Проза

 

 

 

 

- И о чем твои «Сбития?»

- Не скажу. Я стесняюсь. О школе.

- Да это ж  когда было!

- Это было, практически, позавчера.

- Угу. Вчера. 

- Слушай, будь человеком, отлезь.

 

 

 

В компании существовала своя  иерархия, и поддерживалось равновесие сил.  Деление проходило как по вертикали, так и по горизонтали.

Две пары девочек, в каждой паре свой лидер.  Между лидерами – свои отношения и скрытое соперничество за право быть первой отличницей и, вообще, первой.

 

 

 

Глава I. Милочка

 

Милочка существовала в компании только для баланса. Нужна была четвертая на нижнем уровне. Без нее конструкция потеряла бы свою устойчивость. Милочка в компанию совершенно не вписывалась, шла  на твердую тройку и не очень от этого страдала.  В своей семье она была единственным и любимым ребенком. Дома  за трогательную и неуклюжую грацию ее называли  Козленком.

Напрасно беспокоились когда-то дед с бабкой, выдававшие будущую мать Милочки  за слесаря с завода имени Войтовича. Их дочери выпала счастливая семейная жизнь. Муж оказался положительным, домашним,  дослужился на своем заводе до мастера смены и как бы олицетворял собой редкий пример сознательного гегемона, ради благоденствия которого и затевалась вся та заваруха, которую Милочка вместе с одноклассниками изучала на уроках истории.

 

Историю в школе вел Яшка, он же Яков Ильич. Яшка, сам лысый и маленький,  больше всего любил цитировать киношного Ильича и, казалось, что в эти минуты, он, с выброшенной вперед рукой, стоит на броневике. Над ним нещадно издевались, придумывали про него разные похабные стишки, рисовали  на стенках его плешивую голову с подписью «Наш Ильич» и еще  кое-что похуже.

Да, ну это просто к вопросу о гегемоне.

 

Мать Милочки  рядом со своим мужем чувствовала себя почти аристократкой. Ее отец когда-то служил в «органах» и ездил водителем на «воронке». На память об этом времени  в доме остались нарядные коробочки, а в коробочках – изящные драгоценности. Кому они когда-то принадлежали, не знала ни ее мать, ни даже бабка.

Эти драгоценности Милочка надевала на школьные вечера и этим очень смущала  весь педагогический состав. Но беспокоиться было не о чем. Милочка росла простой и неиспорченной девчонкой. Любила она книжки про революцию и беспомощно отступала перед премудростями школьной программы.

 

Милочка не любила учиться вообще, но больше всего ее терзали гуманитарные дисциплины и извращенная пытка под названием: «А теперь,  ребята, выскажите свое мнение». Своего мнения, как правило, не находилось,  и она, тоскливо заведя глаза  к  потолку, с ударением  на местоимение «по-моему» выдавала пересказ того, что смогла усвоить из учебника. Получив очередной трояк, Милочка удивлялась несправедливости мироустройства и не понимала, чего от нее хотят.

Ей нравилось оставаться козленком. Поэтому  с девятого класса, то есть, с того времени, когда все девочки в классе уже укрепились на позициях взрослых барышень, она стала заплетать две тоненькие косички и вместо формы носить почти детское платьице с белым воротничком.

Учителя улыбались, глядя на это редкое исключение на фоне подкрашенных грудастых кобыл, которые почему-то все еще торчали в средней общеобразовательной школе. Вскоре Милочку избрали старостой класса.

В учительскую за школьным журналом она обычно бежала, по-детски подскакивая на одну ногу. Милочке хотелось быть маленькой и слабой, и у нее это получалось. Свое сложноподчиненное положение в компании она принимала с удовольствием.

 

 

Глава II. Лариса

 

Лариса училась много и трудно. Кроме того, она еще серьезно занималась музыкой.  Школа была старая, довоенная и совсем не престижная. Но в пролетарской  округе ее считали непростой и называли еврейской. В ее здании размещалась еще и музыкальная школа. Поэтому в каждом классе стояло пианино, а дети почти  поголовно занимались музыкой.

На переменках в каждом классе кто-то обязательно садился за инструмент и аккомпанировал, а остальные пели, чудовищно перевирая английские слова, «Дом восходящего солнца» или   «Песню о друге» Высоцкого, ну и многое другое, конечно. А иногда бились на спор - кто кого переиграет.

Ларису отдали сюда именно из-за музыки. Мать ее в молодости работала нянькой в разных богатых домах. Там она после войны, деревни и голодухи и увидела хозяйских детей, нажимающих  крошечными пальчиками на черно-белые клавиши. Это было очень красиво, и она решила, что в будущем ее собственные дети будут так же  сидеть с прямыми спинками на круглых одноногих табуретках и стучать по клавишам. Бог послал ей ребеночка совсем поздно, когда по тем временам и рожать-то было стыдно.

Но сначала Бог послал ей мужа. К этому времени мать Ларисы уже приобрела рабочую специальность, выдвинулась по партийной линии и стала заметным человеком у себя на ткацкой фабрике. А он валялся в канаве и был мертвецки пьян. То есть, настолько, что поначалу она действительно решила, что он мертв, и только коснувшись его бурой шеи, поняла, что это не так.

 

Она взялась за его исправление и быстро сделала из него вполне подходящего спутника жизни. Был он сильно контужен в войну, говорить почти не мог, зато был предан ей и слушался ее беспрекословно.

Девять лет ушло на то, чтобы забеременеть. Наконец, после поездки по профсоюзной путевке на  курорт блокада была прорвана, и родилась Лариса. Она была поздний ребенок  с сильным опозданием в своем физическом развитии.

 

Мать  всегда считала, что главное для Ларисочки – чтобы она "хорошо кушала". Ларисе полагались мужские порции за обедом, специально для нее мать гоняла отца на проходную мясокомбината за дефицитной сырокопченой колбасой  сорта «Московская», которую так любил их ребенок.

Лариса  послушно все "кушала", но расти не хотела и в четырнадцать лет все еще выглядела, как пятиклассница. Когда подруги  уже вовсю отлынивали от уроков физкультуры по причине месячного недомогания, она еще и не подозревала о грядущих переменах в своем организме.

Мать шумно переживала Ларискино отставание, ставила в пример ее  здоровенную подругу  Женю и однажды даже  осторожно поинтересовалась, как ей  удалось стать такой полной.

Женя молчала,  еще надеясь на то, что она чего-то не поняла. Но это оказалось не так. Мать помялась, потом решила  больше не деликатничать и специально для бестолковых объяснила, что «полная»,  вообще-то, означает «толстая».

Есть Женька с тех пор перестала. Лишние килограммы ушли навсегда. Обида осталась тоже навсегда.  

 

Мать держала в строгости не только мужа, но и дочь. Выводя маленькую Ларису на улицу, мать очерчивала мелом круг на асфальте и оставляла  ее внутри этого круга. А потом, уже ни о чем не беспокоясь, шла по своим домашним делам. Переступить черту Лариса никогда бы не посмела.

Воспоминание о чужих детях, старательно перебирающих клавиши,  не отпускало, и главную ставку в борьбе за счастье дочери мать сделала на музыку и мокрое полотенце как основной инструмент воспитания.

Хорошие отметки в общеобразовательной школе тоже входили в систему ее приоритетов. Хотя, видя, как надрывается ее ребенок, она переживала, зачем, кроме действительно полезных предметов, преподают еще такую муру,  как историю с географией или литературу. Вид интеллектуальной деятельности, именуемый чтением, мать понимала  как процесс считывания печатного текста. Сама она регулярно читала журнал «Здоровье» и от души жалела дочь. 

 

Лариса была очень старательной девочкой, и ей даже в голову не приходило спрашивать себя, нравится ли ей музыка. Школьные уроки она тоже делала  добросовестно. Цена успехов была высока. В классе все знали, что Лариска высиживает свои отметки задом и на каждом уроке истории добросовестно записывает, что Ленин был душою очередного съезда. Но ей на это было наплевать.  

Ее мир был прост и ясен, поэтому среди четких правил и регламентов она чувствовала себя уверенно. Музыка для Ларисы относилась к тем  неприятным дисциплинам, где она просто терялась от многообразия возможных вариантов. Сольфеджио еще туда-сюда, главное ноты не переврать. Но было решительно непонятно, чего хочет очкастая и вежливая  Берта Моисеевна, когда, болезненно морщась, она просила убавить добросовестную мощь, с которой Лариса ударяла по клавишам.

Лариска обиженно останавливалась, ожидая объяснений, а ее мучительница с тоской думала о том, откуда в этом тщедушном тельце столько дерева и почему эта  миниатюрная головка не в состоянии уловить простую и изящную линию грустной сонаты.

 

 

Глава III. Женька

 

Третьей в компании была Женька. В младших классах мальчишки с удовольствием терроризировали ее и на красные даты неизменно  дарили очередного игрушечного жирафа. Их у нее, в финале, набралось небольшое стадо. Женька в эту школу пришла позже, и музыке, в отличие от многих, не обучалась. Ларису она отметила, когда та после уроков дотошно разбирала за роялем трудный пассаж.

 

Женька была нашпигована разнообразными комплексами, которые сама же  вдохновенно отращивала и множила. Когда на переменках за инструмент садились самые яркие девочки и мальчики, у нее наступали черные минуты. Вскоре вопрос о музыке встал ребром. Женька почувствовала, что без возможности вот так же сесть за пианино и лихо пробежаться пальцами по клавишам ей не жить.

После серьезного разговора с родителями пианино было взято напрокат и  установлено на  дефицитных метрах  коммунальной квартиры. Женька обзавелась разнообразными самоучителями игры, сборниками детских пьес и  с остервенением накинулась на нотную грамоту. За партой она теперь не просто сидела, а бесконечно перебирала пальцами по краю, мысленно повторяя упражнения и гаммы. Через два месяца Женька уже играла детские пьески и сама подбирала «Цыганочку». Час торжества приближался.

 

Дружба с Ларисой опиралась на музыкальный авторитет новой подруги.  Женька благоговейно прослушивала вальсы и полонезы в ее исполнении и узнавала многое из того, что требовало систематических занятий.

Училась она хорошо. Но были вещи, которые она совсем не понимала, и правило Буравчика вызывало в ней такую же тоску, как у Милочки просьба «высказать свое мнение». То, что не давалось сразу, она брала измором, тщательно оберегая свою тайну и не желая расставаться с обаятельной репутацией  безалаберной пятерочницы.

Женька очень любила свой тесный, шумный, веселый дом, где часто собирались  друзья, сослуживцы и просто знакомые ее родителей. В семь лет она уже твердо знала, что обязательно напишет обо всем этом книгу. Эта книга, конечно же,  выйдет под псевдонимом, и ею будут зачитываться все. А она никогда никому не признается, кто же настоящий автор такого удивительного и нужного людям художественного произведения.   

 

Школьные каникулы Женька обычно проводила в одном и том же ведомственном пионерском  лагере. Там были стандартные  деревянные корпуса, гипсовые горнисты вдоль дорожек и обычная зарядка по утрам. А  пионерами там были дети советских дипломатов. Слова "консул", "советник", "посол" рано вошли в Женькину жизнь, сразили наповал своей недоступной красотой и изуродовали не только ее детскую, но и всю последующую жизнь. 

Эти пионеры жили в других  московских домах,  учились совсем в других школах с приставкой «спец». Они помнили улицы Парижа и Рима, сравнивали бассейны в посольствах  Дели и Мехико. Упоминать названия стран считалось дурным тоном, обычно речь шла сразу о конкретных городах. Отечество, наоборот, обозначалось несколько отстраненно и глобально.

 

Так что из Лондона возвращались не столько в Москву на Фрунзенскую набережную, сколько вообще в «Союз». Чемоданы у всех были мягкие, с яркими наклейками. Мальчики ходили в немыслимо красивых штанах синего цвета с желтой строчкой по швам и нашитыми на задние карманы тиснеными кусочками кожи. А лакированные туфельки девочек с бархатными бантиками напоминали туфельки сказочных принцесс.

Женька, со своими сандалиями из "Детского мира", ощущала себя репьем среди фиалок и в школе никогда не рассказывала о своей жизни в летние месяцы. Постыдное, оголтелое  вранье о себе, которое очень быстро вошло в привычку,  унизительная зависть и ясное понимание своего несоответствия  «дипломатическому» окружению делали ее каникулы совсем безрадостными. Каждое лето она пыталась завоевывать  авторитет всеми доступными ей средствами и тосковала по чужой, красивой жизни.

 

Ее любимая летняя подруга  первые десять лет своей жизни прожила с родителями в Нью-Йорке. Это была тихая, прозрачная девочка, питавшаяся стихами, как бабочка нектаром.  После обязательных утренних коллективных мероприятий они вдвоем уходили на дальнюю поляну и ложились в высокую траву. И Люба  читала по памяти Женьке известного Пушкина и совсем неизвестную Цветаеву, книги которой в Америке были более доступны, чем в Москве. Она рассказывала, что дома у нее любят Пикассо и Дали, а для нее самой главный художник  на все времена – Моди, то есть - Модильяни.

В лагерь Любу обычно провожали  оба родителя. Во внутренний двор высотного здания МИДа, откуда начиналась дорога в летние каникулы, спускался со своего одиннадцатого этажа ее отец, элегантно-суховатый и немолодой. Мать Любы  была, напротив, симпатичной кошечкой, сошедшей прямо с обложки журнала «Америка» или «Советский экран». Темные очки бабочкой, тонкие шпильки на стройных ножках, шелковый леопардовый тюрбан на  голове.

Пройдет много лет, и, оказавшись уже сама  в своей первой загранкомандировке, Женька прежде всего купит на свою валютную зарплату лакированные туфельки с бантиками, как у принцесс, шелковую леопардовую повязку на голову и очки бабочкой. Но это будет потом.

    

Больше всего Женька любила читать и писать сочинения. Она сама делала из чистого листа суперобложку и рисовала там цветными карандашами какую-нибудь сцену  по содержанию. С возрастом оформительские работы прекратились, но любовь к сочинениям осталась. Тетради каждый раз не хватало, поэтому Женька заранее вставляла туда еще одну. При единодушном отвращении, которое класс испытывал к свободному изложению своих мыслей на бумаге, Женькино пристрастие вызывало к ней уважительный интерес  Елены, которая вела русский и литературу.

 

 

Глава IY. И другие действующие лица

 

Елена Владимировна считала свою жизнь неудавшейся. Она была выпускницей Ленинградского Университета, окончила филфак, самый престижный из гуманитарных факультетов. Училась в одно время с Пьехой-философкой, часто об этом вспоминая, но отзываясь о ней очень сдержанно. Поработала в Германии и Венгрии, где преподавала русский язык.

Но потом  появилась семья, двое детей, и пришлось устроиться обычным учителем в  ближайшую от дома школу. Муж Елены работал в каком-то НИИ, занимался теле- и радиоволнами.  Ей это было совсем неинтересно, и втайне она считала мужа недостойным своего развитого интеллекта и тонкого вкуса.

 

Она сама шила и вязала себе элегантные наряды и в условиях тотального дефицита всегда выделялась из толпы, как инородное тело. Проблема с телом действительно существовала. Елена обладала мягким, глубоким голосом, благородными чертами лица и узкой талией. Все портило то, что было ниже. Бедра были чудовищной ширины и полноты. Сама Елена была в отчаянии. Всем  общешкольным фотографиям  она делала, как шутили коллеги, обрезание, то есть, превращала коллективный портрет в рост в  поясной, и только после этого раздавала оставшиеся от фотографий полоски своим ученикам. 

А муж баловал ее, любуясь ее утонченностью, вкусом и бедрами. По мере своего карьерного роста он начал выезжать в небольшие командировочки за границу. И если  на уроках мальчики по-прежнему пристально рассматривали   Елену со спины, то девочки теперь замечали то новые замшевые сапожки, то голубой свитер из настоящего «королевского» мохера, то просто подкрашенное, чуть возбужденное лицо учительницы, которое говорило о том, что муж вернулся из очередной командировки.

 

Елена не очень любила своих учеников, видя в них, за редким исключением,  серую, заурядную массу. Появление в классе Женьки ее обрадовало. Теперь Елене было кому рассказывать то, что являлось не только очередной темой урока, но и предметом  ее личной привязанности.

Мысленно Елена обращалась только к ней и  часто даже не замечала, как хитрая Женька втягивала ее в литературную дискуссию. А класс обычно замирал, боясь нарушить незапланированный обмен мнениями и нетерпеливо поглядывая на часы. Тома, однажды побывавшая на таком уроке в качестве завуча школы и ни слова  из сказанного не понявшая, после такой дискуссии вышла на переменку с пятнами по лицу и шее.

 

Тома была физичкой и грозой всей школы. Она жила в области, и в школу ее привозил верхом на служебном мотоцикле муж-милиционер. Несмотря на кардинальную несхожесть, Тома и Елена дружили. Тома тоже была невысокого мнения о нынешнем поколении учеников: физику не понимают, делать ни черта не хотят. Но, в отличие от Елены,  особенно ни с кем из них не церемонилась и любила «им врезать». На уроках связываться  с Томой боялись, зато после о ней слагали легенды.

Рассказывали, что она собственноручно, прямо на уроках физики, ножницами стригла ранний пух на подбородках старшеклассников. Двух девиц отправила с городской контрольной домой переодеть дорогие сапоги на тапочки, а за контрольную  поставила им пропуск. Она сама, в рамках борьбы с курением, проверяла кабинки в мужском туалете и однажды наткнулась там на пожилого математика Петра Федоровича, справлявшего малую нужду.

Тому цитировали и, в отместку за унижения, смеялись над ней всей школой. Когда Юрку Никольского, самого остроумного и ядовитого парня из класса, вызвали по этой причине на педсовет, он, выбрав правильную стратегическую линию, сразу же заявил, что в жестоком глумлении над преподавателем физики виноват сам преподаватель физики, подрывающий собственный авторитет своими «ступенькими, ошибькими и отметкими». Педсовет, жаждавший крови и мяса, не смог устоять. Коллеги улыбались и на Тому старались не смотреть. Она была, в общем-то, неплохая тетка, только в школу пошла совершенно напрасно.

 

Никольский в классе считался главным пижоном и западником. Он единственный побывал вместе с родителями в командировке за границей. Дома у него стояли на полках фотографии Гаваны, засушенные морские звезды и кораллы. Юрка был толстым и невозмутимым. Он глотал книги так же, как и  свои любимые бутерброды – вдумчиво и в огромных количествах.

Отец у него умер, жил он с младшим братом и матерью, такой же толстой и остроумной. Юрка сам следил за могилой отца и однажды, увидев свой  садовый инструмент в чужих руках на соседнем участке, нецензурно призвал злоумышленника к порядку. Потом мучился и при следующей встрече извинился, потому что ощущение солидарности перед этими могилами оказалось сильнее.

Чувство юмора у него было взрослое, и потому учителя боялись попадаться ему на язык. Его шутки тут же становились достоянием несуществующей тогда еще гласности. Никольский сидел вместе с Женькой. Они на пару  делали политинформацию для класса, и их парту в шутку называли диссидентской.

 

Это слово все произносили негромко и с оглядкой, чувствуя крамолу в самом его звучании. Школа была действительно еврейской – среди учителей значились рафинированная «немка» Эмма Львовна, у которой девочки тайком перенимали хорошие манеры, взрывная, но справедливая географичка Раиса Давыдовна, деликатная  биологичка  Юлия Борисовна.

Юлечка  была полненькая, с пухлыми пальчиками, немножко наивная и смешная. И мало кто знал, что вместе со своей матерью прошла она по пятьдесят восьмой статье. Мать умерла в ссылке, а Юлечка вернулась в Москву, выучилась и стала работать в той школе, где раньше работала ее мать.

Была добрейшая «англичанка» Маргоша с покатыми плечами, выпуклой талией и темными рачьими глазами. У Маргошки были две импортные кофты, которые она через раз одевала на работу. Кофты были в идеальном состоянии и хранили вдоль рукавов аккуратные складки согласно своему положению на полке шкафа.

По их цвету можно было быстро уточнить день недели. В понедельник одевалась розовая, во вторник – бирюзовая, в среду - опять розовая и так до субботы. Каждый урок Маргошка начинала с вопроса о дежурном по классу. Она говорила, что если ее ученики научатся по-английски грамотно отвечать на этот вопрос, свою миссию она будет считать выполненной.

 

Но однажды в школе появилась еще одна «англичанка». У нее был зычный голос и мужские брови. На первом же уроке старшеклассники узнали, что у Америки в президентах было два Рузвельта, что Австралия является частью Британского содружества  и что пролетариат  во всех вышеобозначенных странах  не так уже  сильно мучается от голода и холода.

Говорила новая «англичанка» с учениками только по-английски, не входя в положение, что к этому  никто не приучен и что ее не понимают. Дебора Яковлевна  привела в школу и свою дочь. Дочь выделялась среди детей огромным вороньим носом и замкнутым характером. Ее сразу же невзлюбили. Дебора же уверенно шла по темам учебника английского языка, но временами  от утвержденного плана отклонялась. Делала она это в тех случаях, когда говорила о «режиме».

Непонятные слова тяжелым грузом ложились на безмятежные умы рядовых советских школьников. Было страшно и неприятно. А Дебора все чаще переходила на запретные темы, и все более невозможные вещи узнавали от нее старшие классы.

В финале, собралась делегация  возмущенных комсомольцев и пошла с жалобой в райком. Дебора с дочерью скоро исчезли. Потом говорили, что они уехали в Израиль. Прошло много лет, и комсомольцы стали взрослыми, а некоторые стали даже членами партии, бережно хранящими в памяти свой первый политически зрелый поступок.   

 

Глава Y. Оленька

 

Последней в компании девочек была Оленька. Вернее, она была первой.  Главная отличница, гордость школы. Голубые глаза, длинная коса.  Она ревниво охраняла свою школьную славу и все силы тратила на то, чтобы не потерять свой королевский статус. Музыку по этой причине ей пришлось оставить, и стачивала она свои молодые зубки о гранит точных, естественных и гуманитарных наук, не щадя себя и никому не признаваясь, как трудно и медленно идет ее учебный процесс.

У Оленьки на душе обычно бывало тяжело, и домашняя жизнь ее была безрадостна. Она, в отличие от многих, жила в отдельной, а не коммунальной квартире. Две небольшие комнаты казались ее подругам долиной счастья. И никто не догадывался, как это счастье там распределяется.

В одной комнате жила Оленька с матерью и младшей сестрой. В другой – их отец. То, что отец не живет с матерью не только в географическом, но и в другом, взрослом смысле слова, Оленька давно уже знала. Отец приходил поздно и молча закрывался в своей комнате. От висящего в воздухе напряжения, казалось, что обои в квартире расползались по швам.

 

Отец был военным, занимался какими-то биологическими разработками, окруженными сплошной тайной. Но Оленьке это было совершенно неинтересно. Она сделала свой выбор в пользу матери, которая  зорко охраняла своих  дочерей и любила рассказывать им разные страшные истории про изнасилования девочек.

Оленька этих рассказов стеснялась и старалась при подругах перевести разговор на другую тему. Но мать была женщиной гостеприимной и даже в отсутствие дочери  поила ее одноклассниц  чаем с вареньем и рассказывала о блокаде, которую пережила в войну. О том, как выкрадывали и пускали на котлеты людей, как убивали за карточки, как ненавидели друг друга.  Женька, помнившая откуда-то, что в замерзающем Ленинграде  дряхлые академики в черных шапочках умирали от голода в лабораториях рядом с элитными семенами, уходила из гостей в тоске.

 

Официально Оля дружила с Милочкой и сидела с ней за одной партой. Милочка даже не подозревала, как много общего связывает их. Школьная программа была неподъемной тяжестью и для той, и для другой. Но если Милочке нечего было скрывать от коллектива, то Оленька каждый день чувствовала себя диверсантом во вражеском тылу.

 

Между Олей и Женькой существовали свои отношения, до которых младшие по званию не допускались. Обе чувствовали, что за внешней простотой подростковой жизни у каждой идет своя напряженная внутренняя работа. Каждая уже отстраивала свой будущий мир со своими страшными заблуждениями, будущими поражениями  и приоритетами. Каждая чувствовала интерес к сопернице и страх  обнаружить перед ней свою мягкую, беззащитную сердцевину. Девочки дружили, сохраняя дистанцию и внимательно наблюдая друг за другом.

Оленьку приводила в отчаяние начитанность Женьки, и она рано сделала для себя вывод о несправедливом ранжировании гуманитарных и технических знаний:

- Если ты не знаешь логарифмы, то тебе это все, кроме нашего математика, простят, но если ты не читала Бунина (а Оленька не читала), - тебя будут презирать.

 

Женька часто была Оленьке неприятна. Сидя за пианино, девочки как-то поспорили о Мопассане. Оленька назвала «все это» просто развратом. Женька, приведя убедительные аргументы в защиту великой французской литературы, уже по окончании дискуссии неожиданно призналась, что спорила просто из интереса и  во многом с Оленькой согласна. Но при этом тут же оговорилась, что тетки у Мопассана ей все равно нравятся ужасно, из чего Оленька сделала вывод, что беспринципная Женька  и сама не прочь пойти по их стопам.  

Женька чувствовала, что жизнь Оленьки очень непростая и уважала ее за личное мужество. Она догадывалась, что разрыв между своими амбициями и способностями  Оленька покрывала только за счет своего характера.

 

 

Глава YI. Все очень серьезно

 

Для серьезных  разговоров в школе существовало специальное место. Радиорубка находилась на пятом этаже, в актовом зале. Заведовал ею Васька из параллельного класса. У него же находились и ключи от этой конуры, уставленной аппаратурой. Вход  туда был только для избранных. Там можно было отсидеться, прогуливая урок, выплакаться и выяснить отношения так чтобы взрослые не лезли в душу.

Васька был  полным хозяином своих владений, учителя в его дела не вмешивались, полностью доверяя будущему светилу советской физики. Он действительно нимало не затруднялся перед  премудростями этой науки и часто, втайне от всех, объяснял то Оле, то Женьке новые темы и задачи, удивляясь про себя  их тупости и отсутствию элементарной логики.

Однажды Васька с девочками  досиделись в рубке до позднего вечера, когда же они попытались выйти из школы, то уткнулись в закрытую дверь. Пришлось эвакуироваться через окно второго этажа по пожарной лестнице и прыгать в сугроб. Утром Васька рассказал завучу что-то о срочном ремонте радиоаппаратуры, и происшествие было забыто.

 

Васька был влюблен немножко в Оленьку, немножко в Женьку и избегал любых контактов с их подружками. Он являл собой редкое исключение среди других учеников, имея в предках не одно поколение представителей русской профессуры. Мать его была доцентом МГУ, но Васька, понимая, что половина школы даже не слышала такого слова, обычно кратко говорил, что мать преподает. Впрочем, они с матерью тоже жили в коммуналке, мирно соседствуя с татаркой Хавой, которая мыла места общего пользования на Казанском вокзале.

Седобородые  старцы в семейном альбоме были не только предметом фамильной гордости, но и сильно осложняли Васькину жизнь. Многое из того, что так просто давалось рыжему двоечнику  Сидорову, жившему вдвоем с неграмотной бабкой, для Васьки было недоступной роскошью.

 

С завистью он смотрел, как каждый день орава мальчишек во главе с немузыкальным Сидоровым гоняла Надьку Метельскую по школьным коридорам. Надька, по прозвищу Метелка,  с гибкой кошачьей спинкой и японскими глазами,  убегала от мальчишек, а они с улюлюканьем ее ловили. В конце концов она неизменно попадалась в руки наиболее удачливому, и тут все остальные начинали шумно возиться вокруг  и ее тискать. Надька каждый раз после схватки ругалась, сердито собирала в хвост растрепанные тяжелые  волосы и одергивала свой крошечный  фартучек. Но ее узкие глазки задорно горели, и чувствовалось, что в любой момент она готова опять включиться в игру.

Васька много раз мечтал оказаться в толпе  тех придурков, каждый из которых ( Васька точно это знал) был влюблен в Метелку, и так же смело, с охотничьим азартом, плотно притиснуть свою ладонь к Надькиной аккуратной грудке. Но он не мог отлавливать Надьку, не мог хамить учителям и совсем не умел ругаться. В общем, старцы, с их интеллигентными генами, просто не давали нормально жить.

 

В девятом классе в школе появился Олег. В него немедленно влюбились все девчонки. Мужская половина школы изо всех сил его не замечала. Олег был самым высоким мальчиком, у него были наглые глаза кобальтового цвета и, садясь за пианино, он забывал обо всем. Он играл, как будто рассказывал что-то по секрету только тебе, сам сочинял музыку, стихи и сам исполнял свои песни. Этого было слишком много. Семиклассницы ходили  с зареванными лицами и отказывались учиться. В школе начался повальный мор хорошисток и отличниц, успеваемость резко упала. Надо было что-то делать.

Елена, как классный руководитель, попросила  родителей Олега зайти в школу. Пришел его отец, полковник каких-то там войск. У него был жесткий профиль, вертикальные складки на  впалых щеках и наглые глаза кобальтового цвета.  Елена  тут же вспомнила, что у нее немытая голова.

Поговорили о школьной программе, о планах Олега на будущее. Мальчик очень способный и идет  прекрасно по всем предметам. Но музыка…  Елена  с  забытым волнением  заглядывала в кобальтовые глаза. Музыка Олега  сводит с ума всех, в том числе, и ее саму. Про критическую ситуацию с учебным планом и зареванных семиклассниц  Елена рассказать забыла.   

 

Кривая успеваемости продолжала снижаться. На переменках  все старшие классы теперь собирались в актовом зале. Там Олег обычно играл и пел, что попросят. Васька видел, что его дружбе с Олей и Женькой приходит конец. Особенно противно было смотреть на Женьку. Она теряла всякий стыд, бессовестно пожирая глазами ладони Олега, которые спокойно накрывали полторы октавы сразу. 

 

Олег учился до обидного легко, и теперь уже он небрежно объяснял Женьке новые темы и помогал решать задачки по физике. А она, без напряжения войдя в образ идиотки, требовала все новых консультаций.

Однажды Олегу все-таки пришлось смыться с урока. Предстояла большая контрольная по химии, поэтому, с учетом характера химика, лучше было не рисковать. Олег, зная о заветной комнатке, попросил у Васьки  до следующей переменки "золотой ключик" .  Васька стоял в нерешительности. Он уже понимал, что ключ Олегу он не даст ни за что и просто думал, как  более или менее деликатно объяснить свой отказ. Пауза затягивалась. Васька еще немного помолчал и, наконец, глядя прямо в кобальтовые глаза,  вежливо послал Олега в жопу.

 

Глава YII. Катастрофа

 

В начале учебного года слег в больницу классный математик. Петр Федорович на фронте потерял правую руку, но все катеты, гипотенузы и окружности, нарисованные его левой рукой, были совершенны, а его объяснения  просты и поняты. ПэФэ любили за справедливость и за его уважительное «Вы».

Ларискина мамаша, которая уже знала, что с музыкой ничего у них не получится, решила готовить дочь к поступлению в технический ВУЗ и для этого срочно перевести ее в математическую школу. Лариса, как и обычно, не стала выходить за линию магического круга, очерченного матерью. Больше всего ее интересовало, сколько времени придется тратить на дорогу до новой школы.

Переход Оли тоже был делом решенным. Все знали, что гордость класса, первая отличница Оленька уходит вместе с Лариской. Но никто не подозревал, какие истинные причины  заставили ее это сделать.

 

Оленька с детства привыкла считать себя красивой девочкой. У нее были большие  голубые глаза, длинная коса и густой румянец. Таких девочек брали на новогодних утренниках в Снегурочки и доверяли им на сборах повязывать пионерские галстуки старым большевикам.

В девятом классе Оленька с удивлением обнаружила, что глаза у нее не большие, а просто навыкате, да и цвет у них какой-то белесый. Косичка  оказалась совсем  жиденькой. Щеки были круглыми,  и уже проглядывал второй подбородок. Ноги почему-то получились как свиные копытца, а талию отыскать было невозможно.

Чья-то мамаша, как-то увидев ее под руку с Милочкой,  громко пошутила, что одна со спины, как гвоздик, а  другая – как наковальня. И Оленька это услышала. Утешала только Женька. На ее фоне Оленька чувствовала себя более или менее уютно. Женька была громила, настоящая каланча c сороковым размером обуви.

 

Две из трех Олиных подруг были влюблены. Милочка серьезно готовилась сразу же после школы выйти замуж за рыжего Сидорова. Женька терзалась большим настоящим чувством сразу к двум избранникам. Одного она оспаривала у Милочки, другого - у всей школы. Лариса же к этим страстям была вполне равнодушна.

 

А Оленькино сердце разбил вовсе не Сидоров и не Олег и, а старший пионерский вожатый их школьной дружины, он же студент музыкального института Марк. Марк выделял эту четверку девочек и часто музицировал вместе с ними. Он играл, а они с серьезными и жалобными лицами пели популярные песни советских авторов и  русские романсы. Оленька старалась на спевки приходить как можно раньше, а подружек  подпускать к Марику как можно позже. Те минуты, пока они вдвоем подбирали какую-нибудь новую мелодию, были для нее минутами полного и окончательного счастья.

Оленька стала часто задерживаться в школе в надежде случайно наткнуться на Марика или ждала его на улице по дороге к остановке трамвая. Она узнала, где он живет, и  вычислила, где находятся его окна. Теперь Оленька подолгу простаивала на противоположной стороне улицы, надеясь увидеть в окне любимый профиль.

Иногда после уроков Марик, усевшись за большой рояль в актовом зале, играл ей свои джазовые вариации  на темы мелодий европейских композиторов и рассказывал о благородном происхождении своей истинно арийской фамилии. Но даже если бы Марик не обладал звучной арийской фамилией, Оленька все равно любила его курчавые волосы, густые брови, бледное лицо и синеватый отлив ранней щетины.

 

Она несла груз своей любви в одиночку и уже понимала, что ей не справиться. Следуя лучшим классическим образцам, Оленька решила написать Марику письмо.  На то, чтобы  описать, как впервые его увидела, как поняла, что он нездешний принц и единственная любовь на всю ее оставшуюся жизнь, ушла неделя. Оленька рвала бумагу и плакала от ощущения беспомощности и жалости к себе. Вот если бы позвать Женьку, та бы живо накатала что-нибудь в стихах на полтетради. Но посвящать кого-либо в свою тайну  Оленька, как и всегда, не согласилась бы ни за что.

Очередной забракованный вариант признания мать обнаружила в мусорном ведре. Случилось то, чего она боялась больше всего. Ее дочь, румяная, кудрявая Оленька,  сожительствует с каким-то мужиком. Первая мысль была допросить мерзавку по всей строгости. Потом мать решила сама выяснить, кто же посягнул на честь дочери.

 

Через неделю Марик неожиданно уволился из школы по собственному желанию, а Оленька тайно была отправлена на освидетельствование к гинекологу. Врач выдал письменное заключение  о том, что девственная плева Оленьки в полном порядке, и поскорее отправил обеих с миром. Мать ломала голову, что же теперь делать, и тут-то проблемы с математикой подвернулись как нельзя более кстати.

Оля спокойно приняла материно решение. Ей было все равно. Так она и Лариса оказались в чужой, далекой школе. Никто не пел и не играл там на переменках, не было радиорубки, и в новом математическом классе блистали свои звезды.  Лариса мало обращала внимания на эту ерунду и прилежно  высиживала свои отметки.

А Оленька тихо погибала. Она не понимала того, что объясняют на уроках, и быстро оказалась в группе добросовестных троечников. Домой Оленька приезжала бледная и совершенно измученная.

 

В свою школу она вернулась, ничего не говоря матери. Просто пришла к директрисе и попросилась обратно, сказав, что умрет, если ей откажут. Бедной женщине даже в голову не пришло, что делает это Оленька без ведома родителей. Через месяц мать узнала, что дочь учится на старом месте. Она отхлестала  Оленьку по щекам и обозвала ее нехорошим словом.

 

Оля опять сидела с Милочкой за одной партой и опять на переменках вместе с Женькой разыгрывала «Цыганочку» в четыре руки. Она сильно  похудела и училась еще с большим усердием, даже с ожесточением. Ожесточение появилось и в отношениях с одноклассниками. Оленька хотела быть первой и никого даже близко не подпускать к своему королевскому трону.

Мать она по-прежнему боготворила, а вот младшую сестру, хорошенькую и смешливую Ниночку, запрезирала пуще прежнего. Оля была похожа на отца, а сестра – на мать. У Ниночки  был короткий прямой носик, веселые голубые глаза и стройные ножки. Она  нравилась всем мальчишкам, но на школьных вечерах танцевала только со старшеклассниками и однажды, когда Женька в эффектных "па"  белого танца попыталась отстоять лучшего из лучших, эта семиклассница Ниночка, эта пионерская зорька, громким шепотом обозвала Женьку каланчой и уже в полный голос попросила ее не выпендриваться. Женька тогда сразу же скисла и, оскорбленная, отошла в сторонку, где с каменным лицом давно уже стояла Нинкина старшая сестра. 

Оля все понимала. Но она твердо знала, что придет время и в сторонку отойдут совсем другие. А у нее будет настоящий, а не такой, как у бедной матери, муж, большой, красивый дом и заслуженный успех. Как это чудо может произойти, Оленька еще не знала, но верила, что все будет именно так, потому что она умеет добиваться того, что хочет.

И на глупую Нинкину присказку: «Мечты сбываются!», которую та с надеждой любила повторять, у Оленьки был свой ответ. Она знала, что сами мечты не сбудутся. Мечты не сбываются.  Мечты - сбиваются.  И уж она-то не промахнется.

 

Подруги Оленьки со своим будущим уже определились. Милочка ждала начала семейного счастья. Лариса говорила, что ей нужна синица в руке, а не журавль в небе, и потому выбирала технический ВУЗ попроще и к дому поближе. Женька после уроков занималась в какой-то Школе журналиста и ужасно воображала.

 

 

Глава YIII. Химик

 

Однажды утром в класс принесли номер «Московского комсомольца» с Женькиной статьей.  Ее саму мальчишки ввели в класс под аплодисменты. Написала она о химике.

Он пришел  в школу в конце  войны, сразу после госпиталя, где он провел полгода. Один глаз его был искусственный. Большинство его выпускников  шли в химические институты, так как знали, что наверняка поступят. Более сильного предмета в школе не было. Сложные и нудные темы он умел сделать понятными и интересными. Химию в школе знали все, даже троечники.

Его уважали и боялись. Невыученный урок приводил его  в ярость. Он знал, что так нельзя себя вести с учениками, но ничего не мог изменить. Чтобы не сорваться в очередной раз, иногда, грустный, подолгу стоял у окна.

У него были и любимчики, и изгои. Он не любил посредственных учеников и считал, что нет неспособных, есть только ленивые. Иногда он, засунув руки в карманы лабораторного халата, начинал быстро ходить  по классу и что-нибудь сердито рассказывать.

Почему-то часто вспоминал, как  встретил когда-то в лесу  лыжника, у которого вместо ноги была пристегнута деревяшка, и как этот инвалид сошел с лыжни, чтобы уступить ему  дорогу.  На этом месте химик обычно прерывался, быстро снимал очки и остервенением начинал их протирать.

 

Ближе к выпускным экзаменам он  вдруг ополчился на Козленка, то есть на Милочку. Придирался к ней, гонял по трудным темам, с явным удовольствием ставя ей заслуженные тройки. В конце концов, прилюдно заявил, что и ее косички, и детское платьице, и прыжки – одно сплошное притворство и вранье. Кому врет Милочка и перед кем притворяется,  химик не объяснил. Милочка потом рыдала в туалете, на следующем уроке он попросил у нее прощения, но с поручениями уже всегда посылал кого-нибудь другого.

 

Женька любила химика и чувствовала с ним какую-то родственность. Казалось, он был совсем своим, близким, одним из отцовских друзей. Номер ее квартиры совпадал с номером школы, и поэтому почтальоны иногда по ошибке опускали в ее ящик праздничные поздравления от выпускников школы. Все они были адресованы химику, и Женька обычно сама относила их в учительскую.

 

Статья о нем родилась сама собой. В редакции какой-то маленький, вихрастый парень Юра со смешной фамилией Щекочихин торжественно объявил, что наконец-то появился новый интересный автор. И через неделю тяжелое бремя славы уже легло на Женькины плечи.

Когда начался урок химии, все поняли, что он уже знает. Глаз его подергивался. После нескольких неудачных попыток заговорить он подошел к сидящей за партой Женьке и молча прижал ее голову к своему черному лабораторному халату. Ей казалось, что сердце вот-вот выскочит у нее из груди и никогда уже не вернется на место.

 

Оленькина мать решила, что пора срочно действовать. Вечером отец был вызван из своей комнаты на семейный совет. Мать говорила, что все девицы уже определились с выбором. Милочка, понятно, - балда, речь не о ней. Но Лариска после своей математической школы поступает в технический институт, с Женькой тоже все ясно, она уже и со статьей успела в газету протыриться. Надо что-то делать с Оленькой, чтобы еще в школе, как  Женька, отличиться.

Отец обещал свое содействие, и скоро Оленька выращивала в трехлитровой банке личинок мух-дрозофил и вела дневник наблюдений для  статьи в научном журнале. Личинки лежали на дне банки и шевелились, а новорожденные мухи ползали по стеклянным стенкам и падали на дно. Ее тошнило от одного вида этой банки, и что писать об этих тварях, она не знала.

Через два месяца Оленька объявила, что биология ей не интересна и что она хочет посвятить себя  химии. Оскорбленный за дрозофил отец отошел в сторону, и ей была предоставлена возможность самостоятельно  думать о поступлении в институт. Вступительные экзамены в Университет Оленька провалила.

Началась взрослая жизнь. Будущее все стремительней становилось и для Оленьки, и для ее подруг сначала настоящим, а потом - прошлым, и, в финале, все, о чем мечталось, сбылось.

 

 

Эпилог. Сбитие мечт

 

Васька, как и было задумано, стал физиком. Он много работает, совсем не пьет и уже мало чего стесняется при общении с женщинами. К своим бывшим однокашницам он давно потерял интерес и поддерживает с ними связь исключительно по причине врожденной вежливости.    

 

Милочка дождалась рыжего Сидорова из армии.  Она, как и мечтала, вышла за него замуж и родила троих рыжих сыновей. Сначала двойню, а потом,  еще одного, случайно. Она больше не напоминает резвого козленка, а похожа, скорее, на старую, пугливую собаку. Милочка  уже плохо помнит,  почему когда-то она так легко доверила обаятельному двоечнику свою молодость в комплекте с косичками и белыми воротничками. Да ей и некогда.

Милочка работает на двух работах. Вечерами она убирает свою бывшую школу, а днем дежурит на проходной завода, где когда-то работал ее отец. Очень удобно. В ее семье пьют все: муж, двое старших и даже младший уже приходит домой навеселе. Милочка давно привыкла к своей жизни, так живут многие вокруг нее. Проданы изящные украшения  неизвестного происхождения, подаренные ей когда-то дедушкой-чекистом.  Ушли в мир иной родители. Со школьными подружками Милочка не встречается:  как-то не с руки.

 

Женька  тоже получила то, что хотела. Пять мужей – как золотые звездочки на бутылке отечественного коньяка. Но Женя такой не пьет. Она с гордой иронией называет себя «трижды дипломатической женой». О других двух мужьях недипломатического профиля старается не упоминать. Женька живет в престижном районе, в прекрасной квартире и давно уже охладела к своей летней подруге из хорошей семьи. Разбухшая, неопрятная Люба не читает больше стихов и полностью поглощена домашними заботами. Женьке это неинтересно.

Остались в прошлом  детские комплексы.  Она гордится своей  фигурой и удивляет знакомых экстравагантными нарядами.  Женя,  вернее, Евгения Аркадьевна, получила прекрасное гуманитарное образование и даже на спор, между делом, поступила еще и в технический  институт, который был ей совсем не нужен, а появился в ее послужном списке  только для того, чтобы и самой утвердиться, и кое-кого на место поставить. Учиться там она не собиралась, так как планы на будущее у нее были совсем другие.

Евгения Аркадьевна, несмотря на частые командировки с мужьями,  сделала-таки свою престижную карьеру на ведущем телевизионном канале страны. В школу свою она никогда не приезжает,  детство вспоминать не любит и книгу о доме написать забыла. У нее есть  дела поважнее.

Евгения Аркадьевна собирается замуж. В шестой раз.

 

И Оленька тоже получила то, что хотела. Было сбитие мечты, было  точное попадание в цель. И никто никогда не узнает, чем заплачено за жизненный успех. Она давно живет в Европе. Муж, хоть из социалистов, но иностранец. Оленька все сделала, чтобы в решающий момент далекой уже молодости он не женился на ее младшей сестре.

И поэтому  в большой, красивый Оленькин дом в богатом пригороде  Праги Нинка приезжает на правах гостьи. Вечерами сестры любят сидеть вдвоем на огромном балконе второго этажа и пить чай.

Оленька  по-своему интересная женщина. Она дождалась времени, когда особенности ее внешности пришли в гармонию с особенностями ее возраста. Оленька не только владелица сети городских кафе. Она прекрасная мать,  и ее подрастающие  дочери уже в курсе, какие страшные истории происходят с разными неосторожными дурочками, о которых когда-то любила рассказывать их бабушка.

 

Оленька часто ставит свою младшую сестру детям в пример. Поэтому девочки знают, что если не будут слушаться свою мать, станут такими же, как глупая и несчастная тетя Нина. Глядя на осевшую книзу  тетку, на ее  неуверенную улыбку и помятое лицо,  они в эти минуты готовы слушаться и мать, и отца, и свою  большую, породистую собаку. Дети почти не говорят по-русски, и поэтому Оленька, объясняясь на их родном языке, может смело использовать сидящую за столом Нинку как наглядное пособие для будущих неудачниц.

 

Никогда Оленька не простит сестре, что только благодаря ей  удалось Оленьке пробиться в модную уже тогда «Керосинку», куда легкомысленная Нинка поступила  легко и красиво. А отличница Оленька только на третьем курсе и с невероятными усилиями  перевелась туда из убогого заочного института, куда с горя подалась после провала в МГУ.

Нинка, которая была на хорошем счету, очень старалась помочь сестре, организовывала ей встречи с администрацией института и разными нужными людьми, и, наконец, дело было улажено, правда, с потерей двух курсов. Но для  Оленьки это было именно то, что нужно.

Студенческая жизнь давала  какой-то шанс на обустройство личной жизни,  потому что дальше           наверняка будет тишина.

Институт  был полон студентами-социалистами, многие из них млели перед ее младшей сестрой, и одного перспективного чеха сама Нинка серьезно выделяла среди остальных. Именно в этом направлении Оленька и начала тогда действовать.  И,  пусть не сразу, но добилась своего.

 

Она одинока в чужой стране, и поэтому каждый приезд Нинки для нее большая радость. Обе сестры очень привязаны друг к другу и прошлого стараются не касаться.

 

У Ларисы  тоже все сбылось. Крепко держит она в кулаке свою синицу и еще  сильнее, чем раньше, презирает погоню за журавлями.  Плавно течет ее производственная и семейная жизнь. Лариса  вышла замуж, перед защитой диплома - когда подошла пора. Она твердо знает, что чем выше заберешься, тем больнее падать, поэтому сама  никуда не лезет и мужу не разрешает. Муж у нее - тихий и послушный мужик. И он сам, и хозяйство – все под ее контролем.