Проза

 

начало

 

Хозяева своей земли

 

Дима очнулся от тягучего дневного сна на железной скрипучей кровати посреди таких же кроватей и тумбочек в ряд. Тельняшка прилипла к груди. Штанина спортивных шаровар задралась до колена. Просыпаться не хотелось. Ему виделось, как по рассветной прохладе через виноградник размеренно шёл отец, долговязый, в рабочей одежде, овчинной безрукавке и старой шляпе. Он щупал листья с коричневой каймой и любовно брал, словно взвешивал в шершавой ладони тяжелые гроздья с налитыми матово-прозрачными ягодами. Всякий раз, склоняясь к лозе или кроша в руке и нюхая землю, он улыбался. Затем смотрел на пруд за полем с пеньками скошенных будыльев: там над водой вились прозрачные змейки. В сарае старательно приколачивал и подкручивал винный пресс. Тогда маленький Дима просыпался от стука молотка, наскоро одевался и бежал к отцу и братьям, и, подражая им, степенно и важно ходил с деревянным молоточком или подносил им инструменты. Тихая печаль во сне щекотала глаза.

На кровать подсел маленький щуплый мужик лет сорока в домашних шлепках и майке, с потрёпанной без обложки книгой. От него воняло вином и луком. Жора – так звали мужика – неудобно теснил ноги Димы и что-то нудил.

За окном было тихо и солнечно. И в комнате от этого особенно тоскливо.  

– …Вот, послушай, другу! – Жора любовно разложил на коленях пухлые страницы раздетой до исподнего, книги, и стал вкрадчиво вещать, как в тысяча восемьсот двенадцатом году, когда пришёл Наполеон, Петр первый разбил турок …

– Петр первый умер на девяносто лет раньше, – зевнул Дима и ногами пошарил тапки на полу. Мужик тупо уставился в учебник. Всякий раз, когда на выходные общага пустела, Жора, живший далеко на юге, выпивал домашнего вина и заводил с Димой разговоры о «политике». Тогда Дима уходил на подготовительные курсы или шёл к Летуновым. Но осенью Наташу и Мишку отправили с институтом в колхоз, а курсы – лишь вечером.

... В августе парни написали заявления в высшее военное автомобильное инженерное училище и поехали поступать в Рязань. От КПП их провели в казарму. Поселили на второй этаж, где раньше стоял гусарский полк. Поэтому абитуриентов второго этажа называли «гусары». А первого, где прежде были конюшни – «кони».

Они приехали пораньше разузнать, познакомиться. Одного из новых знакомых звали Саня, десантник. Другого – Игорь, морпех. Ребята поступали в третий раз. С физухой, рассказали, порядок. С наукой – напряг. Вчетвером прошлись по территории. На задах через забор глянули на город. На ограде стёкла от битых бутылок. Как в армейской части.            

Встретили двух курсантов в наряде с термосами для пищи на спине. Те тоже срочную отслужили. Покурили, байки потравили, рассказали, как «тут».  

Если б не тренажерная стойка для метанья гранат, может, всё сложилось иначе. Такой тренажер ни Мишка, ни Димон прежде не видели. Бросишь гранату, и она по тросу с кольцом летит к резиновой покрышке. Как ни бросай – вернётся.

Попробовали. Со второго раза получилось попасть в покрышку.

Тут подошёл огромный негр. Курсант. Иностранцы жили отдельно, напротив площадки с тренажером. Разговаривать с ними, узнали парни позже, нельзя. Негр подошёл вальяжно. Швырнул гранату. Попал. Их новый приятель Саша, уязвленный, прозубаскалил Диме, что и обезьян за пять лет обучают, но лишь по тросу – иначе «расхерачит всё». Негр русский знал и налетел на Сашку. Дима пробовал его унять. Тот бросился на Диму. Грыу ему «втянул». Негр сел, рассматривая звёзды в голове. Сбежались его кореша. Мишка вступился за друга. Их растащили. Особист не стал разбираться. Случалось, тут за меньшее отчисляли. Негр Мугамбо, из Анголы, тот, кто задирался, заступился за парней. Поздно.

В электричке в Москву парни упрямо решили поступать на следующий год.

Мишка восстановился в универе, чтобы не терять время, а Димон записался на подготовительные курсы и устроился рабочим на тракторный завод. По утрам в выходные они с Мишкой накручивали кроссы вокруг озера в городском парке и отжимались на турнике. Солдатики из десантной части пососедству на зарядке повзводно бегали тут же. Рядовые в шароварах и тяжелых сапогах, – грохот сапог разносился далеко по холмам, а сержанты – сбоку в кроссовках. Познакомились. На спор на глазах у командира полка в беге бывшие дембеля оставили всех позади. Тот знал отца Мишки – давал интервью его газете – и разрешил парням работать на тренажерах: на тросовой горке, на стапелях для подвесных систем, на трамплине, лопинге, вращающемся колесе и других.  

Тогда же Димон поговорил с Наташкой, … и к Летуновым больше не ходил.

В тот день они вышли с девушкой на балкон. Брат задержался в городе. Отец – в редакции. Инна Фёдоровна хлопотала на кухне. Во дворе у качелей играли дети.

– А ведь я тебе нравлюсь! – вдруг игриво сказала Наташа. Она облокотилась о перила, сковыривая что-то с листа дикого виноградника, вившегося по балконам.

Дима покраснел.

– Да. Я прихожу из-за тебя, – ответил он. Девушка сдержала победную улыбку. Но Дима добавил. – Только для тебя это игра! Таких, как я, вы называете мулами. Среди своих новых друзей тебе было б стыдно со мной. Ведь так?

Наташа растерялась. Она затеяла шутливый разговор – а он всерьёз. И прежде, чем к ней вернулось её капризное упрямство, парень легонько оттолкнулся от перил, в коридоре сослался Инне Федоровне на дела, и через минуту вынырнул из подъезда, – сверху чёрно-головастый и безногий – и, не оборачиваясь на балкон, как он это делал прежде, зашагал прочь вразвалочку размашистой походкой.

– Что ты ему опять наговорила? – проворчала мать – из-за прозрачной занавески на балкон был виден только её тюлевый абрис.

– Завидного вам зятя упустила! – ответила Наташа, за насмешкой скрывая досаду: она с удивлением почувствовала, что не хочет, чтобы парень уходил. 

С тех пор Димон лишь забегал за Мишкой на зарядку.

… Дима посмотрел на раскромсанный батон и недоеденные рыбные консервы на столе, литровую банка домашнего вина и железные кружки. Он пробовал ввести в комнате дежурство. Обустроил свой угол: на полке и на тумбочке аккуратно разложил книги, у койки – половик. Половик залили липким соком. Он сделал пару внушений по шее, чтобы не трогали его вещи, и плюнул – пусть живут, как хотят.

Жора занудил, что коренные жители – хозяева своей земли, и должны объединиться против тех, кто не хочет жить, как им говорят. Но Димон оборвал его:

– Мне это не интересно!

Мужичок долго смотрел на парня злым хмельным взглядом.  

– Не пойму я тебя, другу! – наконец, медленно проговорил он. – Чего ты хочешь?

– Выучить это! И чтобы ты не е…л мне мозги! – Дима бросил учебник физики на тумбочку. – Еще вчера вы стеснялись родного языка! А теперь историю вспомнили!

В памяти вдруг всплыло, как они с Мишкой ждали в оцеплении на пустынной дороге в окружении враждебно смотревших на них людей. Вспомнил своё и Мишки беспокойство, беспокойство пацанов, Буденого, Светлова – невидимый враг был везде и нигде. Капитан Поликарпов в сверкающих сапогах, заложив руки за спину, рассказывал им на политинформации, как «провокаторы» выбрасывали из окон и убивали их на улицах людей, а они, десантура, выполнили интернациональный долг. Но откуда эти люди взялись, он не объяснял. И в этом непонятном, как в клее, вязли как мошки, вечно пьяный Жора и те, про кого писала мать: они приезжали в село, за посулы рассаживали земляков в автобусы и везли в город. К родне через границу тоже приезжали…

– Пойми! Я хочу быть хозяином своей земли! И я буду им! – вдруг с пьяным ожесточением рубанул мужичок воздух. – Пить будешь?

Он налил из банки и выпил длинными глотками, запрокидывая подбородок: кадык ходил вверх-вниз по небритому горлу. Захрумкав вино зелёным луком, Жора повеселел.

– Вот что! Завтра воскресенье. Пошли со мной! Людей увидишь! Читаешь ты много. Тебе с ними поговорить надо, а не со мной! Там наши братья!

Жора пьяненько засмеялся, причавкивая луком.

Дима подумал о празднично одетых парнях и девчонках, не спеша гулявших по улицам с флагами – доступное развлечение, вместо скучных киношек и танцев. После тяжелой работы в грязном промасленном цеху он возвращался с ними в общагу. Вечерами парни ходили к таким же приезжим девчонкам «дать под хвост» (как шутили ребята), пили вино и играли в карты или слонялись по улицам, мимо чужих окон, где их не ждали. И тогда весь мусор, что сыпали, со слов отца Мишки, Жорикам в пустые умы корыстные негодяи, становился смыслом для тех, кто вдруг поверил, что он лучше ближнего только потому, что он родился здесь. Но отец учил: чтобы получить, надо заработать – так было и так будет! 

– Праведники получат за нечестивых, – проворчал Дима.   

Жора подозрительно посмотрел на парня, но переспрашивать не стал.

 

Очарование мечты

 

            Бабье лето накрыло город теплом. И только пожелтевшие верхушки берёз, первые вестовые осени, напоминали о близких холодах.

            После полудня Дима вышел прогуляться. Съел мороженое. Поглазел на аттракционы в парке. По озеру среди золотых зайчиков дрейфовали лодки, казавшиеся игрушечными со ступенек широкой каменной лестницы на берегу. Бумкали уключины, визжали дети.

По широкой аллее веселыми стайками и по одному к летнему театру шли люди.  Там часто давали концерты заезжие знаменитости, и можно было постоять за оградой и послушать. От нечего делать Дима лениво отправился туда, куда шли все.

В амфитеатре посреди соснового бора было людно. Плющ пышными гирляндами сползал с высоких деревянных стен. Через распахнутые боковые ворота над головами зрителей, как мусор на воде, колыхались плакаты из картона. Дима, было, разочарованно повернул вспять. Но ведущий через динамик представил оратора, и толпа радостно загудела. Дима решил послушать невысокого худощавого мужчину в сером костюме и в шерстяном пуловере вместо жилета. Неторопливыми короткими шажками мужчина подошёл к микрофону и, застенчиво улыбаясь, заложил руки за спину. Жидкие волосы на лысеющей костистой голове ниспадали на ворот пиджака. Крючковатый нос нависал над тонкими губами. Толпа зааплодировала и стихла, когда мужчина взглянул перед собой усталыми, влажно заблестевшими глазами. Послышались ободряющие одинокие возгласы. Мужчина смущенно улыбнулся и заговорил уверенно, как человек, привыкший выступать.

Он рассказывал о сороковых годах – годах его детства. Его остроумные сравнения, яркие эпитеты и ассоциации встречали весёлым смехом. Слушатели ценили шутку. Это был рассказ, а не речь. И поэтому на лицах людей блуждали добрые улыбки. Его воспоминания, так не похожие на трескучие призывы его предшественников на сцене, завораживали. Он не сыпал цифрами и не обвинял. Он рассказывал о своей жизни, похожей на жизни других людей. Он говорил теплые слова тем, кто помогал республике после войны, об ужасе пережитого голода, о бескорыстие людей, приезжавших на его родину строить города.

– Так почему же теперь нам постоянно пеняют за эту помощь? – вдруг спросил он тем же спокойным, ровным голосом, и сотни голов колыхнулись, как подсолнечное поле от ветра. Послышался ропот. А оратор не давал передохнуть, говорил о неустроенной жизни, об утрате национальной культуры, о том, что отняли у народа незваные гости.

Диму за локоть игриво хватала девочка на коленях у матери. Женщина шикала на дочку, улыбалась Диме, тянула шею, чтобы расслышать, а девочке было скучно, и она снова заигрывала с дядей. Дима улыбнулся и легонько потрепал девочку по щеке.

Он огляделся. Вокруг уже была не толпа, но единомышленники. Они жадно слушали кумира. Всё чаще его хлесткие и точные слова прерывали аплодисменты и одобрительные выкрики. Теперь не мудрый наставник, но беспощадный обличитель, он энергично оборачивался по сторонам, выбрасывал руку в ритм слов, как дирижер размахивает палочкой. Его аскетическое лицо заострилось, волосы растрепались, и слово «оккупация» прозвучало, как логичный финал рассказа о счастливом детстве. Ропот одобрения, как дальний раскат грома, покатился по рядам, и толпа взорвалась овациями.         

И только девочка испугалась и заплакала.

Но мужчина уже улыбался, как добрый товарищ друзьям, смущенно кланялся с охапкой букетов. Если бы он сейчас велел им разгромить театр, подумал Дима, они б разгромили. Он поспешил вон от наваждения.

В сторонке курили трое. Аккуратно одетые, в галстуках. Они подчеркнуто вежливо слушали друг друга, скрестив руки на груди, либо заложив их за спину. Любезно обернулись к Диме, но их пригласили на сцену, и они ушли.

– Что, брат, скучаешь? – спросил Дима мальчика у ограды.

Лет десяти в белой рубашке и гольфах тот хлестал прутиком лист лопуха. Мальчик покосился на джинсовый костюм и парусиновые туфли незнакомца, отбросил прутик и, засунув руки в карманы шорт, отошёл.  

– Ты тут один? Отец, где? – спроси Дима.

Мальчик засвистел и не ответил. Дима переспросил по-молдавски.

– Там! – мальчик кивнул на театр.

– А что сразу не ответил?

– В Молдове говорят по-молдавски! – и, насвистывая, ушёл.

Дима в кармане нашарил двушку. Позвонил Летуновым. Никто не ответил.

Он послонялся по городу, вспоминая людей в театре, смешливую девочку, мальчика с прутиком, и теперь ему казалось, что мужчина в сером костюме рассказал что-то важное. Что – Дима еще не понимал. Но тех, кто пришёл сюда, это важное объединяло.

Дима еще не знал, что за очарованием мечты – наступает обычная жизнь. За праздником – будни. Нет одного счастья на всех. И чтобы разобраться в сомнениях, на следующее воскресенье он снова отправился в летний театр.

 

Так же они будут и нас

 

Ноябрьские сумерки тихо затопили южный город.

Летуновы возвращались из университета. У них совпало расписание пар.

Троллейбус встал у перекрестка и двери-гармошки расползлись с металлическим лязгом. Дорогу перегородил милицейский «бобик» – постовой вращал полосатым жезлом и разворачивал транспорт. Центр был перекрыт. Впереди замерли троллейбусы уже с опущенными штангами.  Через пустынную площадь вдали тоже дежурили патрульные машины. Улицу и тротуар вдалеке запрудили люди.

Пассажиры, ворча и ругаясь, потянулись к выходу, с надеждой озирались на водителя: вдруг троллейбус поедет! Но грузный дядька, облокотившись на руль, лузгал семечки в кулак и безучастно пялился на прохожих. Усталые и сердитые горожане уже привыкли объезжать и обходить и не обращали внимания на толпу вдалеке.  

Мишка подал руку сестре. Наташка спрыгнула со ступенек.

– МВД штурмуют, – сказал кто-то, проходя мимо.

Наташка устала после семинаров, новые туфли натерли ноги. Хотелось домой.

– Может тачку возьмём? – с надеждой спросила она брата.      

– Где ты её видишь? – озираясь ответил Мишка, меланхолично наматывая на палец галстук. У памятника господарю на деревьях висел баннер с лозунгами. Под баннером люди в ношенных куртках и вязаных шапках, собирали протестный хлам в большие сумки. Машины, не доезжая, разворачивались вдалеке.

– Может, сходим посмотрим? – спросила Наташка. – Все равно туда идти!

– Не! Я уже был!

С отцом Мишка как-то сходил на сборище, где непонятные люди готовились «давать отпор». Дядька с бородкой на трибуне кинотеатра долго и скучно рассуждал о судьбе страны, социализма и русского мира перед такими же пожилыми и скучными. Слушая дядьку, Мишка вспоминал танк на бесснежном перекрестке год назад, и не верил, что люди в зале что-то изменят и кого-то остановят. Лишь сила, простая и ясная, как тот танк, могла уберечь всех. А Мишка нужен там, где не сомневаются и выполняют приказ.

Сестра права: идти туда придётся, прикинул Мишка, и сказал:

– Ладно, пойдём! Но близко не подходим!

Наташка готовно схватила брата за рукав.

Они обогнули угол дома с портретом Ленина во всю стену и пошли через парк.

– А почему твой дружок к нам больше не заходит? – спросила Наташа.

– Не дружок, а друг! Занят, вот и не заходит! Тебе то, что? Ты же его отшила!

– Я? С чего ты взял?

Наташа покраснела и рассердилась на себя.

– Мне мама рассказала.

– Вот у неё и спрашивай! – И добавила ехидно: – У него кто-то есть, вот и не ходит.

– Послушай-ка, сестрёнка! Ты у нас звезда! Кто спорит? – с усмешкой сказал Мишка. – Но мозги Димону я выносить тебе не дам. Он перед дембелем спёр у меня твою фотку. А раз он выбрал, это навсегда. Жена офицера – на всю жизнь. У нас цель. И мы её добьемся.

– Ты про него всерьёз?

– А что? Будешь пасти гусей! Нарожаешь Ионов в каса маре!

– Оборжаться!

– Ну да! Тебе то он не пара. Мать – училка. Отец – трудяга. Сам быдло, дурак ...

– Я так не говорила …

– … Твои то гуси с факультета, чистюли, маменькины сынки, читают Сэлинджера и Улисса. Но пусть он трижды бык и мул, зато я с ним, хоть в ад!

– Мои чистюли в армии, конечно, не служили, но подрабатывают грузчиками и метут дворы! А что твой друг, сам это мне не скажет?  

– С чего он должен относиться к тебе лучше, чем ты к нему?

Какое-то время они шли недовольные друг другом.

– Знаешь, что папа про него сказал? – заговорила Наташа. – Если всё начнётся, нас с тобою он не тронет, но будет с ними! Потому что для вас долг выше всего!

            Мишка не ответил.

Проходными дворами они вышли на главную улицу к серому дому с рустованными стенами первого этажа. Проезжую часть и тротуары запрудила толпа. Перед толпой цепью выстроились солдаты в шлемах и со щитами. Наташа тянула шею, чтобы рассмотреть. Мишка тревожно озирался.

– Не лезь! – удержал он сестру за локоть. Она попыталась освободиться: «Больно»! – но брат не отпускал. Рядом кто-то сказал, что началось всё с городского рынка: двое баламутили людей; их задержали и повели сюда; толпа пошла освобождать.

Там и тут в толпе хрипели мегафоны. Мужик рядом прятал в рукаве кусок арматуры. Сборище не походило на случайность.

– Пошли отсюда! – сказал Мишка.

Увидев лицо брата, Наташа вцепилась в его рукав, и они стали проталкиваться, когда толпа качнулась, и Летуновых оттеснили под козырёк магазина. Стекло витрины с хрустом рассыпалось. Женщины рядом вскрикнули. Следом послышалось сухое цоканье камней о камни, словно дети из кремня выбивают искры, и бумканье о щиты. Люди выворачивали булыжники из тротуара и швыряли в солдат. Из серого здания повалил дым. Толпа взвыла.

Наташа крепче вцепилась в руку брата

– Так же они будут и нас! – сказала она негромко.

– Тише! – ответил Мишка.

Но на них уже подозрительно смотрела мордастая баба в зеленом плаще. Баба сказала что-то соседу, приземистому кривоногому мужику без шеи. Несколько человек обернулись к Летуновым. Тут солдаты разомкнули строй, пропуская нападавших к гранитным ступеням. Кто-то крикнул, что это ловушка. В мегафон повторили команду разойтись. Толпа взревела. Мишка, воспользовавшись замешательством, повёл сестру, расталкивая людей. Раздались вопли, и толпа в панике побежала: солдаты ринулись вперёд.

Наташа видела лишь коричневые туфли брата и полы его светлого плаща с поясом за спиной. Кто-то больно схватил её за косу и дернул. Наташа вскрикнула. Мордастая баба в зелёном заверещала. Мужик без шеи набежал с арматурой к Мишке. Наташа зажмурилась. Вслед за тем послышался шлепок. Другой. И мужик с арматурой, и мордастая баба пропали. Наташка вскинула голову. Рядом с братом озирался по сторонам Дима. Баба и два мужика с разбитыми мордами барахтались на дороге.

– Ты как здесь? – выдохнул Мишка, переводя дыхание.

– Так же, как и ты! Смотрел! – Дима огляделся. – Давай сюда! Солдаты!

К ним с дубинками и щитами семенил разрозненный строй военных. Втроём повернули за угол. Военные догнали полного дядьку, и несколько раз наотмашь приложили дубинками. Тот взвизгнул и закрыл голову. По его брюкам песочного цвета расплылось рыжее пятно. Его товарищ, щуплый усач, бросился на помощь. Его опрокинул и несколько раз приложили по рукам и голове. Солдаты побежали дальше, остервенело лупя всех без разбора. Усач сел на колени.

– Вот суки! Они ж без оружия! – Мишка было шагнул к военным, но Дима за ворот затолкал его в калитку двора. Запихнул Наташу. Ребята заперли щеколду, тяжело дыша.

Калитку дернули. Во двор прыгнул маленький человек, а за ним два солдата: в бронежилетах и касках они казались огромными. По лицу одного струилась кровь.

– Вот он! – сказал рослый боец и потрогал разбитый лоб. – Руки, сука! Покажи руки! – зычно рявкнул он. Человек испуганно показал ладони, испачканные мелом. Только тут солдаты заметили троих и вскинули дубинки. Подчиняясь приказу, ребята тоже показали руки. Наташка села на ступеньки, разулась и безучастно вытряхивала из туфли камешки.

– Тащи этого! – скомандовал старший из двоих и огрел мужичка дубиной. Второй наотмашь, как по мешку, протянул несчастного по спине.

– Оставь! Только возиться! – сказал он. И солдаты выбежали на улицу.

Человек застонал. Ему помогли сесть. Наташа, босая, прихрамывая, отошла в сторону и вдруг, закрыв лицо, плаксиво заныла:

– Они хотели нас убить! Тееее! С железякой! А он с ни-миии! Ты знал, Миша? Знаааал?

– Хватит ныть! – грубовато, чтобы встряхнуть сестру, оборвал Мишка. – Если бы не Димон, сейчас бы мы с тобой там валялись!

– У неё истерика! – сказал Дима.

Наташка притихла. Лишь вздрагивали её плечи.

Мужичок опасливо косился на парней.

– Пошли! Надо выбраться! – сказал Мишка.

Шли скорым шагом. Наташка жалась к брату. Навстречу торопились напуганные прохожие. Там и тут валялись разорванные плакаты и листки. Перекрестки перегородили армейские грузовики, но солдат не было видно.

Поодаль ходил транспорт и работали светофоры, продолжалась обычная жизнь.

            Мишка остановил частника.

– Я домой, – сказал Димон.

– Как знаешь, – ответил Мишка.

Они пожали руки предплечьем вверх. Наташа, не прощаясь, длинным шагом, как цапля, ступила с тротуара в заднюю дверь. Мишка плюхнулся на переднее сиденье и Летуновы уехали.  

 

Активный участник

 

            Дима пришёл через неделю. Двери открыла Наташа. Сухо кивнула и ушла в комнату.

            В гостиной вместе с Летуновыми были двое. Рыжий бородатый гигант с широким лицом в кресле у окна, и его спутница с длинными прямыми волосами в другом кресле у журнального столика. Примерно одного возраста – за сорок. Женщина настраивала портативный магнитофон. На мужчине был пестрый, не по-здешнему яркий пуловер и бордовые брюки. Женщина носила вязанный свитер и велюровые штроксы, тоже бордового цвета. Игорь Матвеевич в галстуке и без пиджака о чем-то негромко разговаривал с женщиной. Инна Федоровна в блузе и переднике, с любезной улыбкой разливала чай в чашки. Мишка и сестра расселись полукругом на стулья напротив гостей.

            – О-о-о! – дружелюбно протянул Игорь Матвеевич при появлении гостя. – Вот вам и представитель, так сказать, оппозиции! Милости просим! – он приподнялся и пожал парню руку. – Активный участник, так сказать, с той стороны! Друг моего сына! Это чтобы у вас сложилась, так сказать, общая картина!  – хихикнул он.

            Парни обнялись. Гость по-свойски принёс с кухни табурет и присел.

            – Ты – кстати! – сказал Мишка, наклонившись к другу. – Это корреспонденты Би-Би-Си, Ник и Бриджит Кендал. Собирают материалы о событиях у МВД. Предложили отцу дать интервью для радио. Так что хорошо, что ты здесь! На отца за активного участника не обижайся! Это чтобы интуристы расслабились. Они тут второй день окучивают. Тех и этих расспрашивают. Ну, отец нас, как участников, тоже подтянул для полноты картины.

            – Вы говорите по-английски? – спросила женщина Диму на русском языке, как многие иностранцы, тщательно выговаривая слова чужой речи.

            – В школе учил французский, – ответил парень.

            – Здесь в молдавских классах учат французский. Это одна группа языков. А в русских школах – английский! – пояснил Игорь Матвеевич.

            – Это ничего! Можно узнать вашу позицию? – спросила женщина.

            – Я не знаю, о чём вы говорили, – медленно проговорил Дима.

            – Конечно! Я понимаю! – согласилась женщина.

Она перевела мужу слова собеседника. Бородач одобрительно кивнул.

            – Пусть послушает! – сказал Игорь Матвеевич. – Власть и оппозиция существенно не отличаются друг от друга. У тех и других нет программы. Лишь лозунги. Это болезнь переходного времени – так бывает всегда, когда на смену одной эпохе приходит другая.     

            – Когда в парках люди читали стихи местных поэтов и пели народные песни, это было мило. Но все разговоры о новом в итоге, почему-то заканчиваются погромами, – сказал Мишка.

            – Почему вы так думаете? – спросила женщина.

            – Есть с чем сравнивать!

            – Мой сын и его друг недавно из армии. Участвовали в событиях в Азербайджане, – пояснил Игорь Матвеевич.

            Женщина перевела бородачу. Тот с любопытством посмотрел на парней.

            – Всё упирается в деньги! Я об этом писал, – заговорил журналист. – Венгерский диктатор Хорти как-то сказа: не важно, что в России –– монархия или коммунизм, Россия – смертельный враг Запада и её надо уничтожить. Россия – это рынки и сырьё. Купите элиты и элиты все сделают сами. Настроят толпу и разрушат страну. Для этого нужна идея. Простая и понятная. Национальная идея – это идея на все времена.  Сытому обывателю нет дела до культуры, памяти предков, до всего, что определяет его национальную идентичность. Сытый обыватель благополучно существуют в мультикультурном обществе потребления. Пока у него не отнимут блага. Тогда достаточно убедить его, что он вправе иметь больше лишь потому, что его национальная самоидентичность выше, чем у соседа, и он поверит. Точнее, поверит его брюхо! И тогда шпана с протестными кричалками, это уже не шпана, а идейные борцы и герои. Россия сейчас ничего не может дать окраинам. И те ищут, кто будет их кормить. То, что мы видим, лишь начало. Свалить такого колоса, как Россия, сразу не получится. Если вообще получится! Но наше поколение столкнётся с такими потрясениями, что прежние потрясения покажутся пустяками.       

Женщина слушала с вежливой улыбкой. Молодёжь – с почтительным уважением. Прежде Игорь Матвеевич не говорил при них о таких вещах.

– Почему вы решили, что Россия кому-то интересна как страна? – спросила Бриджит.

– Как страна – нет. Но как плацдарм на восток и сырьевой придаток.

Женщина переводила бородачу. Тот кривой ухмыльнулся и кивнул.   

– Почему вы не пишите об этом? – спросила Бриджит.

– Пишу! – ответил Игорь Матвеевич. – Но наши либералы предпочитают обличать прошлое и строить прожекты на будущее. Мало, кому интересно настоящее.

– Вы за сохранение Союза?

– С позиции мультикультурализма и сохранения единого экономического пространства – да. У вас тоже идут переговоры об образовании единого европейского союза, наподобие СССР. Но такой экономический конкурент на востоке вас не устроит. Поэтому вы спрашиваете меня не как равного, а как представителя средневековой боярской деспотии, которая принуждает угнетенных к союзу, – с иронией сказал журналист. – А если серьёзно, России давно пора освободиться от нахлебников. Это не разрушит единое экономическое пространство, и не сузит рынки сбыта, но позволит влиять на их элиты.

– Это имперская позиция. Согласятся ли с ней окраины?

– Выбора нет. Процесс разрушения запущен. На одних штыках страну не удержать.

– Вы полагаете, что угроза идёт извне?

– А вы думаете иначе? – улыбнулся Игорь Матвеевич. – Прибалтика и Закавказье – это проба сил. Основной удар нанесут в центральной Европе.

Женщина вопросительно приподняла бровь.

– Не сейчас, – с ухмылкой пояснил журналист. – Здесь квартирует целая армия – Балканы рядом. Здесь нет полезных ископаемых. Нет выхода к морю. Ударят по России позже и не здесь. Но здесь попробуют русский мир на прочность. И от того, как поступит центр, зависит продолжение. 

Все помолчали, обдумывая зловещее пророчество журналиста.  

– А что скажете вы? – обратилась женщина к Диме.

От напряженного внимания у парня на лбу выступила испарина. Он пожал плечами.

– Я не умею говорить, как Игорь Матвеевич. Но я люблю свое село. Люблю своих родителей. Братьев. Бабушку. Я хочу, чтобы так было всегда. Поэтому мы с Мишкой пошли в армию. И хотим служить дальше, чтобы защищать, что я назвал. Но у каждого народа должно быть своё государство, если народ этого хочет.

– А какова судьба национальных меньшинств в этом государстве?

– Что? – растерялся парень. Он не понял вопрос, но догадался и ответил: – В новом государстве должны быть учтены прежние ошибки.

– И какие же ошибки были у прежнего государства? – спросила Наташа. На её лице появилось надменное выражение. – Вам построили школы, институты, заводы! Ты говоришь с акцентом на русском, потому что всю жизнь говорил на родном языке.

            – Наташа! – вяло урезонила мать.

Но глаза девушки сузились, ноздри раздувались от возмущения. Бриджит с любопытством слушала. Бородач озадаченно сматривал на всех.

– Не ссорьтесь, дети! – поднял ладонь Игорь Матвеевич. – Пусть решают политики.

            – Димон! – вдруг проговорил Мишка. Он вальяжно развалился на стуле и скрестил на груди руки. – Если бы нас с Наташкой на площади решили прибить, чтобы ты сделал?

            – Тоже, что и ты! – в глазах Димы вспыхнул задорный огонь, как в глазах друга.

            – Потому что …

– Никто, кроме нас! – вдруг крикнули парни и хлопнули ладонями вверх.

Иностранцы в недоумении уставились на ребят.

            – Вот и всё, сестрёнка! – сказал Мишка. – Димон мой друг! И этим все сказано!

            Игорь Матвеевич хмыкнул. Инна Федоровна улыбнулась и покачала головой.

            – Солдафоны! Ты и твой другой! – проговорила Наташка и вышла.

            Игорь Матвеевич принялся объяснять гостям. Те вежливо кивали.

            Димон тоже поднялся и сказа:

            – Вообще-то я проситься пришёл! Завтра домой. Насовсем. С завода уволился. 

            – А Рязань? – растерялся Мишка.  

            – Дома подготовлюсь. Учителя свои. А то передеремся здесь. Шнуры поржали бы!

            Инна Федоровна поспешила на кухню «собрать что-нибудь в дорожку». Игорь Матвеевич велел «заезжать» и вернулся к гостям. Мишка пошёл проводить. Наташка прислонилась к стене в прихожей. Димон переминался, большой и неуклюжий.

            – Испортил вам интервью, – сказал он.

            – Да, ладно! – отмахнулся Мишка. – Все равно в эфир не пойдёт. Им не это нужно.

            – Не обижайся на меня, – сказал Димон Наташе.

            Она вздохнула и поцеловала его в щеку!

            На утро солнце едва проглянуло из-за серой мглы и исчезло за облаками. Мишка закинул в багажное отделение книги и рюкзак Димона. Парни посторонились, чтобы не мешать пассажирам, обнялись и Димон поднялся в автобус, выискивая по билету место. Мишка засунул руки в карманы плаща с болтавшимся поясом и понуро зашагал прочь.

 

Это – свой!

 

            Весной от Миши пришло письмо. Он предлагал отметить годовщину «дембеля». Дима перезвонил и предложил приехать к нему. Родители будут рады. Ребята сходят в поход, обсудят поступление. Мишка предложил взять сестру. Она передавала Диме привет.

            Озеро раскинулось в ложбине между холмами в окружении леса. Огни далекой дамбы подрагивали на воде. Закатное солнце оставило багряный мазок на облаке у горизонта, а на матово-синем небе робко задрожали первые звезды. Было так тихо, что от середины озера с надувной лодки доносился неторопливый разговор рыбаков.

            – Димон, насыпь еще по одной! – сказал Мишка.

            Обхватив колени, он смотрел на огонь. Дима, скрестив ноги, прикрыл лицо от жара прогоравшего сухостоя и дотянулся к пластиковой пятилитровой канистре. Наташа на одеяле подвинула ему оловянные кружки. Сумерки под деревьями сгустились, и всполохи костра выписывали причудливые тени на лицах и на тельняшках ребят.

            Втроём чокнулись с сухим звуком, но пить не спешили. Вчера у Димы и сегодня у озера они переговорили, казалось, обо всём, и теперь даже молчать было легко. Под треск костра, тихий плеск воды и позвякивание колокольчика рыбацкой снасти о будущем мечталось особенно хорошо. От горьковатого дыма слезились глаза. И казалось, что весь мир – это вот этот костёр, озеро и палатка. На сердце спокойно и радостно.

            Из-за леса заорала музыка и донеслись пьяные вопли.

            – А говорил, будет тихо! – усмехнулся Мишка.

            От остановки за ними увязались компания с гитарой и магнитофоном. Компания, очевидно, разбила лагерь за лесом. Сначала они вели себя тихо, а к вечеру «загуляли».

            На автостанции Димон объяснил друзьями, что местность называется Герца, эта часть Украины, и русских здесь не любят. Раньше здесь жило много евреев и румын. Теперь остались почти лишь одни молдаване. Но «западненцы» их тоже считают чужими.

На том интерес гостей к истории иссяк.

            Из чащи, ломая валежник, выскочил растрёпанный парень в спортивном костюме.

            – Корешки! Мулы наших бьют! – осипшим голосом пьяно крикнул он, повернулся к лесу и ошалело уставился в темноту. Затем, спотыкаясь, побежал вдоль берега.

Миша выругался, поднялся и пошёл на шум. Сестра попробовала его остановить.

            – Так до утра не угомонятся! – проворчал брат.

            Димон отправился следом.

            На большой поляне с тремя легковушками и парой мотоциклов в круг у костра и разросшейся акации шевелились тени, женщина материлась высоким голосом. Тут же на земле, на разостланных покрывалах среди объедков валялись металлические кружки и железная канистра. Вероятно, с вином. От одной из машин послышался громкий смех.

            Парень в белой майке и джинсах, длинный и худой, орал пьяные угрозы коренастым мужикам, цепко державшим его. Один ловко, коротким ударом ткнул парню под дых. Тот задохнулся и сел. Женщина что-то злорадно крикнула на молдавском из темноты.

Наташка прибежала к ребятам и, увидев, как бьют человека, охнула. Все, кто был на поляне, обернулись, и подслеповато уставились в темноту.

– Что случилось? – по-молдавски спросил Дима.

– Ваш парень? – так же по-молдавски ответил кто-то.  

– Нет.

– Ведёт себя как дома! – послышался тот же голос.

– Перебрали салаги! Отпусти его! – сказал Мишка скуластому малому – в темноте нельзя было разобрать его возраст – положил ладонь на его руку и тот отпустил. Парень, почувствовав поддержку, пьяно заартачился. Но Мишка оттолкнул его в кустарник. – Хорош, шуметь! Вы же не одни! – сказал он спокойно. Парень, матерясь, полез на обидчика, но товарищи удержали его. Мишка окликнул друга и сестру: – Пойдём!

Они обошли компанию и направились к лесу.

– Я тебя узнал! – сказал тот же голос Диме. Из темноты вышел кряжистый горбоносый мужик с заячьей губой. – Ты работаешь на тракторном.

– Работал, – Дима обернулся, чтобы разглядеть говорившего. Он видел его впервые.

– Это – свой! – сказал горбоносый товарищам. – Что ты делаешь с этими свиньями? Он был уверен, что белобрысый и его подружка не понимают.

– На себя посмотри, боров рыжий! – насмешливо ответил Мишка по-молдавски.

Горбоносый смутился. Но баба взвизгнула из темноты:

– Пусть катиться! Какой он молдаванин! Прихвостень! Ублюдок!

Маленькая и чернявая, в юбке и футболке, через которую проступали венцы крупных грудей, тетка завизжала о «русских оккупантах», о том, что пора их гнать. Мишка ухмыльнулся и пошёл. Дорогу ему преградил плотный коротышка. Он выпил и хотели поучить городских. Брань бабы завела его. Но Димон так выругался, что мужик отошёл, а остальные струхнули. Пьяная баба торжествующе визжала оскорбления вслед троим, о том, что это исконно румынская земля, снова про оккупантов, но её уже не слушали.

– Не обижайся, парень! – сказал горбоносый. – Молдаване должны вместе…

– Мой отец сначала нальёт гостю, потом поговорит с ним. Вот как поступает молдаване! – не оборачиваясь сказал парень.

У палатки он сломал ветку и сердито бросил её в огонь. Наташа села, обхватив колени. Свет огня окружили её волосы прозрачным нимбом.

– Димон, пошли за водой! – сказал Мишка.

Они подхватили котелок и ведёрко и отправились к колодцу.

Тропинка змеилась вдоль берега. Где-то слышался смех и бренчание гитары.  Черная загустевшая вода тихонько накатывала из ночи на такой же черный песок. Тёплый ветер запутался в камышах и затих.

– Помнишь, Димон, ты рассказывал про мужика в летнем театре? – спросил Мишка.

– Помню.

– Эти, наверное, тоже его слушали!

            Они набрали воды и вернулись. От палатки из темноты вышла Наташа.

– Они забрали топор! – испуганно сказала она. – Трое. Те, которые с теткой. Сказали, что он им нужен. Увидели у костра и забрал. Миша, я боюсь!

Брат посмотрел в сторону леса.

– Пришли один раз, придут – другой! – сказал Димон.

– Завтра проспятся и вернут! – сказал Мишка. – Пошли спать!

Они песком засыпали костёр и залезли в палатку. За лесом играла музыка.

– Я посторожу, когда уймутся, – сказал Димон. – Потом сменишь!

Задернули полог от комаров. Улеглись в ряд. Наташку положили посередине. Она покрутила настройку транзистора. Иностранная речи и мелодии вырвались из эфира.

– Душно! Покараулю! – сказал Мишка и полез наружу.

– Выключи! – вдруг сказал он. Наташа выключила. Ребята прислушались.

Рядом послышались тихие голоса. Треснула ветка. Мишка кинулся к выходу, когда брезент провис и рухнул на троих. Наташа взвизгнула: «Мальчики»! Снаружи раздался злорадный смех. Мишка выскочил первым и от сильного удара в затылок упал на четвереньки. Он видел, как Димон раскидывал нападавших, но не успел крикнуть: сзади Димона ударили обухом топора. Парень осел. Наташка закричала. Её пнули и засмеялась.

Ребят усадили на землю. Девушка тихонько всхлипывала. Мишка пощупал затылок и посмотрел на кровь на пальцах. Дима сплёвывал солёную слюну. Один из мужиков держал топор. Другой – разводной ключ. Остальные – наломанные палки.

Берег притаился, ожидая расправы.

– Наш топор! – сказал Дима.

– Ваш! – ответил горбоносый.

– Аааа, это ты! – презрительно протянул парень. – Свой, говоришь?

– Можешь идти! Мы тебя не тронем! – сказал горбоносый.

– Сам можешь идти, сука!

Злющая баба вылетела из тени, плюнула в Диму и вновь стала ругаться. Горбоносый оттолкнул её и принялся убеждать своих разойтись.

Облака расступились. По воде засеребрилась лунная дорожка. Мишка пихнул друга локтем. Тот понял, и в ту же секунду парни бросились вперед – так в армии они рвали кольцо «дедов». Кто-то, повизгивая, отполз. Кто-то хрипел на траве. Но ребят, уже избитых, повалили и били палками, тем безжалостней, чем дольше они сопротивлялись. Наташа с ужасом увидела, как взлетел и опустился топор. Она дико закричала, и зверьё опомнилось.

Онемев от своей бессмысленной жестокости, они воровато потянулись прочь.

Вслед за тем за лесом заурчали машины, и всё стихло.

Наташа, всхлипывая, таскала воду из озера, и, когда подошли люди, побежала в посёлок за помощью.

Тихо плескалась вода. Дима подложил под голову друга рюкзак.

– Держись, братишка! Держись! Никто, кроме нас! – бормотал он, а в голове теснились слова Мишки про летний театр и речистого мужичка.

 

Отпишемся

 

Зазвонил телефон. Капитан поднял трубку и представился. Затем долго слушал и односложно отвечал. «Нет. Не надо машину. У входа толпа. Попробую сам».

Он положил трубку и устало провёл ладонью по лицу.

– Кто твой отец? – спросил офицер девушку.

Наташа ответила. Офицер помял сигарету, но передумал курить.

– Боря! – позвал офицер.

В двери «приёмника» выглянул недовольный сержант с заспанным лицом.

– Приведи парня!

Сержант, ворча, ушёл и спустя минуту привел. Парень оживился, увидев девушку.

– Эти на улице топчутся? – спросил капитан сержанта.

Тот утвердительно промычал. Капитан достал из стола ключи.

– Побудь здесь. Я этих поссать отведу. Пошли!

– А отписываться, как будем? – проговорил сержант.

– Отпишемся, – ответил капитан.

Сержант громко зевнул и уселся за стол дежурного.

Трое прошли мимо камеры и умывальника. Капитан отпер двери. От ящиков во дворе тянуло прелой древесиной. Зябкий ветер ворвался в теплое помещение.

– Есть куда уехать? – спросил капитан парня.

– Есть!

– Тогда, через двор и направо.

– Спасибо! – сказала девушка.

– Отцу спасибо скажешь!

За столом капитан разорвал и выбросил в корзину бумагу на парня. Затем глубоко, с удовольствием втянул носом воздух из форточки. Прикинул, что после очередного погрома возле управления, начальство давить не станет. Подавил зевок и вернулся к писанине.

 

Конверт без письма

 

В сентябре от Димона пришёл конверт. В конверте – его фотокарточка в курсантской форме. Мишке он написал, что сдал экзамены в Каменец-Подольское училище и передавал привет родителям. Наташка хмыкнула: фотка – для неё. Порадовалась за друга Мишки.

Дима написал ей. Она ответила. Больше они не виделись.

 

Солдат

 

Дежурный офицер доложил генералу, что раненого «вэдэвэшника» привезли в городской госпиталь, но ночью он умер. Остались его личные вещи.

Днём по пути в штаб Летунов приказал водителю завернуть в госпиталь.

В коридоре у кабинета на перевязку солдаты в пижамах настороженно замолчали при старших офицерах, затем заговорили тише:

– Там лишь ствол торчит из окопа. «Граником» его не возьмёшь! Лупит и лупит, сука! Каждые двенадцать секунд! Арта плющит без остановки, – продолжил парень с забинтованным глазом. – Мин накидали …

– Польские мины вообще неслышно! – вставил другой с рукой в гипсе.

– Ну, я ж говорю! Торчим там месяц. Помыться негде. Салфеток нет. Укропские окопы пристреляны – не сунешься! Размотают на раз. Полная ж…а!

– У нас четверых поваров миной наповал. Пацаны сидели в окопе. Мой друг Женька хотел с ними запрыгнуть, но ему места не хватило. И только он убежал, как – бах! – и сразу четверых! – сказал третий, с перемотанной головой и подбородком.

– Ну, я ж говорю! Я как-то из такого окопа спальный мешок взял. Ложусь и слышу, хохол мне: «Мне тоже холодно. Это мой мешок. Мой позывной «Лесник». И мертвечиной запахло. Я ему: «Давай я тебе утром верну»! «Ну, ладно»! Утром проснулся и отнёс обратно. Пацанам говорю: не думайте этот спальник брать!

– У нас командир перед каждым выходом молитвы читает. Помогает.

– Ну, я ж говорю! Ты сюда, как?

– В спину прилетело. Пацаны говорят, в броннике осколок. Бац! Опять в спину. В дом зашли. Я каску снял, чтобы лучше рассмотреть. А тут, как шарахнуло. Меня стеной привалило. Так вроде ничего, но к концу дня рвота. К ротному подхожу, говорю, капец, загибаюсь. Он меня в санчасть отправил. Идти три километра. Пришёл. Измерили давление. Двести! Я говорю, в башке гул и плохо слышу. Смотрят – в броннике дырка. Пуля застряла. Снайпер работал. Никто не понял. Стеной башку и челюсть пробило, а мы пулю ищем.

– Ну, я же говорю! У нас тувинцы и ханты часами всматриваются в их дома. Через два-три дня глаза у них красные, как рожи. Мажут их оленьим жиром. Сэсэошники из своих винтовок стену пробивают. Дырища с таз.  

– Доброволец?

– Ну, я же говорю! Нам в плен нельзя. Последняя эфка со мне, – усмехнулся он.

В рассказах солдат слышалась радость, что они живы и теперь в безопасности.

В конце короткого коридора скуластый врач в белом колпаке и халате жестом пригласил офицера в кабинет со стеклянным шкафом. Сели через стол. Врач рассказал, что «десантника» привезли без сознания. Он потерял много крови.

– Удивительно, как он с такими ранениями столько протянул!

Врач вынул из стола и подвинул офицеру пару писем и старую фотографию.

– Это всё, что у него нашли. Документов нет.

Генерал узнал фото. Сестра прислала её, когда он служил срочную. Перед дембелем фотография пропала. Офицер грустно хмыкнул: он давно простил другу его маленькую и, как оказалось, большую тайну.

– Смотреть будете? – спросил врач.

Через небольшой двор санитар провёл их в морг к отдельно стоявшему железному столу и приподнял край простыни.

Димон, казалось, заснул, спокойно и глубоко, как он спал в казарме на койке рядом с койкой Мишки. Постаревший и не бритый. Но, казалось, крикни «подъём» и Димон вскочит впереди роты, огромный и сильный.

В машине Летунов распорядился передать на ту сторону, что у них тело их старшего офицера. Фотографию он отдаст сестре при случае.

– Знакомый ваш? – спросил Летунова адъютант, лейтенант Головлёв.

– Друг! – ответил Летунов.

Он поглядел в окно на разбитые дома и подумал о скором наступлении.