Проза

 

 

 

Я прибыл на место несколько раньше, чем планировал. Хотя сведения, полученные мной, были более чем скупыми, все мое нутро уже наполнилось интуитивным чувством скорого торжества, к которому, однако, разум, как назло, не хотел прислушиваться и упрямо отказывался хоть как-то верить в лучшее.

Неужели настал великий день? Неужели закончились вековые поиски? Неужели можно спокойно смотреть друг другу в глаза? И главное: неужели это вообще возможно?..

Лейтенант на ходу пытался застраховаться на случай неудачи:

— Я понимаю, что все это звучит нелепо, и что мы отрываем вас от важных дел, да и доказательств никаких, но мы все же не могли не позвонить вам...

Я ничего ему не ответил. Разум мой еще больше усомнился в успехе, от чего уже интуиция моя заставила меня приятно передернуться. Я мчался вперед с бешеной скоростью, от чего лейтенант опять подумал, что отрывает меня от важных дел, и опять попытался подстраховаться, но, заметив, что я не обращаю на него внимания, нерешительно замолк.

Наконец мы добрались до кабинета, который был до боли знаком, и я, забыв про все, даже про свою интуицию, которая все настойчивее напоминала, что не подвела меня ни разу, позволил себе на несколько секунд поддаться ностальгии, вспомнить прошлое... Двадцать пять лет службы мелькнули перед глазами...

Все уселись и замолкли, глядя на меня.

— Расскажите все подробно и по порядку.

Лейтенант неуверенно начал:

— Сегодня, приблизительно в 11:15 утра, к нам привела его пожилая женщина. Ведя за веревку, туго стянутую на его руках, она медленно подвела его к воротам. На голову объекта был наброшен зеленый мешок, едва затянутый на шее. Одет он был... в нацистскую форму. В форму... фюрера...

— Как она нашла вас? — я чувствовал, что весь этот разговор уже формальность, что его могло и не быть, и еле сдерживал дрожь от волнения.

— Она ни на какие вопросы не отвечает. Приведя его, она назвалась его... матерью.

«Вот как?!» — в голове у меня запульсировало.

— После этого, — продолжал лейтенант, — она только настойчиво повторяла, чтобы мы не снимали мешок, так как она уверяет, что он обладает способностью... как бы точнее перевести... suggerieren — внушать, ну как fesseln... это... гипнотизер. Требует говорить с кем-то кто может самостоятельно принимать решения... поэтому мы решили дождаться вас. Впрочем, не только из-за этого... На вопросы, как я уже говорил, она не отвечает, только и твердит все время одно и то же, чтобы мы не трогали мешок, да и вообще советует даже не подходить к нему. Говорит на немецком, с зачатками баварского акцента.

— Дальше, — сказал я, еле сдерживая свое нетерпение.

— Мы провели идентификацию по тем данным, что у нас имеются о ней, разумеется, насколько это было возможно, чтобы не нанести ей вреда... Предварительный результат показал совпадение в шестьдесят четыре процента. Цифра сама по себе немалая, но, если учитывать скудность наших сведений о ней, реальная степень совпадения, скорее всего, куда ниже... исходя из этого, мы не можем быть вполне уверены, что...

— А как по-вашему, лейтенант, — перебил его я, — каково ваше личное мнение, это она?

Лейтенант от неожиданности как-то покраснел и заерзал на месте, не зная, что ответить. Кое-кто в кабинете двусмысленно переглянулся.

— Ладно... — я уже сожалел о ненужном вопросе, мое нетерпение уже руководило мной, — а сам объект... вы снимали мешок? Вы видели его?

Лейтенант покраснел еще гуще и смутился еще сильнее.

— Опять-таки замечу, что, может, мы зря... может, было глупо сразу звать вас без... ну... в общем, мы не решились принять такое решение.

— Ну и правильно, — сразу вставил я, — все сделано правильно. Еще что-нибудь о нем?

— Мы провели идентификацию по ладоням объекта, — поспешил добавить лейтенант, уловив мое нетерпение. — Результаты вместе с данными о женщине у вас на столе, можете просмотреть.

Я отложил ненужные бумаги и встал. Лейтенант сразу замолк.

— Спасибо, лейтенант, этого пока достаточно. А теперь я бы хотел сначала увидеть женщину. Проводите меня к ней. И я хочу, чтоб меня сопровождали только вы, — и я вышел, не дожидаясь его ответа.

⸺ И все же, ⸺ сказал я лейтенанту уже по пути, ⸺ больше всех этих данных меня интересует ваше мнение. Это она? ⸺ Я замедлил шаг и взглянул на него.

⸺ Да, ⸺ сказал лейтенант, твердо глядя мне в глаза. ⸺ Это она.

И я подумал, что кому нужны все эти данные на бумаге, если можно получить такой исчерпывающий ответ… хотя сам для себя я этот ответ уже интуитивно дал.

⸺ Как она себя вела все это время?

⸺ Очень спокойно. Сначала хотела остаться с ним, но потом попросила поместить ее отдельно и оставить одну.

⸺ Вы оставили ее одну?

⸺ Оставили, но камеры следят. Она знает, что мы ждали вас и что вы будете говорить с ней. Ведет себя очень тихо, сидит на диване и временами бормочет что-то невнятное. Мы пытались ее допросить, но она попросила дождаться нашего начальства. Относили ей есть и пить, но она ни к чему не притронулась. У каждого, кто к ней подходит, она спрашивает, не снимали ли мы мешка, и услышав, что нет, настойчиво просит, чтобы его не снимали — как она говорит, в целях нашей собственной безопасности. Она явно не в себе.

Наконец мы добрались до комнаты где была она. Пока лейтенант открывал дверь передо мной, моя дрожь нервными приступами уже пробивалась наружу.

Комната, в которую мы вошли, оказалась обычным служебным кабинетом: голые стены, пара столов с разбросанными бумагами, современными мониторами и старым телефонным аппаратом, несколько стульев, поставленных в стороне без стола, и железный шкаф с папками в углу. Посреди комнаты, спинкой к стене, стоял потертый зеленый диван — неуместно мягкий среди всей этой ведомственной серости.

На диванe, глядя прямо перед собой, сидела очень пожилая женщина с седыми волосами, среди общей белизны которых кое-где темнели пряди, пощаженные сединой. Она была до пугающего тоща, и больше всего поражали ее руки — худые, костлявые, птичьи, с выпуклой сетью вен. На ней было серо-зеленое одеяние простого деревенского покроя.

Когда мы вошли, она тревожно заломила свои костлявые руки и подняла на нас взгляд. Глаза у нее были туманные, почти безжизненные, с выражением, напоминающим слабоумие. В чертах лица ясно проступала германская линия.

На минуту эта безымянная особа предстала передо мной в юности. Я увидел простую баварскую девушку, пугливую и замкнутую. Волосы ее, чуть темнее, чем обычно у ее соплеменниц, почти скрывали лицо. Глаза оставались по-прежнему туманными, но теперь я ясно понял, что это было не безумие, а просто их выражение — очень знакомое, то самое, которое я так часто видел в молодости в зеркале: выражение бескрайней и необъяснимой тоски... Жизнь у нее была ограниченной и сельской, она многого не знала и не впускала в свой мирок — и так навсегда осталась безымянной для всего человечества.

Я вернулся к реальности, представился и поздоровался с ней. На мое приветствие она не ответила, но стала разглядывать меня пристально. Мы поставили стулья перед ней и сели. Так как я так и не выучил немецкого, за что не раз слышал упреки от жены, в жилах которой текла немецкая кровь и которая, свободно владея этим языком, не раз бралась меня учить, я попросил лейтенанта переводить.

— Здравствуйте еще раз, — с улыбкой обратился я к ней. — Прежде всего я хотел бы убедиться, что вы себя хорошо чувствуете и что вам ничего не нужно. — Когда она не ответила, я продолжил: — После нашего разговора вас увезут в другое место, где будут более удобные условия. Вы сможете ответить на мои вопросы?

Она продолжала безмолвно смотреть мне прямо в глаза.

— Раз уж вы сами пришли сюда, ответьте, пожалуйста, на пару вопросов. Скажите, как вы смогли узнать это место? Оно секретное. Кто помог вам его найти?

Она не ответила. Только взгляд, устремленный на меня, стал еще туманнее.

Я продолжал:

— Скажите, с какой целью вы привели сюда своего сына? Ведь это ваш сын? — Когда лейтенант перевел эти слова, в ее глазах мелькнул огонек, но она по-прежнему молчала. Подождав минуту, наблюдая за ней, я продолжил, снова с улыбкой: — Я знаю, вы просили дождаться меня и хотели говорить со мной. Почему же сейчас вы не хотите отвечать?

После этих слов она стала изучать меня еще внимательней.

Я знал, как помочь ей заговорить.

— И почему вы просите не снимать мешок с его головы? Чем это может нам грозить?

Похоже, я затронул единственную для нее актуальную тему. В ее взгляде снова проступила та тоска, которую я только что видел в своем видении ее юности. Она подалась вперед, и лицо ее оказалось прямо перед моим. Тихо, но четко она заговорила, отчетливо выговаривая немецкие слова. Хотя это не было неожиданным, я все же вздрогнул.

⸺ Переводи... ⸺ бросил я лейтенанту.

— Я ждала того, кто сможет принимать решения. Если ты тот — лучше убей его сейчас, пока есть шанс. Не нужно ждать. Может стать слишком поздно. Убей, не снимая мешка. Слышишь? Не снимая мешка.

— И все же, что будет, если снять мешок?

— Нет! — бросила она. — Будет поздно, — перевел лейтенант, и она скомкалась на диване и в страшной судороге стала бормотать что-то невнятное.

— Врача, — сказал я лейтенанту, и тот вышел, чтобы вернуться секунд через двадцать вместе с другим сотрудником. Женщина была в полусознательном состоянии. Стало ясно, что говорить с ней уже не было возможным. Мы вышли.

— О ней позаботятся, будьте спокойны, — сказал лейтенант.

— Хорошо. А теперь он. Где вы его держите?

— Пойдемте, я вас отведу.

— Что о нем? — по дороге спросил я.

— Сведений, достаточных для заключения, он это или нет, без проведения глубокого анализа у нас нет. Если вы решите провести идентификацию до оповещения генерала, мы это сделаем.

Я проигнорировал это не совсем уместное замечание.

— Как он себя ведет?

— Никак, — ответил лейтенант. — Послушно позволил себя вести и усадить, и теперь просто сидит.

Наконец — дверь, за которой был он. Теперь к чувству торжества от окончания величайшего поиска в мире примешалась еще какая-то непонятная, совершенно неуместная тоска.

В небольшом кабинете, посреди комнаты, лицом к нам сидел совершенно неподвижно невысокий человек. Он был одет в германскую нацистскую форму, а на голове у него — зеленый грязный мешок, завязанный не туго на шее. Руки были связаны перед собой.

— Он под действием наркотического вещества, — продолжал лейтенант. — Или чего-то еще… Предварительные исследования это подтвердили, хотя сам препарат нам не знаком. Но мы проверили: жизнедеятельность у него в норме.

Я его уже не слушал. Подойдя к объекту, я дотронулся до его плеча. Так вот какое оно на ощупь, это плечо… Постояв немного, не обращая внимания на лейтенанта, я вышел в соседнее помещение, и он последовал за мной. Копошившиеся там сотрудники сразу предложили нам стулья и вернулись к своим делам. Мы сели.

— Так, — начал я, — обязательно проверить, откуда они пришли; отследить, где были до этого; всех, с кем общались. Все скрупулезно.

— Мы уже работали по этим направлениям, — ответил лейтенант. — Можете ознакомиться с данными на этот час, они перед вами на столе.

— Да, хорошо, — не очень уверенно сказал я. Я покосился на бумаги и отодвинул их от себя. «Хорошо работают», — подумал я.

Минуты две прошли в тишине. Потом я встал.

— Поставьте мне стул рядом с ним, — попросил я лейтенанта. — Вообще, я бы хотел побыть некоторое время с ним один.

— Хорошо.

После того как туда отнесли стул, я тоже прошел в помещение, где сидел он, и уже на пороге обернулся.

— У меня к вам просьба, лейтенант. Просто я буду чувствовать себя неловко… Отключите, пожалуйста, все камеры, установленные там. Это просьба.

— Хорошо, — опять сказал лейтенант. — Может быть… — вдруг неуверенно продолжил он. — Оповестить генерала?

— Пока не надо. Я сам сделаю это.

— Что, все действительно так?..

— Нет, — он уже мне надоедал. — И еще: вы все сделали правильно, я упомяну. А теперь я хочу, чтобы мне не мешали. — Я закрыл за собой дверь.

*                      *                      *                      *                      *                        *

Я сидел и молча смотрел на него и все время задавал себе один и тот же вопрос: неужели это он? Неужели этот человек с мешком на голове, сидящий передо мной, — лидер фашистской Германии? Неужели это он, создатель Третьего Рейха, человек, развязавший Вторую мировую войну и ставший причиной гибели миллионов? Неужели конец поискам всего человечества? Неужели свершилось то, чему люди посвящали свои жизни в течение века с лишним?

Если женщина, приведшая его сюда, действительно его мать — а в этом, после слов лейтенанта, сомнений быть не могло — то сидящий передо мной человек — он? Хотя подтверждений пока нет… Может, они нас просто обманывают? «Лучше убей сейчас, пока не поздно». Что он мне может сделать? «Обладает свойствами гипнотизера». Что же он может, да еще и под действием наркотиков? Или действительно может?..

Нужно лишь снять мешок и провести всеобщую идентификацию. Если это действительно он — оповестить генерала и предать событие гласности. Но моя интуиция противилась этому. Тогда что же? Чего ждать?

И вдруг мне стало смешно. Я даже заулыбался. Слишком серьезно мы все отнеслись к словам полоумной старушки, даже если она и его мать. «Только не снимай мешок, зеленый грязный мешок», — я снова улыбнулся. До этого я как бы не замечал всего комизма, связанного с мешком. Мысленно, рассердившись на себя за нерешительность, я встал и подошел к объекту. Хорошо, что у меня при себе был складной ножик — не придется звать лейтенанта и объяснять, зачем мне понадобился нож. Хотя ничего ему объяснять я не должен был, но все же... Я достал ножик, раскрыл его и разрезал им путы, связывавшие мешок на шее объекта. Затем одним резким движением сорвал мешок с его головы.

Не узнать его я не мог. Эти черты были мне знакомее, чем лица моих родных. Сколько раз я мысленно представлял себе его лицо живым.

Передо мной сидел, со связанными перед собой руками, не кто иной, как глава нацистской Германии, покоритель Европы, один из величайших злодеев человечества.

Теперь не нужны никакие анализы и идентификации — одного взгляда было достаточно, чтобы увериться: это он. Наконец-то великий день настал!

Видно, фюрер действительно был под действием наркотиков. Он даже не шевельнулся: сидел с поникшей головой и туманными, стеклянными, неживыми глазами, глядя куда-то вниз. Казалось, лицо его было цельным куском сала.

Чувство тревоги опять стало одолевать меня. «Лучше убей его сразу», — снова вспомнил я.

Убить его? Убить его сейчас? Убить — и лишить человечество находки века? Убить его сейчас — и потом спокойно жить? Разве люди, пострадавшие от его деятельности, их родные, не заслужили того, чтобы он был передан им? Разве могу я один взять на себя роль палача? Разве могу принять решение один — вместо всего человеческого общества?

— Но что за глупые мысли опять? Причем здесь «убить»? Из-за бреда старушки? Даже если она его мать… его мать — тогда может?.. Опять? Хватит! Срочно информировать генерала. Это сенсация, важнейшее дело всех времен. Такие события случаются раз в тысячу лет, и мне историей дана честь первым узнать об этом. Все — медлить нельзя. Цель жизни многих людей близка к свершению. Срочно действовать!

Я уже хотел повернуться, чтобы позвать кого-нибудь, как величайший преступник человечества подал признаки жизни. Он слегка пошевелился, потом выпрямил голову и посмотрел на меня своими туманными, безумными глазами.

Внезапно что-то, словно тиски, сдавило мое сознание. Голова закружилась, перед глазами стало темнеть. Внутри моего черепа стал нарастать жар. И вдруг его глаза замигали красным светом, как ослепляющая индикация, и в такт этому раздалась душераздирающая сирена. Я рухнул перед ним на колени. Жар в голове стал пылать. Его уста разомкнулись, и оттуда грянули лозунги на немецком. Для меня же они обернулись в бессвязные, непонятные слова — словно молнии, врезающиеся в мозг.

— Альбрехт... цален... фернихтунг... Затем я разобрал: «...эндлих беганн ауфштеен фон дэн книин...» Спинным мозгом я понял, что значат эти слова — и ужаснулся. Вскоре отдельные слова слились в единый гомон, еще сильнее сжимающий сознание. Противиться ему я уже не мог... Перед глазами начали вспыхивать образы, такие ясные и плотные, что я переставал различать, где кончается реальность...

Я представил себя лежащим в тифозной яме, с единственной целью выбраться оттуда и продолжить борьбу. Я ощутил свое тело, покрытое ранами и гнойниками... я даже представить себе не мог, как мало это могло иметь значения иногда!

Я увидел ночь, длившуюся годы...

Я увидел тысячи таких же «счастливцев» в таких же тифозных ямах, жаждущих лишь одного — продолжения борьбы. Я испытал невообразимую целеустремленность и преданность одной идее — никогда доселе никем невиданные в таком масштабе, и испытал радость от одного этого чувства.

Мне привидились сотни тысяч участников Движения Сопротивления, на короткое время осмысливших свое существование, которым война дала шанс парить над безысходностью будней.

Я увидел послевоенную пустоту и неудовлетворенность, увидел разбитые жизни и бесцельные судьбы...

Я узрел толпы людей, стоящих в очереди перед газовыми камерами и ждущих своей очереди: толпы женщин, мужчин и детей — толпы, получившие шанс вместо бессмысленно проведенной, забвенной жизни навеки остаться в памяти и сознании всех поколений...

...Я увидел высшее стремление и единственную цель земной жизни... я увидел борьбу со злом... и его — даровавшего шанс на нее, ведь без зла сама борьба никогда не могла бы существовать... я увидел войну как единственный свет...

На долю секунды, вернувшись в сознание, я понял, что еще несколько секунд — и я навсегда останусь под действием его чар, сил противиться ему уже не было. Лучше было бы, конечно, никогда не снимать мешок... Ведь при любом контакте с абсолютным злом нельзя ни выжить, ни победить — в лучшем случае его можно только уничтожить. Вспомнив про ножик, который я все еще сжимал в руке, я отчаянным выпадом приблизился к нему и последним движением воли вонзил нож ему в горло. Уже падая, я успел увидеть, как кровь хлынула из раны, и голова его снова стала падать на бок... прежде чем тьма навеки окутала меня. Больше я ничего не ощущал.