Комментарий | 0

Русская философия. Феноменология творения 33. Живой опыт.

  Тема сиротства русской земли, подспудно и откровенно питавшая русскую литературу и культуру, конечно, не сводится к вопросу о естественных богатствах, плодородии почвы, обеспеченности ресурсами и так далее. Не сводится она и к условиям жизни русского народа, как природным, так и общественным (государственным), необходимости его выживания. Тем более она не ограничивается какими бы то ни было идеологическими представлениями. Эта тема гораздо более тотальна и значима, потому что она имеет отношение к самому существенному для человека, - к его связи с живым опытом предков, к доступности живого культурного (в самом глубоком его смысле) наследия для каждого русского.

Живая связь человека с наследием его предков или, что то же самое, с жизнью родной земли возможна только при одном условии – у него должна быть возможность реализовывать эту связь. Чехов называл связь человека с жизнью "небесными струнами". Толстой удивлялся способности русского мужика впадать в особое состояние – состояние забытья, в котором его жизнь становилась наполненной счастьем. Гоголь сам впадал в полусон, чтобы видеть эту удивительную сферу – сферу старого света русской земли, в которой полнота всего. Достоевский с болью в сердце всматривался в духовное насилие, унижающее, оскорбляющее и развращающее человека тем, что оно раздваивает его, закрывая от него возможность быть простым и чистым сердцем.

За поверхностью бедности и богатства, насилия и справедливости, прогресса и традиции, западничества и почвенничества и другими популярными, привычными и не очень темами скрывается матрица, наполняющая их содержанием – матрица русского рода или, что то же самое, русской земли или, что то же самое, "старого света".

Русской литературе и культуре 19-го века очевидно, что на Руси происходит процесс кардинальных, существенных, необратимых и непредсказуемых изменений самого глубокого характера.

Гоголь, Толстой, Иванов, Достоевский, Чехов, каждый по-своему, всматриваются в происходящее и, что для меня наиболее интересно, решаются на действия и действуют!

Абсолютное большинство исследователей обращают внимание на то, что эти люди оставили после себя в качестве наличного наследия повести, романы, поэмы, картины, теории, письма, дневники и т.д. Оставили в качестве некоторых общественно-культурных, как говорили в советское время, явлений. Гораздо меньшая часть специалистов, в основном западных, рассматривала русских писателей, поэтов, художников, композиторов, в общем – артистов (в западном смысле) как индивидуальные феномены, феномены-индивидуумы. И до сих пор я не встретил исследований того, какова роль каждого из этих людей в том, чтобы сохранить и даже протянуть новые небесные струны, сохранить старый и даже зажечь новый русский свет, сохранить и даже обеспечить свободу человека именно как русского.

То есть меня интересует то, что сделал каждый из них с русской культурной матрицей или, что то же самое, с живым наследием русской земли (в гоголевском смысле этого слова). Именно в этом аспекте рассмотрения и имеет смысл тема сиротства русской земли, то есть тема русской земли, лишившейся живущего на ней человека, который стал, по выражению Достоевского, "эмигрантом" на своей земле, даже не покидая её. Более того, не столько стал, сколько уже рождался таковым. То есть рождался на русской земле не русским человеком. В 19-ом веке можно было наблюдать только появление таких "внутренних эмигрантов", нерусских русских, в 20-ом такими стало большинство населения.

Интересный методологический вопрос: возможно ли появление в какой-либо культуре людей, не живущих в её матрице, в количестве, тотально превышающем тех, кто эту матрицу собой воплощает? Вопрос почти риторический, так как в истории таких случаев можно наблюдать в избытке.

В принципе можно спросить прямо: что я сделал для жизни русского света, русской земли, русского человека?

Собственно, это и есть вопрос вопросов русской культуры 19-го века. Не сказал, не подумал, не описал, не написал, не сформулировал, а сделал в топосе культуры, удержал или даже создал её новую форму, то есть форму жизни.

Вне топоса этого вопроса русские писатели становятся теми, кого мы и так уже хорошо знаем, - Гоголем, Толстым и др. В пространстве форм жизни мы встретимся с совершенно незнакомыми нам – Гоголем, Толстым и др.

Так только в пространстве вопроса о сохранении жизни русского света или темы преодоления сиротства русской земли можно увидеть, прочесть, услышать сердцем сожжение рукописей и исполнение "Прощальной повести" Гоголем, полную откровенность, расцерковление и уход из Ясной Толстого, онтологическую вне-моральность и вне-духовность устремлений Достоевского, сострадательную безжалостность Чехова.

Эти действия этих людей не умещаются в книги, партитуры, картины, корни их намерений достают до самых глубин культуры – её живых форм. Одной из таких форм является "спящий брат" жизни – смерть.

Смерть или огненный ангел, приходящий к каждому.

Гений любого человека, уравнивающий императора с нищим инвалидом.

Спящий брат каждого без исключения.

Что стало с этой формой жизни в России 19-го века?

Человек превратил её в своего врага, страшное, вселяющее ужас чудовище, старуху с косой, порождение дьявола и т.д., и т.д. Конечно, обезобразил смерть не отдельный человек, а, как сыронизировал бы Ф. М., "общее направление". Но суть от этого не меняется: человек перестал намеренно умирать, он больше не живёт смертью, смерть перестала быть для него живым опытом, а мёртвые – живыми и полноправными членами рода.

Перестав жить смертью, человек неизбежно мертвит жизнь. Спящая смерть усыпляет и жизнь. В попытке убежать от мёртвого, человек душит живое. Он становится "мёртвой душой", оживить которую может только намеренное предстояние смерти, или, как говорит Гоголь, "живое предстояние вечности". Испытанное Н. В. в детстве ненамеренно, живое предстояние смерти становится для него смыслом его жизни, он ищет и находит его, превращает этот опыт в своё служение русской земле, вере и соотечественникам. Служение, в сравнении с которым всё остальное – литература, театр, публицистика, не теряя своей важности, отходит на второй план, подчиняется гению смерти.

Вернуть смерти её красоту и смысл, сделать прощание с жизнью повестью, преодолеть возникшую между жизнью и смертью пропасть, освободить человека от страха смерти, восполнить утраченную целостность культуры народа и жизни каждого отдельного человека – вот истинный смысл служения Н.В.Гоголя, его вклад в живой опыт русской земли, в нас как русских. Опыт смерти, "живого предстояния вечности" он считал неизмеримо важнее любого литературного сочинения, театральной постановки, научной статьи или политического памфлета.

Проделав этот опыт на максимуме возможного человеку, то есть в здравом уме и твёрдой памяти встретив смерть, Н.В. оставил в нас осуществлённое им предстояние вечности как своё завещание, как восполняющее нашу ущербность действие, как то, что, хоть на мгновение, промелькнёт перед нами в нашей встрече с ангелом смерти, хоть на мгновение выдернет нас из беспамятства безвольного умирания и поддержит в минуту или вечность ожидающего нас ужаса.

Позволит нам в самый страшный для нас час не только решиться, но и суметь открыть глаза и прямо посмотреть в глаза тому, что уже смотрит на нас и приближается к нам – великолепию смерти.

Живой опыт непредметен, его невозможно ни потрогать, ни увидеть, не взять, ни отложить, но этот опыт – единственное, чем мы располагаем, что живёт в нас до тех пор, пока живо само.

Только этот опыт мне интересен и только о нём я рассказываю.

Необходимо зарегистрироваться, чтобы иметь возможность оставлять комментарии и подписываться на материалы

Поделись
X
Загрузка