Онтологические прогулки

 

6

Свят, свят, свят

(окончание главы)

            В самом начале пророчества задается «временной» масштаб, сказанное получает особое измерение: что произойдет в конце времен, дословно: в конце дней, выражение, встречающееся в книге Иешаяѓу один раз. «Будет в конце времен: утвердится гора дома Господня вершиной всех гор, всех выше холмов,// и все народы к ней устремятся (2:2). А в конце говорит Всевышний: «Наречется Мой дом Домом молитвы для всех народов» (56:7).

            Относительно глагола «устремятся». Основное его значение: «потекут», «понесутся, как воды реки». При этом у слова есть два смысловых нюанса. Первый: особое значение, которое имеют все «водяные» слова в иврите. Второе: в конце времен все народы «потекут» вопреки законам природы на гору. Но главное в этом стихе — утверждение универсализма как идеала конца времен. Мотив универсализма развивается дальше, фокусируясь на соседях, двух великих державах — Египте и Ашуре, которых еврейское государство соединит в служении Господу.

 

 

            Глава 60-ая, а вслед за ней и развивающая ее мотивы последующая, — апофеоз избавления Израиля и утверждения всемирной миссии избранного народа, на чей свет пойдут племена из Мидьяна, Эйфы, Шевы, Кедара и Невайота (6-7). Чужеземцы стены Иерушалаима отстроят, цари ему будут служить (10), городские «ворота открыты будут всегда, днем и ночью затворяться не будут:// чтобы везли богатство племен, их царей приводили» (11), «ибо племя и царство, не служащие тебе, пропадут,// сгинут эти народы, исчезнут» (12). Иерушалаим сказочно разбогатеет, будет в нем вместо меди золото и серебро вместо железа (17). Господь поставит в отстроенном, возрожденном городе правителем мир, «властителем — праведность» (там же). И —

 

 

Такой, вероятно, самой выдающейся в мировой литературе всех времен и народов гиперболой заканчивается глава — апофеоз избавления Израиля, всемирной его миссии. Но и этого создателю величайшей идиллии в истории человечества мало, ведь Господь безмерно щедр, Всесильный могуч безмерно, и, возвращая человека и человечество в состояние райского младенчества,

 

Смерть навеки Он уничтожит…

(25:8)

 

            Один из важнейших мотивов пророчества Иешаяѓу — уподобление Израиля жене, чаще всего — неверной, жене Самого Господа. Пророки несут слово гнева Всевышнего: Его народ служит чужим богам, как неверная жена, Его народ нарушает Завет с Всевышним, Его народ недостоин своей избранности.

            Но он же несет слово Бога об избавлении, возвращении в Иерушалаим, слово о дне, когда переполнится чаща страдания — мера наказания. И это день искупления, день Божьей милости, день, когда «узнает народ Мой имя Мое» (52:6). В этот день вспомнивший Бога Израиль будет прощен, ему вновь откроется имя Всевышнего, и сокроются, исчезнут имена позора Города, избранного Святым благословен Он.

            Иерушалаим Иешаяѓу — это не город, разомкнутый в пространственную бесконечность, в стихийную волю, это не город у моря. Иерушалаим Иешаяѓу — это не город, нависающий гордо над миром, на высокой горе. Напротив, с горы Цофим (Скопус) весь Иерушалаим — как на ладони. Не случайно, эта гора — любимое место врагов, воюющих город. Иерушалаим никуда не разомкнут: ни ввысь, ни вширь. Он — словно зверек, малый и хрупкий, в расселине скалы затаился. Такой, вероятно, и должна быть вечность: замкнутая в самое себя, невидимая, неприметная.

            Современник пророка царь Иехизкияѓу, готовясь к войне с Ашуром, укрепил и расширил город. Город Иехизкияѓу можно обойти часа за три, четыре. По сравнению с другими древними городами Иерушалаим совсем не велик, особой роскошью не отличен, источник воды за стенами города. Одним словом, кандидат на роль географического и исторического центра мира и тогда и сейчас не слишком заметный.

            Но — слово за словом и камень за камнем, его возводили. Камни были красноречивы, как слово, а слово прочно, как камень. Царь Давид больше отличен был в слове. Его сын, царь Шломо — в камне. Но оба освящали замысленное и построенное, творили не просто город (что делали многие), но — подножие Господу, престол Всевышнего на земле. Этого, кроме них, не умел никто.

            Со временем функции разделились. Так, царь Иехизкияѓу строил Иерушалаим из камня. А пророк Иешаяѓу — из слова. Есть, вероятно, великая правда в том, что идея вечного мира родилась на этой земле, в этом пространстве, вырезанном крепостными стенами из гор, пустыни и настежь открытого небу.

            Первые поселения появились на месте будущего Иерушалаима еще за два тысячелетия до появления здесь евреев, т.е. пять тысяч лет тому назад. Около трех тысяч лет тому назад город был завоеван Давидом, и наиболее вероятным первым еврейским именем города было Город Давида, название, отражающее историческое событие. Оно упоминается в ТАНАХе 34 раза. Однако даже при жизни царя-завоевателя, царя-строителя будущего Города это название скорей всего не было единственным. Дело в том, что подобные названия чужды еврейскому сознанию. Мы не знаем ни одного города, который бы носил имена праотцов, родоначальников колен. Мидраш рассказывает, что первый город, который строил человек, носил имя его сына. Всю жизнь человек строил город, так и не построив его. Мидраш этот напоминает миф о Сизифе. Таким Сизифом-строителем был Каин. А город, который строился и не был построен,  носил имя его сына Ханоха.

            Первым дошедшим до нас названием Города было Рушалимум. Под этим именем он упоминается в египетских заклятиях враждебным городам, которые датируются 19-18 вв. до н.э. В 14 в. до н.э. упомянут Урусалем. В анналах Санхерива (конец 8 в. до н.э.; внимание: это современное пророку название) встречается наименование Урсалимму. Познавая Бога, человек нарек Его семьюдесятью именами. У Всевышнего семьдесят имен и одно имя. Познавая Иерушалаим, человек нарек Город семьюдесятью именами. У Города семьдесят имен и одно имя — Иерушалаим. Город Бога, Город Святой, Город Правды, Дом Мира, Город Великого царя, Ариэль — малая толика имен, которыми нарекли Иерушалаим пророки, которыми он назван в Теѓилим. Большую часть имен из «положенного» числа семидесяти городу дали пророки, и среди них — наш, который называет Иерушалаим Городом Господа, Сионом святого Израиля, Городом Верным, Городом Веселым, Городом Возвышенным, Городом Справедливости, Городом Мощи.

            Некоторые ученые возводят имя Города к двум словам:  иарах —  основывать, и шалим или шулману — имени западно-семитского божества, которое было, вероятно, покровителем города. Но какова бы ни была предыстория, подлинная история Иерушалаима начинается с того момента, когда он был наречен евреями.

            Завоеватель обычно не только уничтожает культовые сооружения предшественников (в наиболее «толерантном» варианте приспосабливает к собственным нуждам), не только изгоняет жителей и заселяет город «своими». Обычно завоеватель дает городу новое имя — творит не только настоящее и будущее, но и прошлое. С Иерушалаимом, вероятно, всё произошло не совсем традиционно: главным именем Города стало переосмысленное в ивритской языковой среде древнее слово, которое, будучи адаптированным новой языковой средой, пришлось вполне «ко двору». Если угодно, иврит был предрасположен принять новое слово. Остальное довершило время, обкатав, как волны гальку, чужое  слово, оно вынесло его на берег вечности в готовой, грамматически  вполне ивритской форме.

            В эпоху Шломо, в эпоху строительства Храма город начинает совершать восхождение:  от  города-столицы — к Городу, от Города Давида — к Иерушалаиму, от важного стратегического центра — к Городу, избранному Всевышним, Его Городу, центру земного мира, той единственной точке пространства, через которую восходит к Богу молитва человека. Время разрушало город Давида, но не было властно над Иерушалаимом, обтекая его стороной, ибо Город давно покинул свои физические границы, превратившись в один из величайших духовных образов, созданных человеком, о котором сказано: Вечность — это Иерушалаим.

 

Иешаяѓу, Пьер Безухов и Кант

            После Потопа прежние отношения Господа с человеком более не соответствуют его (человека) историческому опыту, сущность которого — тотальная трагедия. Союз даже между неравноправными сторонами — это всё равно отношения, характер которых можно определить как партнерство. Отныне человек не только творение Господа, пусть даже наделенное свободой выбора, он — партнер Господа.

            На страницах Учения запечатлены союзы, заключенные Господом с праотцами Авраѓамом, Ицхаком, Яаковом, их потомками, запечатлен союз с народом Израиля на горе Синай, знаком которого становится дарование Торы. Человек и народ Израиля на протяжении всей истории подвергают этот союз испытанию. Господь верен Своему союзу. Союз есть вечно обновляющаяся форма отношения Бога со всем живым миром, человеком и народом. Бог заключил с Давидом завет, по которому династия Давида будет вечно править народом Израиля в вечной столице — Иерушалаиме, обители Бога. Иешаяѓу — первый пророк, у которого эта идея наполняется эсхатологическим видением царства добра и справедливости.

            Особенность первого союза в том, что он заключен со всем живым, не только с человеком. Это первая ступень вечно развивающегося союза, его важнейшая ипостась, знаком чего становится радуга, соединяющая землю и небо. Заключая с человеком союз, увеличивая его меру свободы-ответственности, Господь дарует ему гарантию не повторения наказания, о чем говорит Иешаяѓу:

 

 

            После вечера у Анны Петровны Шерер, где невзначай, в светской болтовне граф Лев Николаевич обозначил важнейшие темы своего романа, Пьер едет к князю Андрею, укладывается на диван («так что диван заскрипел»); он «обернул  оживленное лицо к князю Андрею, улыбнулся и махнул рукой.

            — Нет, этот аббат  очень интересен, но только не так понимает дело… По-моему, вечный мир возможен, но я не умею, как это сказать... Но только не политическим равновесием...» (Война  и мир, ч.1., гл. 6).

               В отличие от юного, славного, неуклюжего Пьера, старый, угрюмый профессор Кант, не слишком уверенный, что вечный мир возможен, тем не менее, умел «как это сказать». Он опубликовал в 1795 г. первое издание трактата «К вечному миру». В отличие от предшественников, Кант утверждал, что не добрая воля монархов или иных правителей, но историческая необходимость  «отменит»  войну  как  форму межгосударственных отношений. Ни одно иное сочинение Канта не вызвало столь живого интереса у публики. Первое издание расхватали, и в том же году появляется новое. Затем — французский перевод, еще одно немецкое, и снова французское издание, фрагменты которого — о времена, о нравы — печаталось на страницах газеты. Трактат Канта был в определенной степени откликом на Базельский мир, положивший конец войне между Пруссией и Францией, но отнюдь не положивший конец враждебности между ними. Сам Кант обратил внимание читателя на двусмысленность названия, которое он находит на вывеске трактира, расположенного рядом с кладбищем. Посему «вечный мир» — это не только прекращение войн, но и гигантское кладбище человечества после истребительной войны.

            Кантовский трактат построен в виде договора, он пародирует дипломатические документы. Прелиминарные статьи содержат условия межгосударственных отношений, при которых осуществим «вечный мир». Первая статья гласит: «Ни один мирный договор не должен считаться таковым,  если  при  его  заключении сохраняется скрытая  возможность  новой  войны». Третья: «Постоянные армии со временем должны полностью  исчезнуть». Всё, как видим, на полном серьезе. Но — это Кант. И он завершает свой труд иронически, «тайной статьей»: «Государства,  вооружившиеся  для  войны, должны принять во внимание  максимы  философов об  условиях  возможности общего  мира». Современник  Канта  Абрагам  Кестнер по этому поводу написал эпиграмму:

            Трактат «К вечному миру» не стал ни точкой, ни, тем более, восклицательным знаком в развитии темы. Все великие утопии человечества бессмертны. Кажется, что и рождаются они вместе с человечеством. Если от Канта по «лестнице истории» мы спустимся «вниз», то обнаружим трактат Эразма Роттердамского «Жалоба мира, отовсюду изгнанного и повсюду сокрушенного», 1518.  Главный герой жалуется: «Но если в войне нет ничего святого, если  она, словно  моровая язва, разъедает совесть и веру, если для людей нет  ничего  более пагубного, для Бога — ничего более  ненавистного, если  все это так, то  почему же вы отворачиваетесь от меня?  Разве  вы  разумные  люди?»

            Идея вечного мира разрабатывалась Ж..Ж. Руссо и современником Канта И.Г. Гердером в «Письмах для поощрения гуманизма» (1793-1795), который полагал, что добиться вечного мира можно только путем нравственного перевоспитания людей. В России с проектом  вечного мира («Рассуждения о войне и мире») выступил в начале 19 в. В. Ф. Малиновский, первый директор Царскосельского лицея.

            Прослеживая развитие идеи вечного мира, мы неизбежно придем к началу, когда она была сформулирована впервые. Тогда она прозвучала со скрижальной четкостью, незыблемостью танахического иврита, с удивительной пластичностью выражая надежду, с тех пор уже два с половиной тысячелетия вдохновляющую человечество. Пророческая утопия была удивительным прозрением жителя маленького города Иерушалаима в крошечной Иеѓуде:

 

Он рассудит народы, племена обличая,

и перекуют они мечи на плуги, и копья свои — на серпы, народ на народ меч не поднимет, воевать больше учиться не будут

 (2:4).

 

            В записанном слове — принципиальное отличие Иешаяѓу и его ближайших предшественников (в первую очередь, пророка Амоса) от ранних, «дописьменных» пророков. Подобно Ноаху, взятый живым на небо, «улетел» пророк Элияѓу, «отделив» от себя дух Господень и передав его ученику — пророку Элише. Но ни тот, ни другой после себя не оставили «слова». Может быть, им важны были не слова, но поступки? Может, эпоха слова, жизни пророка в слове еще не наступила? Как бы то ни было, по сравнению с «дословесными» пророками, жизнь Иешаяѓу событиями не слишком богата. Его жизнь, его пророчество — в слове, записанном при надежных свидетелях (8:2), а написанное запечатано:

 

Сохрани свидетельство,

запечатай Учение средь учеников Моих

(8:16).

 

 

 

Уста Господа

            Народ, человечество без идеала, пусть далекого и несбыточного, жить не могут. Прозреть идеал в настоящем, безобразном и гнусном, совсем невозможно, равно как в ближайшем прошлом или ближайшем грядущем. Иное дело давно прошедшее (эпоха праотцов, эпоха Моше), с которым настоящее утратило зримую связь. Иное дело далекое будущее, которое связь с настоящим утратит. Потому, настоящее обличая, Иешаяѓу творит идеальное время: патриархальное прошлое, из которого, настоящее вовсе минуя, вырастает эсхатологическое будущее.

            С идеальным пространством всё проще. Оно здесь, на земле, избранной Богом, в этом граде Господнем, на этой возвеличенной Всемогущим горе, куда вслед за избранным придут другие народы, здесь, где вечный мир, где с маслиною кедр, а с волком овца, где нет пустыни, но есть реки, где хлеб и вино: ни жажды, ни голода.

            И напоследок вопрос: выжило б человечество в войнах, голоде, ненависти, если бы не брезжил перед ним  этот далекий, несбыточный идеал?

            Две вещи у Иешаяѓу поражают, словно яркий пронзительный свет, который не вырезать из собственной памяти. Первое — ошеломляющее видение Бога. Второе — ошеломляющая картина идеального универсума, провидения о человечестве, но не человеке. Эмоционально до последнего стиха сохраняется ожидание откровения о человеке, интеллектуально — рождается понимание: время еще не пришло, с этим откровением следует подождать.

            Иешаяѓу — трудный писатель. Хлещущий по щекам, в грязь уличную швыряющий. В руке Господа бич свистит, кровавое солнце заходит, беды немыслимые предвещая. Слово пророка — гармония: огня, ужаса, крови. Читатель падает, уничтоженный, расплющенный словом пророка. Читатель встает, на слово его опираясь. Слово пророка вламывается в читателя, оно, как, по иному случаю И. Бродский сказал, «языковая неизбежность».

            Текст Иешаяѓу фрагментарен. Не достоинство, не недостаток. Такова природа пророчества, текст которого (сборник речей) пророк никогда и не видел.

            Закрытая временем тема: отношения пророка с царями, со своей «читательской» аудиторией, которую, надо думать, составляла малая часть не слишком большого населения города. По поводу царей определенно можно сказать одно: терпели. Относительно «аудитории»: пророк ей явно не люб. Но — охранная царская грамота, если угодно, — каинов знак.

            Иешаяѓу для восприятия труден. Изменившийся язык, это понятно и легче всего преодолимо. Лингвистический комментарий большинство помех устраняет. Между текстом и читателем лежит бездна эстетического опыта, «отделаться» от которого трудно, почти невозможно. Читатель ждет от текста игры света и тени, по привычке ищет источник света, определяющий композицию, ждет щедрой цветовой гаммы, тонов и оттенков, взамен, получая «бесцветность», но не гравюру, в которой цвета нет изначально, — картину, которая вдруг цвета лишилась. Читатель ждет «психологии»: царь и пророк, пророк и семья, да мало ли тем для пиршества угнетенного духа. В конце концов, читатель ждет привычного маленького человека в грандиозных обстоятельствах войн и осад, голода, жажды и смерти. Ждет и получает взамен: голый человек на голой земле, голым миром правящий Бог. Читатель многого ждет, пока, прочитав книгу, не убедится: ожидания были напрасны.

            Поняв, что его эстетический опыт — помеха, что надо его «отодвинуть», оставшись один на один с пророком на земле, еще не цветной, — оглядеться, вдохнув холодный воздух знойных времен, услышать звенящее слово, которому повинуется мир. Тогда читатель вдохнет чистый, слегка разреженный воздух, легко проникающий в легкие, ошеломляя и опьяняя.

Если в пустыню, то питаться акридами.

Избрание обычного человека пророком есть акт мистический.

И слово пророка — слово не от мира сего миру сему.

Зерно и капля сливаются, и зерно прорастает.