть
открещилась от прежней как от чуждой себе власти.

Язык, в котором новая власть не наследует прежней.

Язык, в котором отсутствует описание так давно существующего на Руси
государственного устройства.

Язык, в котором отсутствует не только понимание существа русской
культуры, но в котором нам пытаются доказать, что как русская
наша культура уже умерла.

Язык, в котором поэтому НЕТ НАМЕРЕНИЯ понимать русское.

Язык, который не только искажает русскую историю, но и всё остальное
пространство русской культуры – литературу, музыку,
фольклор, философию, науку, образование и пр.

Язык, в котором русскую культуру подменяет некий уродец западной
культуры, её ублюдок, незаконнорожденный сын западного
прогрессизма (или местного почвенничества) и русского самовластья.

Этот язык нам очень хорошо знаком, потому что на этом языке с нами
говорят все: власть, её окружение, те, кто хочет быть ближе к
этому окружению, те, кто не хочет быть близко, но боится
давления оттуда, те, кто другого языка не знает, потому что
даже не пытался выработать другой.

Именно этим языком мы читаем евангелие.

Именно этим языком мы читаем летописи и слушаем древние русские песни.

Именно этим языком мы читаем Пушкина, Гоголя, Толстого, Чехова,
Пастарнака, Фёдорова.

Именно этим языком мы слушаем Шнитке, Пятигорского и Мамардашвили.

Языком, в котором нет ничего, точнее, так мало русского!

Например, автор «Отдела» был вынужден отнести зарождение свободной
мысли в СССР в лице Зиновьева, Мамардашвили, Карякина и др.–
«самозарождению»! Почему?

Потому что не видел других причин появления целой плеяды самобытных
людей, не видел – и отнёс их появление к ним самим по типу
«из какого сора растут цветы».

Насколько надо не чувствовать историю своей страны, чтобы полагать,
что всё ценное в ней «самозарождалось»?!

Разве Сергий Радонежский и Андрей Рублёв самозародились?

А предшествовашие им 300 лет освоения русскими православия – не в счёт?

Разве Пушкин, Гоголь, Иванов самозародились?

А почти 1000 лет православия и первая Отечественная война – не в счёт?

Разве Пастернак смог написать «Доктор Живаго» до второй
Отечественной, а не после, или он тоже самозародился?

Разве послевоенные поколения – 50х, 60х и даже 70х годов не накрыла
рождённая во Второй Отечественной волна жизни, которую, по
любимому выражению Мамардашвили, невозможно было
игнорировать?

Чувствуете, как обманывает нас этот язык?

Этот язык скрывает от нас преемственность власти на Руси и
одновременно навязывает нам представление о том, что каждая новая
власть двигает наше общество вперёд.

Этот язык скрывает от нас то единственное, что двигает наше общество
вперёд – ПРЕЕМСТВЕННОСТЬ РУССКОЙ КУЛЬТУРЫ, её
действительную работу, её настоящую историю, происходящую не в
кремлёвских кабинетах и не в государственных думах.

Работу, совершающуюся, как говорил Толстой, в переплетении миллионов
волений русских людей.

Работу, в которой сыны наследуют опыт отцов.

Ни Мамардашвили, ни Пятигорский, ни Щедровицкий и никто другой не
самозародился, не родился сам по себе – они родились в том
живом континууме русской культуры, который они наследовали как
континуум своей жизни и – не могли игногрировать ту силу
жизни, которую они получили в наследство.

Как мы – последующие поколения – наследуем оставленный нам континуум.

Вот что скрывает от нас язык симбиоза-революций, или язык власти,
как бы идущей впереди общественного развития! – он скрывает
ЖИВУЮ ТРАДИЦИЮ РУССКОЙ КУЛЬТУРЫ, жизнь её действительного
наследования, её реальную историю.

Историю, которая делалась всеми русскими.

Дело не в том, что послевоенные советские мыслители «самозародились»
как свободные мыслители вопреки! происходящему, или
«родились» вопреки русской истории, или «появились» (как ни
определи – не важно) вопреки действительности и своим усилием
подвинули нас вперёд.

Совсем нет! Наоборот, само происходящее, сама русская история, сама
действительность двигала этих мыслителей, как и всех
остальных, вперёд; к началу 50-х годов мысль уже была свободна,
потому что накопленный русскими и многократно усиленный
отечественной войной опыт состоял в освобождении от максим
коммунизма.

Так что послевоенным советским философам предстояла работа, которая
единственно является настоящей работой философов –
прояснение накопленного отцами опыта (Мамардашвили переводится как
«сын отца»).

Посмотрите, с каким отчаянным упорством эти свободные мыслители
цепляются за коммунизм, за «настоящий коммунизм», за «истинный
марксизм» и пр.

Зиновьев пишет – честную марксисткую (я её читал в спецхране ленинки
ещё в конце 70-х) докторскую по «Капиталу» Маркса,
Мамардашвили тщательно изучает методологию и феноменологию
превращённых форм, отчуждения и пр. в том же самом наследии Маркса, и
т.д., и т.д.

То есть философы, как и все остальные, решительно стоят на страже
того…чего уже нет!

Ничего, как и все остальные, не зная об этом.

Они ничего не разрушают, ничего не верифицируют, ничего не ломают, –
ни значения терминов, ни смыслов, ни концепций, потому что
эти значения, эти смыслы, эти концепции уже умерли, уже
потеряли в культуре и в истории свою формирующую значимость.

Потому что русские – делом – показали, что уже больше не нуждаются в
коммунизме и, следовательно, в каком бы то ни было «изме»
вообще.

Философы, а вслед за ними и все остальные, разрушают, верифицируют,
ломают только СОБСТВЕННОЕ понимание; это трудно, болезненно,
иногда трагично, но это единственное, что доступно
философу.

Творить, создавать может только жизнь в тех или иных своих формах
усилиями миллионов.

Философ может только прояснять живущее, в нём и им живущее.

Так и я сейчас не творю, а проясняю уже живое во мне, а живое во мне
сейчас то, что было сделано в том числе и героями «Отдела»:
освобождение от каких бы то ни было форм идеологической
зависимости: от религиозной, коммунистической, демократической
и т.д.

Современный человек, то есть мы с вами, уже свободен от всех форм
ограничений, которые отчуждают его от самого себя: от религиии
(русские сделали это в 18-19 веках), так как современного
человека не надо спасать, от социальной (классовой)
принадлежности (русские сделали это в первой половине 20 века), так
как в современном обществе уже нет классов, от необходимости
быть приверженным какой-либо идеологии (русские сделали это
во второй половине 20 века), то есть выделения какой-либо
точки зрения как единственно истинной.

Задачей каждого поколения, в том числе и задачей философов, является
стряхивание с себя ветхого, уже отжившего, уже омертвевшего
и поэтому мертвящего.

Сегодня нас омертвляет – накопившаяся за последние два тысячелетия
идеологическая масса, которая как некий «панцирь мышления» не
даёт нам мыслить так, как мы уже можем мылить – легко и
свободно, причём мыслить легко и свободно каждому! а не
избранным и особенно одарённым.

Мыслить как дышать – всем!

Встряхивание, стряхивание ветхого освобождает то, что уже живёт в нас.

Мы уже освободили свою любовь от поклонения недоступному,
трансцендентному, как бы оно ни называлось: бог, абсолют, природа,
истина.

Мы уже освободили своё достоинство от связанности его с положением в
обществе, от «ненавистного разделения» людей по каким-либо
признакам – крови, имущества, национальности, образования и
пр.

Сейчас мы освобождаем свой ум от ограниченности только собой, от
замкнутости нашего ума в своей отдельности, отделённости от
всего живого как единства.

Тот язык понимания, который мы все ещё слышим и на котором мы все
ещё говорим, уже умер; нам нет никакой нужды его «расшатывать
и описывать», верифицировать и пр., этим пусть занимаются
наши профессора и академики.

Нам достаточно не говорить на этом языке, достаточно говорить без
него, вне его, чтобы этот язык сам собой исчез.