Онтологические прогулки

Кусочек стеклянного неба сквозь стеклянное окно…  Чёрный узор чугунных ограждений. Поцелуи, объятья, радостные возгласы, приглушённые расстоянием. Через минуту поезд тронется, всё исчезнет,  я мысленно окажусь там, где оставила в детстве ключи, а теперь решила за ними вернуться…

Расскажи умному человеку историю своей жизни, и  он, не желая прослыть равнодушным,  обязательно спросит: «А дальше? А зачем?» Людям реагировать на чужое просто. Пытаться объяснять поступки других  через призму своих особенностей ещё проще. Мне не хотелось вмешательства извне. Я   предпочитала рассказывать только себе, объясняя события прошлого, чаще всего,  внешними обстоятельствами.

Единственный сосед, убедившись, что другие люди могут думать не так, как привык думать он,  помахал на прощанье рукой и вышел на своей остановке.  Что и говорить, я умела отгородиться от того, кто мне неинтересен: промолчать, воспользоваться нужной интонацией, бросить равнодушный взгляд. Как результат, привычное одиночество.  В этой жизни нет для меня обручального  кольца.  Не от того ли  на душе так пусто, темно,  тоскливо, и  нет ни малейшей надежды уснуть?

 Снова перед глазами знакомый переулочек...  Из-под снежной крыши-шапки привычно смотрят  почти живые, постоянно мигающие окна многоквартирного дома.  Слева – пустырь, у подъезда – рябина, справа – клумбы, превратившиеся в сугробы.  Уютный синий  кот, случайно перекрасившийся рассыпанной в сарае краской, доверчиво льнёт к ногам…

Мне исполнилось семь лет. Я мечтаю о настоящем детском празднике с подарками, тортом и  чаепитием…

- Хочешь праздник, Верка? – через годы слышу едва различимый голос отца. – По глазам вижу, хочешь…  Вот тебе деньги – валяй за бутылкой. Отметим…

Промедление смерти подобно. В темноте прихожей  нащупываю руками ботинки старшего брата, толкаю в них сначала варежки, потом ноги, затягиваю шнурки, на ходу срываю с вешалки старенькое пальтишко и пулей вылетаю за дверь.

А на улице холодный ноябрьский ветер кричит, мечется среди почти голых берёз, срывая с них остатки прежних нарядов, гонит откуда-то лохматую дождевую тучу, пробирается под моё пальто … «Появись, солнышко, – шепчу я, надеясь, что услышит, – пронзи тучу лучами, преврати её в облака, не нужен мне дождь, не нужен…»

Непослушные ботинки тормозят движение. Присмотревшись, понимаю, что левый ботинок надет на правую ногу,  и каждый норовит выбрать  нужное ему направление. Пытаюсь совместить  их желания со своим и, наконец, с трудом открываю неподатливую дверь продуктового магазина. Дождавшись  очереди в винно-водочный отдел, протягиваю деньги знакомой продавщице.

- Опять за водкой ребёнка послали? – возмутилась она, выставляя бутылку на прилавок.

- Мне конфет, тётя Валя.  На все… – вырвалось против воли, которую я не смогла себе подчинить. – «Мишка на Севере» …

- Так это не ко мне… Нина, взвесь Верочке конфеты, – крикнула она продавщице из соседнего отдела.

Чувствуя себя преступницей, я зажала в руке газетный кулёк с конфетами и, путаясь в развязавшихся шнурках,  в считанные минуты  оказалась перед домом подружки.

- Оля! Ты выйдешь? Оль, выходи! – нарушил тишину хриплый от волнения голос-крик.

Мы сидели во дворе на покрытой жёлтыми листьями холодной  скамье, не спеша разворачивали конфеты, откусывали, придерживая  замёрзшими губами крохотные кусочки,   слегка прижимали языком к нёбу вафельную массу, причмокивали,  наслаждаясь необыкновенным вкусом, и улыбались друг другу. Потом, бережно разгладив ладошкой фантики, складывали их  в стопочку, чтобы сохранить  память об этом удивительном дне

- С Днём рождения, Вера…  Тебе уже семь… Совсем взрослая… – завидуя, вздыхала подружка.

Праздник закончился неожиданно: Олю позвали домой, а я осталась наедине с проблемами в холодном, продуваемом  ветром дворе. Смеркалось. Облезлая ворона, непрерывно каркая, предвещала что-то недоброе. И я знала что: дома будут бить. Между тем ледяная стынь пробралась  в ботинки, заморозила руки, щёки, нос…

- Согреться.  Нужно согреться…  – я дрожала, как последний жёлтый лист, по недосмотру ветра оставшийся на берёзе.

Ноги сами понесли меня к Вечному Огню.

- Нефёдов Иван Ильич… – в отблесках пламени на обелиске прочитала знакомую фамилию. – Здравствуй, дед… – и положила на постамент растаявшую в руке конфету.

 Увидев на обелиске фамилию деда подружки,   положила ещё одну. Потом  присела на ступеньку,  сняла опостылевшие  ботинки и протянула босые ноги к огню. Блаженное тепло приласкало подошвы,  заструилось по всему телу, усталые веки прикрыли  глаза…

- Девочка, что ты делаешь здесь? – услышала я чей-то голос.

Встречный поезд пронзил темноту, удвоил перестук колёс, наполнил пространство свистом сопротивляющегося движению ветра.  Мелькнули габаритные огни  последнего вагона. Я снова в темноте, и, кажется, снова в ботинках не на ту ногу  неуклюже шагаю по жизни.

Наконец родители взялись за ум и, пристроив старшего брата в ГПТУ на полное обеспечение,  приняли решение начать жизнь с чистого листа в далёкой Сибири.  Вздымщики – химики, как их здесь называли, в основном,  приезжие люди с большим жизненным опытом и потрёпанной судьбой. Помню лесную избушку, топчан из досок, грубо сколоченный стол, деревянные чурки вместо стульев, допотопный умывальник, убогую кухонную утварь, чадящую печь…

Зимой вздымщики готовили сосны к подсочке, снимая кору с замёрзших деревьев. Летом делали насечки и подвешивали воронки для сбора живицы, которую потом соскабливали в ведро, а воронки возвращали на место. За лето делали два-три сбора. Я  вместе с родителями зарабатывала себе на хлеб.

Подсоченные сосны,  притихшие, немногословные.  Я слышала их шёпот, заставляющий оглянуться,  смотрела на них, стройных и красивых, но  израненных, опустошённых,    растерянных, лишённых жизненной энергии. Видела, как поднимают они руки-ветви в стремлении натянуть платки – облака, чтобы спрятать от людей, хотя бы свои верхушки.  В затянутых остатками смолы ранах блестели их засохшие слёзы. Да-да, сосны, плакали,  раскачивая израненные тела,  не только вместе с дождями и утренней росой, они плакали вместе со мной. Раненый зверь, раненая сосна, раненый человек… У них есть глаза, одинаково наполненные болью, страхом, страданием.

Я  журналист. Иногда ко мне приходят люди, подсоченные, как сосны. Смотришь,  оболочка, сохраняющая человеческий облик есть: красиво одеты, по моде причёсаны, но вдруг чувствуешь их полное равнодушие ко всему, почти физически ощущаешь внутреннюю пустоту, от которой тянет болотной тиной. Набрось на них, Богородица, белый платок, защити от беды и страданий… Не виноваты они, подсоченные…

Летний заработок позволил прожить зиму в посёлке, где родители возвратились к прежнему увлечению. Я снова в ботинках не на ту ногу пытаюсь противостоять судьбе. Дома холодно: нет дров. В печке уже сгорели половицы из коридора и кухни.  Водка «для сугреву» льётся рекой. Ищет, что бы поесть, тыкая носом во все углы, тощий поросёнок в мамином зимнем пальто с узеньким воротничком из норки. Поросёнка согревают, берегут к новогоднему застолью. Меня и моего маленького брата Саньку не бережёт никто. Его единственные штанишки  сушатся над холодной печкой, а он в курточке на голом  теле топает босыми ножками по остаткам ледяного скрипучего пола…

И всё-таки нам повезло! Неравнодушные люди определили меня и Саньку в интернат. Но на следующий день я в новых валенках и зимнем пальто на ватине боязливо скреблась в дверь родительского дома. Пустят? Не пустили...

Светало. За вагонным окном стали узнаваемыми предметы. Название станции вселило надежду, что до конечной цели недалеко. В дверь постучали.

- Доброе утро. Попутчика примете?

- Располагайтесь. Здравствуйте!

- Счастливый человек всегда хорошо выглядит, – сделала вывод я, бросив на мужчину оценивающий взгляд.

 Мне так хотелось видеть рядом с собой счастливого…

- Хотите чаю? – предложила появившаяся в дверях проводница.

Я  разложила на салфетке бутерброды, он достал из сумки  конфеты. Моя рука непроизвольно потянулась к ним. Знакомая обёртка …

- "Мишка на Севере"...- прочитала я и почему-то подумала. –   Мой человек.

Жизнь можно оставить просто: отойти от людей, от общечеловеческих проблем, смириться, таясь и злобствуя в одиночку. Мне захотелось вернуться к людям. И ещё… Добавить в жизнь немного ярких красок, запоминать и повторять слова любимого человека, улыбаться ему одними глазами...

Мой город оказался и его городом. Прощаясь, мы обменялись номерами телефонов, почему-то записав их на фантиках…

Я радовалась апрельскому дню. Подтаивал снег, в следах от промокших ботинок оставались лужицы, которые к вечеру обязательно покроются  тонкой хрустальной корочкой, последним подарком уходящей зимы.   Тёплый упругий ветер весело и шумно играл с безлистными деревьями, как старый знакомый, ласково трепал меня по щеке.

 Вот и состарившийся, с крышей набекрень, с живыми окнами  дом,  где много лет жила моя тень. Нет рябины, пустырь застроен, нет сугробов на месте клумб. Лестница на второй этаж. Звонок!

- Ольга!

Подруга детства, постаревшая, располневшая, в синем сарафане, спорящем с оранжевой оборкой,  но такая же близкая, почти родная…

- Верка!

Постаревшая, поседевшая, стройная, милая, своя…

Обнялись.

За дверью – двенадцать квадратных метров, пять телевизоров в коробках, собака-копилка с яркой надписью «Красиво жить не запретишь!», четыре ковра в четыре слоя на одной стене, засохшая гречневая каша в тарелке.

- Так кризис же… – ответ на мой молчаливый вопрос.

Однако на столе появилось всё, что было припрятано к случаю. После нескольких слов о судьбе общих знакомых Ольга перешла к пересказу сериала и собиралась включить телевизор.

- Подожди, – остановила её я. – А ты давно была у Вечного Огня? Помнишь, как ходили туда вместе? Он не погас?

- Не знаю. В 90-ые годы погасили и горелку срезали. Муниципалитет задолжал газовой кампании 4500 рублей. Много шуму было. Но, по-моему, огонь так и не зажгли. Да если и зажгут, светлее не станет…

 Меня поразило спокойствие Ольги. Щёки полыхнули огнём.

- Мы должны пойти туда сейчас же! – на всякий случай я положила в кошелёк все оставшиеся деньги.

Город снова стал чужим, но эту дорогу не вынуть из памяти.  Я опять шла в левом ботинке на правой ноге. Бесконечное щебетанье Ольги раздражало. «Нет, таких в гроб не кладут, а ЛОЖАТ», – подумала я.

Полыхающий огонь сквозь ветви деревьев мы  увидели  издалека. Живой, яркий, он глотал сгущающиеся сумерки, будоража память и возвращая надежду.

 Замолкла Ольга. Я подняла выше голову и выпрямила спину. Моя   рука  сжимала в кармане фантик  с номером телефона.