Срок годности
Илья Имазин (22/11/2021)
Из ранней лирики
В. Кротковский. Композиция.
Б., гуашь, начало 1990-х
Мой любезный друг Веня Крот, он же Вениамин Кротковский,
объявился-таки этой осенью в Нью-Йорке.
На просьбу прислать что-нибудь из стихов и рисунков,
ответил лаконично: «Завязал еще в 1996».
Я не отставал: «Ну, может быть, что-то из раннего».
Тогда он отправил мне помещенную ниже подборку
с таким комментарием:
«Написал давно, в 1992, так что срок годности вышел.
Самому мне все это пригодилось лет десять назад,
когда я проходил курс психотерапии по методу Карла Юнга.
Эти стихи послужили материалом для кропотливого анализа.
Работавший со мной аналитик свел их темы к трем рубрикам:
1. Эго. 2. Анима. 3. Сенекс, или Старец.
Не буду посвящать тебя в детали моей психотерапии.
Мне потребовалось немало времени, чтобы залатать
черную дыру, зиявшую в самой сердцевине моего «я».
Но старый клоун, покинувший сцену, по-прежнему тихонько хнычет там,
где следовало бы невозмутимо восседать в позе просветленного гуру
мудрому старцу. Впрочем, у Достоевского, как мы помним,
был старец Зосима, и от мощей его, вопреки прижизненной святости,
вдруг самым досадным образом стал исходить «тлетворный дух».
И со старцами не все ладно, иными словами.
А если корни гниют, что будет, спрашивается, с ветвями и листьями?
Мой бедный дедуля – состарившийся персонаж романа Генриха Бёлля
“Глазами клоуна”. Ему было бы сегодня под девяносто.
Такие вот куличи».
Интроспекция
Очевидно, мой срок годности
давно истек.
Я могу позволить себе всякие колкости,
правда, потом пускаюсь наутёк.
В свидетели обычно я беру
пальму, спиленную за моим окном,
на ее месте зияющую черную дыру,
что, возможно, является обыкновенным мазутным пятном…
Зачем я принимаюсь за этот,
на первый взгляд, тщетный самообман?
Неужели, применяя устаревший метод
самокопания, обнаружу какой-то изъян?
Впрочем, сказанного и так вполне достаточно,
чтобы мой прекрасный облик
в моих же собственных глазах порядочно
поблек,
как заката гаснущий отблеск
на крыльях огромного Альбатроса,
что скользит над водой Летучим Голландцем,
рев которого ветер с причала приносит
вместе с фразой:
«Lasciate ogni speranza…»
Одной поэтессе
1. Соне Кроншмидт[1], как напутствие
перед участием в поэтическом конкурсе
Оставь место в груди для глубокого вздоха.
Фигурка твоя сохранилась неплохо.
Позволь себе без церемоний раздеться.
Но если не сыщет успеха дуреха,
Вины в том – родителей, общества, Бога –
Нет никакой. У меня черствое сердце?
Пикассо показал это грубо и смело.
«Авиньонских барышень» помнишь?
Не рассмотрела?!
А вот я их разглядывал
и, скажу, приятное было чувство:
Проступала сквозь матовость тел то и дело
Структура кристалла, безжизненность мела.
Ты бы так не сумела – это искусство.
Так танцуй же с моей головой на блюде,
Поспеши легковерным поведать о чуде
И не бойся, что черт знает что упорола.
Ведь когда подсудимыми станут судьи,
Не сможет никто докопаться до сути,
И тебе сойдёт с рук любая крамола.
2. Соне Кроншмидт,
с нежностью
За это смешное лицо,
За эти очки
На склоне пологого носа,
За переливчатое свеченье
На перламутровом лаке,
Что покрывает твой ноготь,
За мазок у виска, контрастно белесый,
Как у альбиноса,
За твои изящные украшенья –
Тебя любят все.
А я люблю трогать
Твоих цветов золотые тычинки
Просто так, среди белого дня.
Для меня,
Скрытого в зарослях,
Лепетать о размытых чертах
Все равно, что на пляже считать песчинки.
Полумрак на разомкнутых пальцем устах,
Тень на скуле,
А за ней только тьма,
А за ней только скрежет зубов…
Стареющему паяцу –
осенним вечером
Как помнит горло первородный крик,
А русло высохшее – шепоты реки,
Так сердце, растопившее ледник,
Забыть не в силах тот прилив тоски,
Что подхватил тебя, нелепый озорник,
И выбросил на сцену под смешки.
Разоблачению отпущен только миг.
Ты снова принялся за трюки и прыжки.
Не лучше ль молча клоунский парик
Сорвать с лысеющей пустой башки?
Паяц – беззубый хнычущий старик.
Его со сцены уводящие шажки
Считает зал, в немой тоске поник.
Так медленно сползает со щеки
Слеза, чтоб приземлиться на кадык.
На огражденьях – красные флажки.
Под светом рампы – всё на беловик.
В посудной лавке перебиты все горшки.
На сем покорно прикушу язык:
Тебе не по сердцу подобные стишки.
Увы, твой слух к созвучиям не привык.
PS
Но что за блажь быть вечным исключеньем?
Твое рождение – лишь продолженье рода.
И радость в жеваном кусочке года
Не может заменить миндального печенья,
Особенно когда творится непогода,
А ты оставлен без утех и попеченья…
См. также: Илья Имазин. Кайнозой. Стихотворения и поэма. Из юношеской тетради Вениамина Кротковского. https://www.topos.ru/article/poeziya/kaynozoy-stihotvoreniya-i-poema
Илья Имазин. О творчестве и притворстве. https://www.topos.ru/article/iskusstvo/o-tvorchestve-i-pritvorstve
[1] Кроншмидт Соня – российско-американская поэтесса. Проживает в Нью-Йорке. Переводила стихотворения Эмили Дикинсон, Хильды Дулиттл, Сильвии Плат.
Последние публикации:
Райнер Мария Рильке. Давид поет Саулу –
(22/02/2022)
Жизнь, хрупкая как одуванчик… –
(04/02/2022)
Форель зимой –
(18/01/2022)
Гора и мышь, или Мнимые уроки прошлого –
(22/12/2021)
Герман Мелвилл "Мальдивская акула" –
(30/11/2021)
Ничевоки –
(09/11/2021)
Жила-была женщина-комната… –
(20/10/2021)
Прищепка и прыщик –
(23/09/2021)
Будь Клеопатры нос чуть-чуть короче… –
(10/09/2021)
Песни семи царств –
(23/08/2021)
Необходимо зарегистрироваться, чтобы иметь возможность оставлять комментарии и подписываться на материалы
