Проза

Кто-то скажет, что это не пейзаж. Но он не прав. Пустыня ночью, в марте, в безмолвии ветра и тихом шелесте песка под ногами почти предвечна. Или может даже и так же вечна, как тысячи звезд над ней. Любой предмет помещенный в нее, одиноко стоящий в центре панорамы, всегда приобретает какой-то новый, особенный смысл. Наверное, философский. Но такого слова Кокхевет Ленакот не знал. Он просто стоял в центре пустыни и в тоже время был этим самым философским предметом.

Ему было уже 95, он был одет в халат, с левого плеча свисала сумка, на правом плече покоился складной трехногий табурет. И халат и сумка и даже ремешок на табурете были сплетены из его волос. Он был смугл, с крупными чертами лица, черной бородой с белыми, как млечный путь над ним, мазками седины. Два черных глаза проникали в горизонт и лежали покойно и умиротворенно на нем. Длинные ресницы лишь иногда освежали их блеск. Взвалив на спину старую лестницу, поддерживая ее обеими руками, он стоял неподвижно и был похож на крест. Он ждал.

Вдали слева показались четыре джипа, они ехали без фар и звука по диагонали от Ленакота разрезая барханы. Так заведено от рождения звезд на этом небе, что у всех в роду Кокхевет зрение было острее сокола, и Ленакот видел, что в каждой машине сидят люди, некоторые с автоматами, некоторые спят, а в третьей у заднего окошка справа сидит мальчик лет 10 и смотрит в пустоту этой ночи, и совсем случайно его взгляд наплыл на линию глаз Ленакота.

Кокет резко опустил голову и закрыл глаза. «Он просто уснет», прошептал он и, открыв глаза, посмотрел на свои босые ноги. Контрабандисты. Коротко подытожил это событие этот ночной путник и медленно пошел вперед.

Вы скажете, вот дряхлый старик с причудами, но и это не так. На вид Кокехевету дашь лишь 30, и хотя он сам никогда не мылся – он чист, опрятен и необычайно красив, ноготь к ногтю, зуб к зубу, он силен и быстр, широк в плечах и ростом точно выше Вас. А еще он пахнет чем-то таким близким к скошенной траве и парному молоку, но на свете нет ни одного человека, кто мог бы этот запах точно вспомнить.

И это лишь потому, что от взгляда Кокевета люди засыпают и могут даже не проснуться. Но Кокхевет почти не ходит там, где люди, ведь они ему не нужны, как и их уловки: джипы, автоматы, средства связи и прочие игрушки. Да и спит он днем, а ночью исполняет порученное ему дело. Как и его отец, дед и еще 723 Кокхевета до него. Так заведено в роду, и быть иначе не может.

Пройдя немного, он замер и сбросил с плеч лестницу в песок. Потом стянул с плеч лямки сумы и табурета. Подняв голову вверх, он увидел самолет и два спутника, потом посмотрел чуть вправо на маленькую  бледно-голубую звездочку. «Пора» подумал он и, не отрывая взгляда от звезды, застыл, медленно опустившись вниз на колени. Как говорил ему отец, этот момент важнее момента завершения, ибо прибытие есть чудо, дарованное только его роду. А трепет прибытия и есть любовь.

Звезда начала приближаться, но она не росла, как Вы могли бы подумать, а именно приближалась. Через ровно и точно отсчитанные Кокхеветом 36 ударов его сердца, то, что было ранее звездой в небе, нависло черной матовой пирамидой прямо над головой Ленакота. Размером как раз с один из тех джипов, она висела над ним величественно, в молчании пустыни на высоте чуть выше густо вьющихся черных волос нашего героя.

Он сказал что-то на никому из нас не ясном языке и, подняв руки над собой, положил ладони на основание пирамиды. По его щекам побежали слезы.

Не перемещая голову, он правой рукой отбросил табурет подальше, левой открыл суму и достал маленький пузырек, как от лекарства, на длинной тесьме. С достоинством служителя культа он собрал в него свои слезы.

Потом он что-то еще прошептал на своем языке, поклонился до песка и выполз на коленях из-под чуда пустыни. Распрямился, приставил лестницу к одной из граней, достал из сумы белоснежную тряпицу и глиняный кувшин, капнул в него свои слезы. Этот кувшин в роду Кокхеветов был с самого начала, все пользовались только им, да и другим не возможно. Наверное, самый первый Кокхевет тоже держал этот кувшин в руках десятки тысяч лет назад и так же трепетал каждую ночь, видя, как он преумножает его искренние слезы до краев.

Повесив пузырек со слезами себе на шею, он закатал рукава и деловито осмотрел предмет, теперь похоже покорно ожидавший дела Кокхевета, и запел. Что-то очень тягучее и грустное, такое, что будь там рядом человек, он тоже заплакал бы, как младенец, даже если бы он был самым отъявленным сорвиголовой и даже если бы не понимал о чем речь в этой длинной песне. Кокхевет Ленакот, с плавностью зверя взошел на скрипучую лестницу и, поливая из кувшина, принялся мыть грань за гранью. Когда слезы в кувшине кончались, он подливал еще из пузырька и мыл дальше. Не прекращая пение.

Отмыв все грани, Кокхевет замолчал, убрал лестницу и снова сев на колени поклонился. Из пирамиды от ближайшего ребра к Кокхевету отделился луч, который как растущее растение приблизился к его лицу и, оборвавшись у грани, весь перетек в прозрачный кристалл. Кокхевет взял его в руки и упал ниц. Могущественно и непостижимо теперь блестящая, как черное зеркало, пирамида поднялась и стала бесшумно и плавно удаляться.

Через 36 ударов сердца она снова была маленькой песчинкой в пустыне вечности, а Кокевехт понимаясь с колен, сжимая кристалл в правой руке, левой снимал пузырек с шеи. Убрав кувшин и пузырек с тряпицей в суму, он поднял раскладной табурет, который нашел лет 10 назад, набредя ночью на стоянку джипов, где не было живых, потому как ночи за три до Кокхевета кто-то застал их врасплох, и они все умерли сидя у костра издырявившись от пуль.

Разложив его, он сел и посмотрев с улыбкой на небо разломил кристалл на два, один бросил в сумку, второй поднес к лицу; от взгляда его кристалл почернел, и по пустыне разнеся запах свежего хлеба, молока и утра. Вы спросите: это манна небесная? И да, и нет, но для Кокхевета Ленакота – это хлеб трудов его. Перекусив, он пройдет пару миль дальше, ляжет в песок после рассвета, укрывшись халатом, закопав рядом свои инструменты, и безмятежно проспит день. Вечером, проснувшись на закате, он съест второй хлеб. И всё повторится снова, но звезда будет другой.

И никто из Кокхеветов никогда не спрашивал ни себя, ни отца, ни вечность, кто дал этот кувшин, зачем нужно мыть звезды, откуда они и кто так придумал. Незачем было спрашивать. Именно по этому, Кокхевет не знает что такое философия. Хотя, наверное, это какие-то особенные гены.

Ну а потом однажды прилетает не пирамида, а шар и подарит мальчика лет трёх, которого старший взрастит как сына и как равного, покуда тот не обучится делу. Затем он как старший покинет пустыню в луче любой из звезд ночью, а младший продолжит дело предков. И каждый в роду Кокхевет живя сотни лет останется верен только этому порученному ему одному в этой пустыне делу. Это нерушимый закон и порядок, как движение неба и волны на песке, как биение чистого сердца, пока теплится жизнь.

Ведь только праведник может своими слезами умыть звезды. А люди придумают еще тысячи уловок, но исчезнут во времени и в этом песке.