Онтологические прогулки

Прежде чем продолжить знакомство с накопленным русскими опытом
самопонимания остановлюсь ещё на паре тем, которые до сих пор
являются камнем преткновения для западной философии, а вместе с
нею – для той русской философии, которая ориентирована на
западную, а это её большая часть.

Это тема рефлексии и тема духовности.

Или тема специфики человека как высшего существа, тема высшей
способности человека.

В полном соответствии с формирующей матрицей своей культуры, а
именно матрицей предметности, западный человек выделил в качестве
определяющей себя и человека вообще свою способность к
фиксации, способность к схватыванию некоторого содержания, то
есть к осознанию.

На востоке эту же способность культура воспринимает как определяющую
«беду», «вину», или «несчастие» человека, поскольку именно
способность фиксации лежит в основании всех привязанностей
и, следовательно, в основании отхода человека от законов
вселенной, от дао.

На западе способность осознания стала фундаментом самовосприятия
всего пространства культуры, так как осознание является
существенным элементом всей предметной деятельности человека,
начиная с самых элементарных действий, например, осознания,
участвующего в координации движения, и заканчивая наиболее
сложными, такими как мышление.

Если первые античные мыслители и прежде всего – Демокрит, не только
разработали принципы чувственного восприятия и мышления, но
и их координацию в целостности внимания, то начиная с
Платона координация целостности внимания была сведена к
координации посредством идей, предметных заместителей целостного
мышления.

С одной стороны, такое сведение целостности внимания к предметностям
идей сильно «демократизировало» мышление, позволило
ориентироваться в непредметном континууме посредством уже усвоенных
матриц предметности, например, представлений о большом и
малом, прекрасном и уродливом, добром и злом и пр.

С другой стороны, такое сведение и упрощение целостности человека
ещё больше усилило предметную направленность его внимания,
которое всё глубже погружалось в континуум предметного, то есть
вещного мира. Что неминуемо привело к отчуждению человека
от самого себя.

Почти 2000 лет потребовалось западной культуре на то, чтобы всё-таки
продолжить начатое в ранней античности развитие человека
более сбалансированным методом целостности; Декарт и Ньютон
смогли сформировать методологию рефлексивного мышления,
позволяющую контролировать процесс чувственного восприятия и
мышления посредством отслеживания «архимедовой точки субъекта»,
посредством рефлексии, отнесения происходящего к
контролируемой самим субъектом точки своего положения в происходящем.

Эта методология получила название трансцендентальной, или
рефлексивной философии; фундаментом трансцендентальности является
способность человека связывать два разных процесса: осознание
происходящего и осознание своего места в происходящем в единую
картину.

Необходимым дополнением к трансцендентализму является представление
о трансцендентном, то есть представление о том, что
способность к осознанию имеет своим пределом осознанную связь с
содержанием осознаваемого.

Низшей точкой этого предела являются наиболее простые и доступные
человеку осознания, или первоакты (по Гуссерлю; варианты
понимания низшего предела осознания отличаются у разных философов
незначительно).

За ними – трансцендентное, вещь в себе, то, что недоступно
осознанию, поскольку осознание не имеет третьего глаза, который мог
бы видеть (осознать) причины возникновения случившегося
осознания, или первоакта.

Высшей точкой предела осознания является осознание самого осознания
в факте осознания.

Спекулятивная, а не трансцендентальная философия начинается с того
момента, когда осознание как способность отрывается от
содержания и полагается как чистая способность; это всё равно, как
глаз мог бы видеть себя видящим.

То есть пределом осознания в грамотной западной философии является
способность осознания, скоординированная с происходящим
только как способность схватывания некоторого конкретного
содержания.

Как только эта способность полагается чистой, то есть способной
схватывать саму себя как содержание (как осознание осознания),
западная философия выходит за рамки целостности мышления и
углубляется в спекулятивную философию платоновского типа, в
которой о целостности приходится размышлять на основании
предметных матриц (идей).

Всё это достаточно просто для того, кто привык размышлять
непредметно, а целостно, но довольно сложно для того, кто
ориентируется посредством предметных матриц.

Именно спекуляция на доминировании осознания в целостности человека
привела западную философию к определению человека как гомо
сапиенса, то есть человека разумного.

Однако сегодня накоплено – в рамках самой же западной науки –
достаточно конкретного материала, показывающего как минимум
неэффективность представления о человеке как специфически разумном
существе.

Оказалось, что большинство развитых видов животных обладают
способностью так называемого практического разума, то есть мышления
посредством предметов, движений и даже речи.

Понятно, что при этом они все обладают способностью осознания, то
есть фиксации, схватывания определённого содержания и
координации осознанного в целостности действия.

То есть западной философии не удалось найти специфическую
человеческую способность, поскольку осознание не является такой
способностью, а, наоборот, объединяет нас с животными и никакие
отговорки вроде той, что человек мыслит разумно, а не
практически, долго не протянут, поскольку смазалось само
представление о разуме как способности сознания, чистой способности
схватывания (фиксации).

То есть разум уже не представляет собой специфики человека и должен
подать в отставку с поста нашего отличительного видового
признака.

Но в таком случае возникает вполне резонный вопрос: а что же
действительно отличает человека, что выделяет его как особый вид,
не отсутствие же перьев или вера в бога?

Без решения этого фундаментального вопроса мы даже не можем понимать
свою собственную историю, мы не можем понимать, что с нами
происходило раньше и что происходит с нами сейчас.

Друзья, как видите, за вполне, казалось бы, безобидными
представлениями скрываются очень даже серьёзные проблемы, имеющие
стратегическое значение для человека.

Представление о разумности уже сослужило свою службу и теперь больше
мешает, чем помогает человеку.

Если оно устарело для западной философии, то тем более такое
представление о человеке как специфически разумном существе не
годится как для русской культуры вообще, так и для русской
философии, в частности.

В рамках этих размышлений было обнаружено, что отличительной
особенностью человека как вида является намерение, то есть
способность, или, точнее, намерение как форма жизни, возникающая как
результат направленного и достаточное время удерживаемого
именно в этой направленности внимания.

Понятно, что внимание также вполне присуще животным, понятно, что и
они способны как управлять им, так и удерживать его в некой
направленности.

Но, в отличие от человека, животные не могут делать эти все операции
скоординированно, то есть и выбирать направленность
внимания, и направлять его, и удерживать внимание достаточное для
образования намерения время.

При этом человек ничего не может делать сам, кроме координации всех
элементов внимания: внимание работает по своим законам,
намерение возникает само как форма жизни, подобная дыханию или
речи.

Поэтому единственное отличие человека от животных заключается в его
способности намереваться, или способности контролируемо
направлять и удерживать своё внимание, что животным недоступно.

Конечно, между человеком и животным нет никаких принципиальных,
субстанциальных, сущностных и пр. различий, нет принципиальной
пропасти, вроде той, которую западные философы определили как
разумность, или религия – как духовность, обладание которой
возводит человека до небес, а животных оставляет на земле.

Мы – и животные, и люди живём в одном мире, поэтому нам нечего
считаться друг с другом относительно высоты своего положения в
мировой иерархии: место каждого вида не более высоко или
низко, чем место другого.

Животные выше нас, а мы ниже их потому, что животные значительно
старше нас, а мы моложе их, как наши предки они наделили нас
своей силой, своим опытом, то есть в этом отношении мы живём
за их счёт.

В свою очередь, мы сменили их и поэтому имеем приоритет наличного
доминирования, мы по праву молодых наследуем их силу и опыт
как их преемники; они стареют молодым, мы молодеем старым.

Друзья, нам предстоит полная серьёзная перестройка наличного
теоретического аппарата, в результате которой многие понятия займут
причитающиеся им по праву места формирующих (понятия
внимания, намерения, формы жизни и пр.) понятий, а многие покинут
насиженные места (понятия сознания, осознания,
трансцендентного и пр.) и перейдут в разряд второстепенных.

И поэтому я специально уже здесь, задолго до того, как мы будем
подводить итоги исследования всего опыта, накопленного русскими
в самопонимании, начинаю готовить теоретические и
методологические основания для максимально полного описания специфики
континуума русской культуры.

Потерпите, удерживайте внимание и намерение понимания сформируется
само, после чего вам достаточно будет направить своё внимание
на какой-либо предмет, чтобы понимать его, видеть его как
есть, что, собственно, и происходит в этих размышлениях: я
направляю и удерживаю внимание и предмет внимания
разворачивается передо мною, мышление работает само мною, оно живёт
мною, а я – им, точно так же, как косари Толстого: они не
косили, а оживали косьбой, или косьба оживала ими.

Продолжим.

Вслед за рефлексией, чистой разумностью, идейностью в помойное ведро
философии отправится и представление о духовности человека.

В принципе, под духовностью в западной культуре понимается
способность человека к контакту с трансцендентным, то есть с богом.
При этом этот контакт исключительно односторонен: человек не
может вступить в контакт с богом, если тот этого не захочет
[тут мне вспоминается анекдот психологов: для того, чтобы
ввернуть лампочку, нужен один психолог, но только если
лампочка хочет быть вкрученной; или как заметил ассистент доктора
Хауза Форман: если я что-то сделал хорошо, то это сделал бог,
плохо – я сам].

Связь трансцендентного с человеком всегда направлена «сверху вниз»,
даже когда человек обращается к этому трансцендентному: если
бог даст, то человек помолится так, чтобы бог его услышал;

если бог не слышит человека, значит, бог не дал человеку молитву.

Мне вспоминается замечание одного из комментаторов волейбольного
матча с участием японской команды, который сказал, что тренер
этой команды очень лаконичен: если его команда победила, то
потому, что у команды был дух победителя, если проиграла, то
потому, что в этот раз духа не было.

Однако явно такое понимание духовности и связи с богом на западе
афишировать не принято, ведь оно полностью снимает вину с
человека; поэтому там было распространено и усиленно
поддерживалось представление о том, что человек должен «правильно»
обращаться к богу и тогда тот его услышит; для того, чтобы
сделать что-то «правильно», надо «правильно» попросить бога об
этом и т.д.

Такое представление о духовности было принято и на руси,
представление, возлагающее на человека всю вину за «не так»
происходящее, поскольку, как только человек сумеет «так, как надо»
обратиться к богу, то тот, в силу того, что он – любовь, тут же
поможет.

Если убрать всё лишнее: представление о боге как трансцендентном, о
молитве как обращении к трансцендентному и пр., то от
представления о духовности останется только одно, а именно: для
человека решающим является … намерение, то есть способность
направить внимание и удерживать его, что «нечаянно» (не в
смысле того, что человек этого не чаял, он-то очень даже чаял, а
в смысле того, что намерение формируется само, начинает
действовать само, как только человек что-то вознамерится)
приведёт к реализации того, на что человек направил своё
внимание!

Под всей этой уже давно устаревшей шелухой религии и философии
скрываются достаточно простые, но решающие для человека вещи, а
именно:

• трансцендентного человеку ничего нет
• мир имманентен человеку, то есть человек и есть этот мир
• человек участвует в происходящем как в том, что он осваивает
• человек участвует в происходящем как в том, что он формирует
• для формирования происходящего человеку необходимо направить и удерживать на этом своё внимание, что сформирует намерение
• намерение связывает человека и происходящее
• намерение формирует и человека, и происходящее
• сформированное намерение и есть то, что философы называли «тождеством бытия и мышления», «предустановленной гармонией» и пр.

На западе только подходят к пониманию этого, так как к такому
пониманию запад подталкивает опыт приоритетной для него предметной
деятельности; плюс запада в том, что он крепко стоит на
ногах этого предметного опыта, однако его минус заключается в
том, что это ноги – слепого, который должен тщательно
прощупывать почву, прежде чем сделать следующий шаг.

Иначе запад будет слишком часто падать, как мы знаем, иногда всё же
падения избежать не удавалось и набитые в результате этого
шишки сделали западную культуру слишком осторожной, слишком
прагматичной, что в принципе для слепого - хорошо.

Для русских предметный опыт решающего значения никогда не имел,
поэтому сколько Россия ни падала, сколько шишек себе ни набила,
ума ей это не прибавило.

Потому что ум русских не в предметностях опыта, а в намерении жизни,
а вот в этом – намерении жизни - русские накопили
достаточно опыта для того, чтобы двигаться вполне самостоятельно, в
том числе – в самопонимании.

Более того, в отношении перспектив разработки современного
философского и методологического аппарата русские находятся явно в
более выгодной позиции, чем на западе и на востоке. Потому что
основной культурный опыт русских связан прежде всего с
континуумом намерения, а не освоения, как на западе, и
созерцания, как на востоке.

Именно поэтому русские так хорошо ориентируются в том, что, казалось
бы, совсем не должно быть свойственно представителям
отсталой в технологическом и общественном отношении стране, а
именно: русские хорошо ориентируются в направлении внимания на
способы формирования происходящего, и не так хорошо – на
способы его освоения и созерцания.

То есть основной ресурс русских – в огромном, накопленным всеми
поколениями пра-русских и собственно русских опыте намерения
жизни как стихии творения; в этом отношении креативность
русских намного выше запада и востока, а вот опыта освоения
происходящего у русских слишком мало для того, чтобы он имел
какое-то существенное значение в мировом разделении труда; в этом
очень силён запад.

Поэтому, друзья, мы впереди планеты всей как раз в том, чтобы
формировать намерение понимания, а вот осваивать сформированное
нами понимание лучше получится не у нас, но нам что за дело!