Комментарий |

Аксиомы авангарда (2)

 

3

Встреча Гитлера и Малевича в Кайзерхофе длилась не более получаса. Гитлер говорил не только об искусстве, он коснулся темы большевизма и подчеркнул – немецкий народ достоин лучшей участи, и он сделает всё от него зависящее, чтобы никакие силы не смогли подтолкнуть его народ к кровавому большевизму, как это случилось в России. Малевич, утомленный своим кратким, но ёмким сообщением о грядущем беспредметном мире, ограничился репликой:

– Путь России предопределен, она его пройдет.

Ещё в 1910 году Малевич написал голову крестьянина, как оказалось, необыкновенную – «Новый Спас. Он не сомневался – Восток иконный и есть, а Запад машинный, его икона – предмет, и никуда ему от него. Запад – утилитаризм, техника, сортир, завод и фабрика – новый ад. Два года тому назад Татлин послал на Парижскую выставку свою Башню… Чистая фикция западной техники! Конечно, он может писсуар железобетонный построить, чтобы каждый нашёл себе уголок. А вот моя голова крестьянина стала через революцию новым Спасом, через Него люди будут освобождены из адского западного прогресса.

Было время, когда трагедию страны он видел мистическим ритуальным действом, подготовкой акта творения нового Адама. Прошедшие десять лет изменили его взгляд и на страну, и на трагедию. Усталость, регламент встречи и положение гостя не позволили ему раскрыть тему несоответствий процессов и поверхностных впечатлений.

«Ничего, ничего» – Малевич, наполнил рюмку. У него не было сомнения: этому господину, вступившему на путь великого делания, рано или поздно откроется: одной биомеханики Мейерхольда, эксцентрики на толпу, маловато для переустройства мира. Придётся или продолжить путь к белому, новому миру чистых возбуждений, омывая свою душу в красном, выстудив мозг в аспидно-чёрном, или же, под свист и улюлюканье сигануть со сцены, как это произошло с Керенским и Милюковым, а до них и с Николаем. Все они ведь тоже были новаторами, раньше партии Гитлера примеряли свастику к двуглавому орлу, с1917 ввели даже такие банкноты: на одной стороне – двуглавый орёл без короны, на другой – свастика. Да, и нарукавные нашивки бойцов Красной армии Юго-Восточного фронта в 1918 году изображали свастику с буквами РСФСР. Вот ведь как: знак этот появляется, когда хотят обозначить движение, активный порыв, соответствие времени, а может, и своё опережение времени.

«Тик-тик-тика – сва-с-тика: небесный ход времени», – Малевич смотрел на супрематический циферблат карманных часов. Русский царь в виде эмблемы примастрячил её на автомобиль, и у царицы она – любимый знак, говорят, считала древне-православным крестом-оберегом. Керенскому и «временным» хотелось завести небесные часы по-своему, но Временное правительство оказалось кратковременным. Затикали было, да вскоре тикáть пришлось, и где они теперь? Все в рассеяние. А их свастика – в Германии! Царь, Временное правительство, большевики и теперь вот немцы – и все под одним знаком? Странный оборот, странное движение. Впрочем, вращение любой фигуры по часовой стрелке, действительно, даёт круг. Всё вращается и возвращается. Рисуй, что хочешь, время свернёт твой рисунок в круг, хочешь того или нет. Главное – работать со временем, только так и добьёшься совершенного движения, только в единстве со временем. Но, как?..

 

Гитлер тоже думал о единстве, однако был уверен, что Германия обойдётся без российской мистерии отворения крови. Хотя для немцев не лишней была бы встряска, весьма целебная процедура взбалтывания той первичной субстанции, давшей некогда силу древнему германскому духу.

В сложносоставном образе фюрера не смог исчезнуть художник парадокса, обречённый разрушать собственное воплощение вагнеровской идеи Gesamtkunstwerk'а – совокупности искусств.

Так Гитлер, придя к власти, в ряду первостепенных дел присвоил астрологу новое в Германии ученое звание – «Полнообладатель математических, астрономических и физических наук» и назначил приличное партийное жалование. По иронии судьбы астролог носил фамилию Фюрер. К тому же определение «Полнообладатель математических, астрономических и физических наук» было эвфемизмом титула «Председатель земного шара», принадлежавшего поэту Велимиру Хлебникову, унтерменшу. Хлебников, «волшебник самовитого слова», содержащего все, от ratio до магии, был рыцарем одной идеи – преображения мира через постижение тайн числа и слова. Поэт говорил о власти числа над историей. Он хотел овладеть магической силой слова для преображения окружающего профанного мира в Ладомир.

Нацистский титул не имел и тени значения слова «председатель», Гитлер старался придать ему подлинно научную основательность. Хлебников поставил астрономию, математику и физику вровень с поэзией, Гитлер был убеждён: о настоящей науке можно говорить, если к знанию ведет пророк. С точки зрения Малевича это, конечно, фантастическая мысль: откуда взяться пророку на Западе, близоруко опредмеченном? А на Востоке? «Представьте, что меня мало интересует пророчество, – писал Малевич в 1924 году художнику Эль Лисицкому в Швейцарию, – но больше всего меня интересует политическая деятельность в Искусстве, его особая идеология и отношение ко всему тому, что называют жизнью. Жизнь это и есть та печка, от которой нужно всему плясать».

 Искусство и политическая деятельность. Не с этого ли начинал Гитлер, в 1945 году кончивший самозабвенную игру словами – «Политика меня больше не интересует!». В апогее славы он как-то раз обронил, что куда охотнее скитался бы по Италии неизвестным художником, если бы не смертельная угроза расе, толкнувшая на чуждый ему путь политики. Политика – искусство возможного, тогда как само искусство превозмогает невозможное. Надо признать, и наука тоже. Тайная, не имеющая ничего общего с так называемым научным объективизмом, порочным изобретением декадентов, как его называл ученый Ганс Горбигер, разработавший одну из основных нацистских оккультных теорий Вельтайслере – учение о вечном мировом льде.

Не жаловал декадентов и Хлебников, словно они своим существованием демонстративно мешали ему думать о неведомом будущем. Его мысли тормозил сам вид этих существ – изнурённых, не способных к активному движению, демонстрирующих распад и катастрофу. Хлебников презрительно называл их «Брю-Баль-Мерж». Бедные – Брюсов, Бальмонт и Мережковский...

Ленин, наслушавшись в Цюрихе резких словечек и каламбуров от дадаистов, вспомнил этот хлебниковский «мерж». В 1919 году во время красного террора, он своеобразно отреагировал на просьбу Горького поберечь интеллигенцию – мозг нации. Переделав «Мерж» во французский merde, он, с присущей ему прямотой, заявил: интеллигентики, лакеи капитала – не мозг нации, а говно.

Гитлер научился главнейшему у Ленина – ледяному спокойствию в достижении цели.

– Я многому научился, сознаюсь в этом без обиняков, – откровенничал великий революционер. – Методы! Большевики сильны методами! Приглядитесь внимательней, ведь это новые формы политической борьбы. Только такими методами можно серьёзно продолжать дело, за которое робко начали браться социал-демократы – союз мелкого торгашеского ума и секретарской душонки.

Интеллигентики, тривиальные секретарские душонки… Что они понимают – «пресные пацифистские помои» в настоящем искусстве, науке и политике? А ведь это три кита нового мира. Главное, с чего надо начать художнику, учёному, политику будущего – нарушить молчание, отбросить суетность секретарских манер и обратить на себя внимание: кем бы нас ни выставляли, шутами или преступниками, главное – о нас говорят, с нами возятся!

– Брюбальмерж, – усмехаясь, повторял Ленин хлебниковский неологизм то в ритме ругательства по матери, то на мотив «Марсельезы». – Знаем мы, Алексей Максимович, этих сукиных сынов… Мерд, ха–ха–ха! самый что ни на есть настоящий, ха–ха, смердящий мерд нации...

 

Ладомиру Хлебникова нацисты противопоставили мир льда Горбигера, утверждавшего, что научный объективизм – порочное изобретение, декадентский фетиш. Горбигер описывал прошлое Вселенной и возвещал её будущие превращения, опираясь на собственные наблюдения изменений состояния воды – жидкости, льда, пара. В основе доктрины Горбигера лежит идея вечной борьбы сил отталкивания и притяжения в бесконечных пространствах льда и огня. Теорию «гениального открывателя, благословенного Богом», разделяли научные светила с мировым именем – Ленард, открывший с Рентгеном лучи «Икс», Оберт, физик Штарк, светило в области спектроскопии. Мир льда стал религией нацистов, и упованием на появление нового человека, призванного к власти. Горбигер пророчествовал: «Сначала мы, люди, сохраняли относительно яркую память о том, что мы видели. Потом та жизнь явилась клубом дыма и все стало темно, кроме нескольких общих очертаний. Ныне же все воскреснет в нашей душе сильнее, чем когда-либо. Во Вселенной, где все отражается на всем, мы поднимаем высокие волны».

Горбигер и Хлебников по-своему говорили о космическом взрыве, о природе разрушающей и творящей. Ладомир предвещал космический переворот, революцию, «божественный взрыв».

Обращение к интуитивному знанию предков, возвращение к истокам в надежде найти там трамплин и ринуться в будущее – призвание новаторов-художников. Возможно ли связать прошлое с будущим, оставаясь в настоящем? Человек Ладомира с формулой Я в степени всё, вырвавшись из круга бессмысленного производства и потребления, отчаянно пытался объять движущуюся Вселенную, остановить безбытийный прогресс, вспахать и засеять мыслезём – переделаться на новый лад, вытянуться струной «от звёзд к камням и рощам». Путь Велемира Хлебникова – непревзойденный пример попытки проникновения художника в иные сферы, поиск перехода от действительного к мнимому, от возможного к невозможному. Поэтическим языком он заговорил о художественной реальности и образно-пластическом выражении перехода в неё.

Хлебников…

Не в нём ли ключ к Малевичу? Разгадка его безликих фигур белоликих:

Моя так разгадана книга лица:
На белом, на белом – два серых зня!
За мню, как серая пигалица,
Тоскует Москвы простыня.

Малевич, художник-маг, проектировал нового человека и, также, как слепые архитектоны, лапидарные конструктивные прообразы новых зданий, создавал антроморфоны, безликие модели нового человека. Хлебников, подобно Адаму, дающему имена каждой твари – тот или иной способ видеть мир, – дыша на белую глыбу новой яви, отформованную Малевичем, вдыхал в эту сосульку «зни», вдохновлял нового человека на видение неведомого.

С помощью нового искусства они возрождали древнюю магию с её сокровенной силой. А может, и магия помогала им идти к новому искусству? Магия и искусство не есть ли две стороны одного творения? И, как в ленте Мёбиуса, в различном повороте внутренняя сторона (магия) удивительным образом становится внешней (искусством) и наоборот. Данное направление деятельности русских авангардистов интересовало и по-своему устраивало Гитлера. Так же, как и они, он видел, что искусство к началу ХХ века полностью удовлетворилось функцией декорирования общественных умонастроений, стало односторонним, утратило свои магические свойства и даже не помышляло о сверхъестественном, о возвышенном и о красоте вне утилитарной пользы. Не только дух, но и душа покинули искусство, и русские авангардисты решили заменить старое искусство совершенно новым. В своих силах они не сомневались. Подобно им, Гитлер своей жизнью старательно доказывал превосходство вдохновения над профессионализмом. Он позволил себе рассуждения в номере «Кайзерхофа», не оставляющие сомнения, что его эстетические позиции по сути схожи со взглядами художника, еще вчера комиссарившего в России. Лидер национал-социалистов хотел вернуться победителем туда, откуда он бежал поверженным художником – в «царство ужаснейшего мещанства, которое граничит с идиотизмом», в мир, где «кроме фокстрота, почти ничего нет, где жрут, пьют и опять фокстрот, где в страшной моде господин Доллар, а на искусство начхать, где самое высокое – мюзик-холл... и никому ничего не нужно...».

Фразы сыпались до странности осязаемо. Их начало напоминало неуклюжие, жесткие мазки, какие он некогда бросал на акварели, затем фразы непостижимо сплавлялись в клейкую студенистую массу. Его речь генерировала особенное магнитное поле, обволакивающее, пленяющее слушателей и время от времени посылающее в них разряды поражающих сознание молний. И даже когда этот говорящий двигатель останавливался, оставалось впечатление, будто частыми повторениями, обилием синонимов Гитлер, будто гипнотическим инструментом, ввинчивал в мозг своих слушателей нужные ему мысли. Он ополчился на мир, из которого пытались бежать многие художники-романтики, мир, приемлющий только одну культуру – харчевую, желудочную, как называл её Малевич. Чтобы начать в этом мире преобразования романтизма мало, надо стать – русские тут абсолютно правы – по меньшей мере, «мыслителем винтовкой».

Окажись с этими магическими художниками в берлинском отеле будущий великий кормчий китайского народа Мао, он, возможно, резюмировал бы встречу афоризмом «Винтовка рождает власть». Случись тогда прозвучать этим словам, они не умалили бы титанических усилий умов, пришедших к этой мысли своими путями, погасивших в себе свойственное человеку стремление к покою и ослепленных соблазном перемены мира. «Слышите, люди проснулись, мыслители винтовкой…» – именно о них писал Хлебников. И далее Маяковский: «Я хочу, чтоб к штыку приравняли перо…». Нежные души творцов мгновенно прозревают то, что мудрость Востока и Запада веками собирала по крупицам. Своим искусством они успешно содействуют изменению мира – и неужели для того, чтобы от новой, как им вначале кажется, власти услышать неизменное взвизгивание лопнувшего терпения: «Когда я слышу слово культура, я хватаюсь за пистолет»? Что им остается? Мириться с услышанным: ваши перья годятся не для приравнивания к штыкам, а на плюмаж на задницы кордебалету мюзик-холла? На какое-то время смириться, да. Но смирение навсегда для творческой личности невозможно, и тогда появляется постыдный ропот – ирония, а затем истерия свистящей логореи публицистики. Воистину прав сказавший, что боль заставляет кудахтать кур и поэтов.

 

Продолжение следует

Необходимо зарегистрироваться, чтобы иметь возможность оставлять комментарии и подписываться на материалы

Поделись
X
Загрузка