Онтологические прогулки

 За последнее время я прослушал лекции ведущих российских литературоведов, посмотрел сериал и наблюдал беседу специалиста по Достоевскому и режиссера сериала Хотиненко. И вот это разнообразие "материала" отразилось во мне некоторым вопросом: что же я делаю, когда читаю и исследую Достоевского? Чем я занимаюсь? Или, может быть, наоборот, что-то движет мною? Вполне возможно, что я, как Хотиненко, лукавлю и мне наплевать, каков был ж и в о й  ч е л о в е к  Достоевский. Или хочу уподобиться Сараскиной или Волгину, так давно и плотно устроившимся в профессорской нише "достоевсковедов", что им и лукавить не надо, так как отличить личный интерес от профессионального для них уже невозможно. Но имеет ли это значение? Юрий Манн "сидит" на Гоголе полвека, но дает ли ему это какое-то преимущество перед школьником, впервые открывшим "Вечера на хуторе близ Диканьки"?

Что-то явно объединяет нас всех: и лукавого, но недалекого режиссера, и искренних и далеких, но "замыленных" специалистов, и отстраненного от устойчивого тренда меня, и этого школьника. Что же? Попробую выяснить.

Ответ первый и самый очевидный: нас объединяет сама личность писателя. Как бы мы к ней не относились – хорошо, плохо или безразлично, основой нашего отношения является сам факт существования писателя, прямо подтвержденный множеством свидетельств очевидцев, документами, фотографиями, портретами и пр., и дополнительно – его сохранившимися произведениями. Но в этой очевидности есть одна существенная загвоздка: человек-то существовал, да вот восприятие его современниками, потомками и нами слишком уж разнообразно. При этом каждый, тем или иным образом столкнувшийся с Достоевским или Гоголем,  видит его  о д н и м  человеком (здесь пока не важно, каким именно). В итоге мы имеем  м н о ж е с т в е н н ы й  портрет одного и того же человека. Разумеется, портрет в лучшем случае кубистический, в большинстве же – абстракционистский, как некий набор безличных элементов. Что хорошо видно на примере восприятия личности Н.В.Гоголя. Впрочем, как и остальных.

В этом наборе безличных элементов каждый конкретный человек, в том числе и специалист-филолог или биограф,  н е в о л ь н о! выделяет только некоторые, например, скрытность и мнительность, или мрачность и совестливость, которые становятся основой его воссоздания образа писателя как человека. Повторю, невольного, неконтролируемого воссоздания! После чего начинается работа рефлексии, упорядочивание образа, вплетение известных о нем фактов в целостную картину личности. Так работает восприятие. Снова повторю: и у специалиста. И добавлю: степень его профессионализма определяется тем, насколько его изучение созданного им образа сможет добраться до его собственных неосознанных и невольных восприятий и скорректировать их! А то и вовсе от них отказаться. Понятно, что это случается крайне редко. В большинстве случаев литературовед или биограф к невольно выбранным элементам добавляет выбранные рассудочно элементы, что превращает биографии "замечательных людей" в энциклопедии фриков. Последнее время эта "замечательность", читай "фрикость", особенно хорошо продается, так что и сериал Владимира Хотиненко "Достоевский", и 7 изданий "Гоголя" Игоря Золотусского, и "Л.Н.Толстой: бегство из рая" Павла Басинского, получившего "Большую книгу", вполне укладываются в эту тенденцию "потребления". Никакая книга не выдержит сегодня столько изданий, как книга Золотусского о Гоголе, если в ней будет рассказываться о "простом, тихом, скромном, не без искры таланта" человеке (так характеризовал себя Гоголь), а вот описание мнительного, неврастеничного ипохондрика, возомнившего себя гением, пророком, духовным вождем и принявшего учить все человечество, а потом умершего, когда ничего не вышло, вполне для этого подойдет. При этом автор объединил в одном описании одного человека все типы его восприятий различными людьми, не только не попытавшись выделить собственное и попробовав с этим поработать, а свалив все в одну кучу так, чтобы каждый смог что-нибудь для себя найти! Так сказать, ярмарка выходного дня: все, что хочешь, можешь купить за углом (Золотусский о Гоголе). Если совсем сказать нечего, художественно клевещи: бытовое насилие, педофилия, игровая зависимость, эпилепсия очень даже подойдут (Хотиненко о Достоевском). Если слишком подавлен масштабом личности, разжуй какой-нибудь известный факт в кашицу и подай на блюде трагичного. Чем мельче разжуешь, тем быстрее проглотят! Чем быстрее проглотят, тем больше будут уважать себя. А это залог успеха продаж (Басинский об уходе Толстого).

Можно предположить, что именно многогранность личности писателя является основой того, что почти каждый человек в общении с ним может почерпнуть что-то для себя. Однако писатель – человек, ограниченный причинностью, пространством и временем своей жизни, поэтому не более многогранен, чем почти каждый из нас. Предрассудок гениальности художника в сравнении с обывателем может быть очень удобен самому художнику, его агенту, профессору и этому обывателю, но не может в полной мере объяснить такой "живучести" памяти о нем. Что поддерживает эту память, если этого не может сделать ограниченная своей индивидуальностью и поэтому слишком зыбкая для потомства личность писателя?

Так мы подходим ко второму, столь же очевидному ответу: нас объединяет созданное художником произведение, шедевр! Кажется, что теперь можно успокоиться: кто будет спорить, что при всем разнообразии восприятий нас объединяет само произведение? Непримиримую к сериалу о Достоевском Сараскину вполне примирил с Хотиненко "Идиот". Как бы мы не относились к личности Гоголя или даже вовсе о нем ничего не знали, "Шинель"-то есть! "Война и мир" Толстого. "Бесы" Достоевского. Отобрав, скрепя сердце, многогранность у личности писателя, мы уже с легкостью на том же самом сердце можем отдать ее оставленному мастером шедевру! Но вот беда: и здесь нет единства, так свой же брат писатель может оценить этот  шедевр на твердую двоечку или в лучшем случае на тройку с минусом, как оценивал художественные достоинства произведений Достоевского Владимир Набоков. Имея на это свои резоны: отсутствие развития персонажей, их застывшесть, "сырость" отдельных частей, отсутствие стилевого единства, нескоординированность частей и т.д. В одно время общественно-актуальным становится "социально-политическое" содержание "Бесов", в другое – религиозное, а в будущем может вылезти что-то еще. И снова при ближайшем рассмотрении оказывается, что не только историческая личность автора, но и художественная значимость его произведения слишком относительна, зависит от каких-то посторонних причин: политической обстановки, экономического состояния, культурного контекста.

М.К.Мамардашвили определял художественные произведения как "амплификаторы", то есть полиинтерпретационные матрицы, усиливающие специфические эффекты их восприятия до таких степеней, что прислонение к этим матрицам переводит человека в другой режим бытия. Из горизонта обыденности – в вертикаль небесности (Мераб, прости). Понятно, что чтение Акунина к этим процессам не относится. А чтение "Бесов" Достоевского? Трансформирует ли оно человека, переводит ли в другой режим бытия, отвращает ли от обыденности? Хотиненко вот никак не трансформировало, если еще более не укрепило в кондовости. Сараскина упирает на то, что Достоевский предугадал будущее: то есть современники писателя посчитали, что они не таковы, но история показала, что писатель был прав, и они именно таковы. И не только в России, но и в Индии, и в Америке, что говорить о Европе. Получается, что "Бесы" ценны тем, что можно воспринять лишь постфактум, после того, как пророчество сбудется. Опережая современников, Достоевский предстает перед ними и перед нами ветхозаветным пророком, которого не слушают современники, потому что ему не верят, так как не знают будущего, но верят и слушают потомки, потому что им известно их прошлое. Получается, что ценность "Бесов" в том, подтвердила ли история предположения писателя. В том, будут ли потомки мучаться теми же вопросами. И т.д. А если бы он ошибся, и русские не стали бы стрелять друг другу в голову, устраивая свои мировые или местечковые дела? - мы бы забыли Достоевского? Тогда его произведения перестали бы быть шедеврами?

Так в чем же их сила, если их судьба от них самих не зависит? Этот вопрос тем более интересно рассмотреть на примере произведений Достоевского, так как они как художественная литература действительно малохудожественны. Конечно, я имею в виду его большие последние романы, а не ранние – "Бедные люди", "Двойник" и "Господин Прохарчин", в которых сама по себе художественность для автора еще имела принципиальное значение. "Бесы", написанные в разных стилях, полные почти неподвижных персонажей, с затянутым началом и обрубленным концом, воспринимаются скорее громоздким монстром, почти франкештейном, чем художественным произведением, однако, несмотря на это, матричны.

Подходя с разных сторон к личности писателя, времени его жизни, созданным им произведениям и особенностям времени их восприятия, мы сталкиваемся с каждый раз специфическим образом проявляющейся феноменальностью, которая не объясняется ни одним из этих факторов в отдельности, ни всеми ими в совокупности. Всегда остается какой-то непроясненный остаток. На нем можно, конечно, "плодотворно" поспекулировать на темы неисчерпаемости, таинственности и даже фантастичности такого явления как творчество,  неисповедимой глубины человеческой души и т.д. Но сейчас здесь мне интересно разобраться в том, что же скрывается за личностью писателя, его произведениями, восприятием читателей и мнением специалистов. Что именно заставляет меня не интересоваться тем или иным художником и его творчеством, а сдвигаться, с ним соприкоснувшись. Обратите внимание, не читать Достоевского, не писать о нем книгу или снимать фильм, поскольку для этого сдвигаться, менять режим бытия совсем даже не обязательно. Чтение Гоголя не трансформировало Манна или Золотусского в течение десятилетий. Как и 2-х летнее знакомство Хотиненко с "Федором Михайловичем" (режиссер вкладывает тем больше уважения в произнесение вслух имени писателя, чем меньше этого уважения в фильме). Для знакомства с общеизвестным Достоевским достаточно уже общеизвестного. А вот для личной встречи этого мало. Встреча как со-бытие (по Мамардашвили) должна случиться как факт или не случиться вовсе. Заранее никогда не скажешь. Только не подумайте, что я морочу вам голову и тяну с ответом ради драматизации и усиления эффекта. Как обычно в этих размышлениях я сам пока не знаю, куда клоню. Точнее, куда всё клонится.

Я не очень интересуюсь особенностями доставшихся человеку ограничений, поэтому и Гоголь, и Толстой, и Достоевский, и я сам не отличаемся в этом смысле от любого другого человека. Мне интересно другое: на что потратил каждый из нас свой гений?

Так Н.В.Гоголь направил свой гений на то, чтобы не пропустить, не упустить заложенный в случившихся с ним событиях смысл, на полную катушку раскрыть его и со всей возможной для него силой следовать открывшемуся смыслу. Мощь этого намерения Гоголя наполняет его произведения такой интенсивностью жизни,  что ее до сих пор хватает каждому, кто хочет ее взять.

В отличие, но не в противоречии Гоголю, Л.Н.Толстой устремил свой гений на то, чтобы снимать выпадающие на его долю ограничения, обновляясь каждый раз после того, как полностью, на всю катушку выполнил их как свой долг! Так достигнув совершенства, он оставляет писательство. Он не там. Уже не там. Он каждый раз уходит.

Ф.М.Достоевского "зацепила" фатальность незваных впечатлений и невольное, но неминуемое духовное насилие человека над самим собой. Превращение людей в мономанов "застывших" впечатлений. При этом государственное, общественное, семейное и даже психологическое унижение и оскорбление лишь оттеняли – д у х о в н о е  н а с и л и е  в н у т р и  ч е л о в е к а. Показать, но прежде всего  п р е о д о л е т ь  его и пытался всю свою жизнь Ф.М.

Мы не можем знать, почему для Гоголя, Толстого, Достоевского именно эти переживания стали решающими, да это и неважно. Важно, что они оставили нам свой личный опыт протягивания этих переживаний. Непосредственный, прямой опыт, только косвенно выраженный в литературе, публицистике, письмах. Однако мы ничего не можем знать об этом личном опыте. Или можем?! И, если можем, то как? А вот теперь на этот вопрос ответить уже достаточно просто. Личный опыт другого мы можем знать только из своего личного опыта. Опыт других живет в нас как наш опыт, как мы сами, но только в  определенной форме. Это опыт культуры, живое наследие. Как дыхание и кровообращение.

Если нет возможности "добраться" до сердцевины переживаний Достоевского через его биографию и произведения, это не означает, что единственной перспективой является "вечное" копание, разгадывание, исследование и т.д. Так работают филологи, литературоведы и культурологи, собирая весь возможный материал и интерпретируя его для создания целостной картины личности и творчества писателя. Поскольку же время меняется, вместе с ним меняется и эта картина. Философ работает по-другому. Для него нет знания, ассоциации, воображения, предположения, построения гипотез и даже понимания! В зачет идет только воспроизведение отложившегося опыта, и единственное средство – пережить этот опыт самому. Не имевший мистического опыта видений никогда до конца не "поймет" Гоголя, хотя может очень хорошо понимать это словесно, в представлении и воображении. Поэтому мы до сих пор ничего не знали о видениях Н.В.

Не имевший опыта опрощения, то есть сбрасывания неизбежных! ограничений, может воспринимать стремление Толстого к простоте как стремление быть проще.

Не переживший на полную опыта духовного насилия над собой своих же невольных впечатлений, может улавливать у Достоевского только психологическое, сословное, государственное и пр. насилие одних над другими. Только столкновение идей, характеров, теорий, мировоззрений и т.д.

Один из редакторов, который готовился к публикации Феофана Затворника, отказал в подготовке издания мне, но поручил ее талантливому юноше, который прекрасно работает с текстами. Не сомневаюсь, текст русского духовидца будет прекрасно издан, но вот сохранится ли в нем его дух, не уверен. Это работа особая: можно досконально знать всю христианскую литературу по борьбе с помыслами и совершенно не иметь такого опыта! И, наоборот, можно не знать литературу, но быть опытным в схватывании помыслов, распознавании, созерцании и освобождении от их фиксации. Можно прекрасно разбираться в том, что такое Иисусова молитва, но не уметь творить ее и одной минуты.

То же с живым наследием русской литературы: какая польза от всезнайства Юрия Манна, если он, не имея опыта "душевных явлений", не нашел их и у Гоголя? Не имея опыта видений, он проигнорировал и "Завещание" Гоголя, и его "Прощальную повесть". Тем самым нарушив завещание Н.В. При этом он знает все, что имеет отношение к биографии и произведениям писателя. Все, кроме того, что живет в нас как живое наследие Гоголя!

Философ самим собой знает живое, все остальное – как получится, по обстоятельствам.