Комментарий | 0

Сквозное онтологическое одиночество

 
 
 
 
 
 
 
Двор раскрывается, мерцая таинственно шаровидными фонарями…
Или так – фонари: шаровые узлы перспективы – высветляют осенние потёмки двора с узорами и орнаментами нападавшей пока не слишком обильно сентябрьской листвы, с рисунком детской площадки, скромной довольно, редко на ней гуляют с детьми, больше взрослые сидят на скамейках, дуя пиво; с котельными, на стенах чьих устроились плоскостно: бледная берёзовая роща и морское побережье со ступенчатым замком.
 
Двор раскрывается во второй день сентября, когда дети пошли в школу, поскольку первое тяжело упало на воскресенье, и уже Миша Розенцвейг сумеречно-вечерне укоренился на скамейке возле подъезда, а сын его с женою вывезли коляску с недавно появившимся внуком…
 
 Миша крепок, невысок, тщательно укоренён в жизни: продюсером был последние годы, до этого… менялись профессии, и поездить довелось; помнится, раз я, глядящий на фонари, как на узлы перспективы, будучи поддатым, разговорился с ним… а осталось в памяти только еврейское кладбище в Праге: где плоские глыбы плит несли вихреватые речения вечной ветхозаветности и изображения овец и рыб…
 
 Из глубин…
 
Они болтают о чём-то втроём: Миша, сын его, имени которого я не знаю, жена его, а младенец спит тихо, пребывая пока в своих измерениях: механизм памяти ещё не работает, поскольку необходимо стереть предсуществование, чтобы запустить оный…
 
 Если бы вышел Коля, он тотчас бы присоединился к Мише, закурил свою безникотиновую трубку, и включился в разговор, вращающийся вокруг разных стержней: политика, техника, быт, разнообразие жизни, организующее отсутствие пустоты, которая всё равно заполняет сознание – как мы заполняем её вещами, какие считаем важными, хотя, кроме разгадки смерти, ничего важного нет на свете…
 
Коля высок и до пятидесяти был предельно жизнерадостен, потом всё покатилось под горку, и тело начинает скрипеть, и память пробуксовывать, и жизнерадостность стирается, как ластик.
…или - метафизическим ластиком некто стирает предшествующие надписи на бумаге бытия…
 Коля рано, до тридцати, похоронил родителей.
 
Вспыхивает кадр моей памяти: у отца моего, умершего ещё в СССР, сердечный приступ: папа, белея телом в темноте комнате, растирает грудь, и я, вторгаясь ночным звонком в колину квартиру, спрашиваю у мамы его, лица которой не восстановить, нитроглицерин…
 
 Охает она, проходим с нею длинным коридором, тускло играющим отблесками предметов коридором, вытряхивает из стеклянной колбочки маленькие таблетки…
 
 Отслоение: отца увезли в ту же ночь, и больше я его не видел.
 
Живым.
 
Отец Коли вспоминается стёрто: осторожно ступая, вероятно, болен, пересекает двор; рано похоронив их, вовремя сепарировавшийся, самостоятельный, какое-то время жил с бабушкой – с маминой стороны, властной и крупной, всегда и во всём чувствовавшей себя хозяйкой, потом и она ушла, оставив Коле дополнительную квартиру, чем избавила от забот в перенапряжённым нелепостью мире, воспоследовавшем за развалом СССР…
 Коля учился в Финансовой Академии, какое-то время работал в банках, пробовал открыть автомобильный ломбард, да бросил всё, стал просто жить, благо есть на что…
 
 Вторая девчонка появилась от гораздо более молодой жены - вот она, поздно возвращается с работы, длинно золотистые волосы мерцают, улыбка расцветает водным бликом – а дочка родилась в Колины 45; с первой женой связь условна, а дочка первая - взрослая уже, но контакта нет, оборванные провода, с которых срываются редкие искры телефонных звонков.
 
Зато с задорной, очень миленькой Катькой гоняет вовсю: когда пересекаемся, вздыхает наиграно: Ох, замучила совсем…
 
А то сидят на скамеечке у подъезда, едят мороженое, Катька болтает ногами, и, поедая сладкую, холодную плоть, они умудряются толкаться весело.
 
Самокат стоит рядом…
 
Итак, если бы Коля появился в конкретике вечера второго сентября, то подсел бы моментально к Мише Розенцвейгу, стал бы болтать… о том, о сём, другие бы включились: жена Коли, возвращающаяся с работы, Мишин сын, ещё кто-то…
 Дом изнутри перетянут мистическими узами, нити эти, хранящие, как ДНК, массу информации, не расшифровать.
…Галя, Галина Иванна спросила – в недрах прошлого года: Саш, зайдёшь на пару минут?
Возвращался, помахивая пакетом с батоном.
 
-Пошли, Галь…
 
 Мы поднимались на наш шестой, старожилы, и, оказавшись в коридоре её, подивился обилию коробок, заполненных разным скарбом.
 
А Галя шла ко мне из комнаты с сияющей, очевидно дорогой тарелкой.
 
-Вот, Саш. Квартиру я продала.
 
Охнул внутренне.
 
-Уезжаю к своим, тяжело одной. Ольга любила посуду, вот, возьми на память…
 
Ольга – мама, которой…
 
…впрочем, не буду о той яме, в которую меня превратила мамина смерть.
 
Не буду – хотя прокалывает память на миг: возвращаюсь из магазина, подхожу к дому, вижу на скамейке маму и Галю, и чувствую… всё ещё хорошо.
 
Нить дрожит.
 
Галя похоронила сына: вальяжного, толстого, глаза навыкате Лёньку, такого… замедленно-плавного жизнелюба…
 Одномоментно.
 
Мама сказала: Странные цветы какие-то в квартиру Гали несли. Надо узнать.
 
-Узнай, - ответил, не придав значения.
 
На другой день: Саш, Лёня умер…
 
 Облако, окутывающее каждого не зримо, исчезает рано, или поздно, прорехи начинают зиять со страшно обугленными краями; вспоминается, как когда-то курили на лестничной площадке, и Лёня сказал: Поздравляю! имея в виду рождение моего малыша, Сейчас быстро всё полетит. Я тоже думал долго…
 
Промелькнуло одиннадцать лет.
 
О Гале, уехавшей к невестке и внучке, не узнать ничего, телефонами не обменивались, возраст у неё – мамин, то есть серьёзный…
 
 Впрочем, вечер второго сентября длится, и, промелькнув, Колина жена зашла в подъезд, растворившись в его световой бездне, а Розенцвейги ещё будут сидеть сколько-то…
 
 Логика, проходящая мимо в аристотелевском наряде, опровергается янтарными волнами фонарей и надписями листвы на асфальте, которые не прочитать…
 
Думалось тревожно: кто въедет в галину квартиру?
 
Молодая семья, оказалось: невысокие родители и девчушка; семья, особенно не претендующая на какое-то общение; впрочем, в доме, терпеливо сносящим всякую людскую начинку, общаются избранно: эти с теми, те с этими…
 
 Если скамейка занята, то Ване, возвращающемуся с работы, негде попить пива…
 
 Впрочем, вариант найдётся – пойти на другую скамейку…
 
Он круглый, с темным лицом, одинокий, готовый помочь, если обратятся; он остался вдвоём с отцом, после того, как Ирка, мать, умерла в прошлом году, вот она-то всех знала…
 
С коляской стояла у подъезда, словно докладывала очередной тётушке: Плохо ест. Два печеньица и молочко, разве еда для мальчишки?
 
Она говорила только о быте, о еде, о машине, даче, этим жили, возвращались из магазина много позже, когда дети выросли, с такими полными сумками! еда распирала их, будто возмущалась сумочной, тканевой несвободой.
 У них есть ещё Катька: кругленькая то ж, как Ваня, но – вышла замуж, уехала, а когда навещает своих, выводит гулять маленькую собачку – скандального терьерчика…
 
 Ирка, знавшая всё про всех, ухнула в бездну так неожиданно, Андрей, её муж, технарь, иногда сидит на этой же скамейке: лысоват, усат, со всеми здоровается, особенно не припадая ни к какому общению…
 
…пока Коля возится с рыбами: заходил к нему иногда специально глянуть на аквариум.
 
-Дед когда-то подсадил, - рассказывал Колька.
 
Дед, председатель ТПП СССР, вероятно, играл в его жизни серьёзную роль.
 
Теперь аквариум велик, внутри темнеют изогнутые коряги, и песок кажется неестественно-синеватым от работающих ламп, а рыбы экзотические: большие, с ладонь каждая, крапчатые, отливающие жемчужно…
 
-Гляди, гляди, - восхищается сосед, - думает спряталась, а её отовсюду видно.
 
-Ага.
 
У них – что ли – у каждый свой характер?
 
Проплывают плавные рыбы-мысли, ожидают корма…хоть впечатлениями.
 
…мне трамваи напоминают порой аквариумы на колёсах, и чем люди, сокрытые в них, отличаются от медленно плавающих, за какими наблюдает кто-то?
 
А в катькиной комнате, в клеточном дворце живёт шиншилла: серый Шушик, Катя выносила показывать, я хотел потрогать, но цапнула меня так забавно, усами вибрируя…
 
 
Что вам ещё рассказать фонари?
 
Про сквозное онтологическое одиночество всех?
Да вы ведь и сами всё знаете…
Остаётся сплошная янтарная грусть, от которой не избавиться: если только смерть не является выходом в золотую подлинность…

Необходимо зарегистрироваться, чтобы иметь возможность оставлять комментарии и подписываться на материалы

Поделись
X
Загрузка