Это было не то, что пишут в коленкоровые тетрадки. Нагромождения неправильных, не заботящихся о понятности и красоте слов, убеждающих сильнее, чем боль. И хотя в семнадцать лет не очень понятно, что там, за болью, но где-то на обширных задворках моего тупого сознания начала зреть догадка: настоящие поэты не потому настоящие, что лучше прочих умеют <слагать>, а потому, что они правду пишут.

Это - рассказ Владимира Глухова, замечательного тюменского художника, т.е. не тюменского, а среднеазиатского, но переехавшего в Тюмень и живущего теперь здесь. Таджик Глухов не по национальности, а потому, что родина его в Таджикистане. В Тюмени ему плохо и неуютно; он говорит со мной уже порядком поддатый, и это чувствуется, поскольку Владимир перескакивает с одной темы на другую... иногда мысль обрывается, так и не получив должного развития...

Точно так же человек превращается в наложника фольклорных персонажей (божеств, демонов, духов), - здесь зоофилия человека оборачивается антропофилией духов. Человек в пассивной позиции акта антропофилии ведет себя странно: потеет, сотрясается, его охватывает дрожь, трепет, глаза устремляются в одну точку; но, собственно, что тут странного? Он не может сказать, в отличие от Эд. Лимонова: "Fuck me!"

Почему плачут сосульки? Однажды в конце зимы солнце пригрело крышу и снег на ней начал таять; на краю крыши появилась прозрачная сосулька. Чем сильнее таял на крыше снег, тем больше становилась сосулька. Она подумала: <Если я еще немного подрасту, то могу сорваться с крыши и разбиться>. И ей стало так грустно, что она заплакала.