Онтологические прогулки

Новая встреча с Марком Шагалом ещё отчётливее высветила мне ту особенность русской культуры, которая почему-то постоянно открывается мне, но я до сих пор не прочёл ни строчки о ней у специалистов по этой культуре, – они, казалось бы, должны были бы видеть и отмечать её по крайней мере не меньше меня. Я имею в виду...

Скорость.

Не видимый глазом полёт, а невероятную, бешеную скорость.

Скорость, останавливающую мир и позволяющую разглядывать его бесконечно подробно.

Наблюдающий зависает, всё, на что он обращает внимание, мгновенно приближается, становится выпуклым, отчётливым, целостным, овалом, остановившимся завихрением, занимающим почти весь горизонт взгляда, но одновременно совершенно не закрывающим весь горизонт видимого.

Этот широкоугольный, обратноперспективный взгляд хорошо знаком мне по личному опыту: мир замедляется и почти останавливается, несколько вытягивается, теряет привычную квадратно-гнездовую размерность, правильность, становится несколько искривлённым и как бы крутящимся, кружащимся на месте.

Лев Толстой заметил это состояние, когда вспомнил себя ребёнком, лишившимся "привычного от вечности", для так помнящего 50 лет – всего лишь один шаг, миг, мгновение, проблеск, всполох.

Шагал с начала и до конца 20-го века этот взгляд удержал, сохранил.

Трудность в понимании этого состояния не в том, что оно мало кому знакомо, - оно знакомо многим, даже слишком многим, а в том, чтобы почувствовать его не как твоё замедление по сравнению с ускоряющимся, вечно спешащим, но одновременно увлекающим тебя в свою спешку миром, а, наоборот, как невероятное ускорение сорвавшего тормозные колодки внимания.

Замедляешься, зависаешь как раз не ты, а только – человек, изнемогающий под тяжестью ограничений пространства, времени и причинности, по выражению того же Льва Николаевича. Точнее, замедляются принявшие в себя эту тяжесть люди и всё то, что они могут захватить с собой в это тяжелое, унылое, безрадостное, монотонное, серое волочение жизни.

Жов-люди.

Так-надо-люди.

Люди-так-нельзя.

Как по ироничной притче героя фильма "Комиссар":

Со сбрасыванием каждого ограничения человек становится легче, распрямляется, наполняется воздухом и понемногу отрывается от земли, заглядывает в окна, захватив с собой скрипку, плавно поднимается на крышу, усаживается с кружкой сбитня на печной трубе или, заснув, парит над улицами Витебска, Одессы или Москвы.

Гоголь, Блок, Шагал, Толстой – многократно и разнообразно предъявляют нам это состояние – русский бесцельный полёт, скорость которого так велика, что его просто невозможно заметить тому, кто находится под тяжестью ограничений, придавлен к земле "человеческим долгом" (Толстой). Рассекая вселенную вместе с Землёй, Солнечной системой и галактикой, отягощённый ограничениями человек замечает лишь движение солнца и тяжесть своего тела. Постепенно он перестаёт успевать даже за этим своим "тяжёлым" миром; теперь ему начинает казаться, что полёт – это преодоление силы земного притяжения, отделение от земли посредством невероятного физического усилия. Какая наивность!

Земля – единственное, что есть у человека. Только, конечно, не земля классического учёного, а гоголевская "родная земля", блоковский шар сияющей ночи.

Мир ребёнка распростёрт в бесконечность не потому, что ребёнок ещё мал, а потому, что его тело полно скорости Земли и его внимание не оторвано от происходящего, не ограничено пространством, временем и причинностью. Полёт Земли отложен в нашем "спинном мозге", если воспользоваться образом Мераба Мамардашвили.

Как можно этого не чувствовать?

Как можно загонять русскую культуру в размерности ограничений, в футлярность существования?

Что можно почерпнуть там?

Необходимость выживания? Адаптации?

Или, может быть, основания технического прогресса?

Социальную динамику?

Совершенство личности?

И если даже не всё это, то точно, ну или хотя бы, – полинтерпретационность художественных произведений, полифонию смыслов и разночтение русской литературы, полагают наши современные литературоведы. Такая вот удобная мелочность.

Но живущее в нас древнее так мощно и так просто, что мелкими сетями не улавливается. Шагал помогает мне снова почувствовать себя лёгким, принимающим мир без какой бы то ни было его оценки, как есть, в его веселии и грусти, свете и мраке, детально и весь целиком.

Шагал, несомненно, лучший иллюстратор Гоголя просто потому, что они оба смотрят на мир из одной и той же точки освободившегося, разогнавшегося, догнавшего Землю человека, человека, позволившего Земле взять его с собою в её полёт, в её движение, в её парение.

Тогда каждая деталь становится равнозначной и тулупом Селифана можно накрыть весь городокNN, тогда мужик легко перешагивает через собор, а птичий двор Коробочки плывёт в космосе, окруженный поясом астероидов-изб.

В этом мире пересекающихся и переплетающихся параллельных всё одно и одно всё.

Это не возвышение человека до вселенной, а возвышение вселенной до человека, его принявшего.

Это истинное положение человека во вселенной, в которой дед Есенина вершей ловит галактики.