Онтологические прогулки

 

 

Глава 4

Перевод Ветхого завета профессоров Киевской духовной академии

 

С воцарением Александра II, с либерализацией жизни России и для церкви наступили новые времена. В 1856-1859 гг. Синод принимает решения о работе над русским переводом Писания, о публикации переводов в журналах (идея была высказана еще архимандритом Макарием). В переводе Ветхого завета с иврита приняли участие профессора Киевской духовной академии И.П. Максимович (1807-1861), М.С. Гуляев (1828–1866), А.А. Олесницкий (1842-1907). В это время Киевская духовная академия была одной из четырех духовных академий России (Санкт-Петербургская, Московская, Казанская), наследницей знаменитых просветительских центров: Киево-Братской школы (1615-1631), учрежденной Елисеем Плетенецким, Киево-Могилянской коллегии (1631-1701), носившей имя митрополита Петра Могилы, Киево-Могилянской академии (1701-1817).

В свое время отвергнув переводы тех, для которых они были духовной необходимостью (Г. Павского и архимандрита Макария), Синод предписал исполнить их тем, кто, не имея особых переводческих дарований, по долгу службы должен был предписанное представить на русском литературном наречии. После этого оно редактировалось, вносились дополнения и изменения в соответствии с греческим текстом, Вульгатой и некоторыми другими переводами. Затем отредактированное должно было быть рассмотрено, проверено, согласовано и представлено.

Работа переводчиков (тех, кто был жив) плохо координировалась, каждый действовал по своему разумению и в меру собственных знаний и литературных талантов. Привести всё в единую систему редакторам было, разумеется, не по силам. Но церковному начальству надо воздать по заслугам: проект был осуществлен!

В бюрократических муках был рожден перевод, нареченный по имени автора Синодальный. Перевод в меру неточный, в меру не верный. Со стороны литературной весьма разнородный, ведь столько перьев корпели над ним! По цвету весьма и весьма серый.

И все-таки главное: запоздав на пару столетий, перевод Писания на русский язык состоялся.

 

И.П. Максимович

 

О жизни И.П. Максимовича (1807-1861) сведений сохранилось немного. В  некрологе, опубликованном в «Трудах Киевской Духовной Академии» (1861, т. 1), об ординарном профессоре академии, статском советнике И.П. Максимовиче сказано немало замечательных слов. Был любим учениками и ценим коллегами, был деятельным человеком, участвовавшим едва ли не во всех начинаниях академии. Ее воспитанник, он начал свою преподавательскую деятельность учителем словесности в семинарии, а затем «въ Академіи поручена была ему каѳедра еврейскаго языка. Преподавать языкъ какой бы то ни было скучно, а тѣмъ болѣе такой мертвый языкъ, какъ языкъ еврейскій. Не многіе чувствовали нужду и пригодность основательнаго знанія этого древняго языка. Потому покойный профессоръ, при всемъ усердіи своемъ, не могъ возбуждать такого вниманія къ своимъ лекціямъ, какое можетъ возбуждать наставникъ другаго, болѣе живаго предмета, и мы знаемъ, что онъ скучалъ за своимъ сухимъ предметомъ, и не разъ ему приходила мысль просить начальство о перемѣнѣ каѳедры. Утѣшеніемъ для него и истинною радостію для студентовъ были уроки его по библейской археологіи, которая не входила прямо въ его предметъ, и чтеніе которой онъ принялъ на себя по своей доброй волѣ. Лекціи его по этому предмету такъ интересовали студентовъ, что въ курсъ пишущаго эти строки ходили стушать ихъ даже изъ больницъ тѣ, которымъ возможно и незапрещено было врачемъ выходить на воздухъ». 

В И.П. Максимовиче редко соединились интерес к словесности и знание иврита и Ветхого завета. Сочетание подобных достоинств в переводчиках, рекрутированных Синодом, увы, было редкостью. Среди предшественников И.П. Максимовича можно назвать лишь митрополита московского Филарета (Дроздова, 1782-1867), переведшего Книгу Бытия и 67-ой псалом. Жаль, что на поприще переводов книг Ветхого завета проф. Максимовичем было сделано слишком мало.

«Въ послѣднее время онъ посвятилъ труды свои переводу священныхъ книгъ Ветхаго Завѣта съ еврейскаго языка на русскій. Первою книгою, имъ переведенною, была книга Екклезіаста; переводъ этой книги въ прошломъ году посланъ въ Петербургъ на разсмотрѣніе, и, вѣроятно, скоро выйдетъ въ печати. Смерть застала его за переводомъ 1-й книги Царствъ, который началъ печататься въ Трудахъ Кіевской Духовной Академіи, за 1861 годъ. Онъ представилъ въ редакцію переводъ 16 главъ этой книги, послѣ его смерти нашли въ его кабинетѣ черновой переводъ 17-й главы и нѣсколькихъ стиховъ 18-й. Если бы продлилась его жизнь, онъ могъ бы сдѣлать довольно полезнаго по этой части, зная еврейскій языкъ такъ, какъ не многіе знаютъ его у насъ въ Россіи».

Переводя Екклесиаст с иврита (насколько известно, это первый перевод книги на русский с оригинала), И.П. Максимович в гораздо меньшей степени, чем переводчики предыдущего поколения (Г. Павский и архимандрит Макарий), жертвовал ясностью русского языка, вне закона объявив славянизмы. Однако он не пытается следовать ритму оригинала, то ли в нем не признавая поэзию, то ли не ощущая возможности ее передать. Перевод И.П. Максимовича прозаический и, увы, четкий, упругий, афористичный Коѓелет предстает рыхлым, тяжеловесным Екклесиастом с длинным, перегруженным, трудно дышащим синтаксисом.

В первом же стихе мы сталкиваемся с противоречием. Заглавие книги — транслитерация с греческого, а тот, от имени которого «произносится» текст, именуется в переводе с греческого: «проповедник». Казалось бы: или — или. Но переводчик пытается двух зайцев убить: и сохранить верность Традиции и привычное (не обязательно читателем понимаемое!) перевести. Вопрос и в том, насколько «проповедник» сказано точно. На иврите Коѓелет (слово встречается в ТАНАХе единственный раз) — от корня со значением «собирать», «созывать», и более точный его перевод Собиратель.

В качестве варианта для Синодального перевода создавался еще один перевод Коѓелета (признанного очень трудным для перевода), — профессоров В.А. Левинсона и Д.А. Хвольсона, знакомых к началу своей работы с трудом И.П. Максимовича. Их перевод озаглавлен Екклезіастъ, или Проповѣдникъ. А в самом тексте появляется проповедник, как и у И.П. Максимовича, с прописной, хотя совершенно ясно, что речь идет о прозвище конкретного человека (Иван, разумеется, Грозный!).

Согласно Традиции, Коѓелет (Ἑκκλησιαστής, гр. и Ekklesiastes, лат.) — это Шломо (Соломон), единственный сын царя Давида, бывший царем в Иерушалаиме. Согласно мидрашу Коѓелет раба, имя получено царем, ибо он произносил свои речи в собрании, публично; по Раши: ибо собрал много мудрости; по Авраѓаму ибн Эзре: ибо в нем собралась большая мудрость.

К слову, в Синодальном переводе Коѓелет назван Екклесиастом, у И. Огиенко — Проповідником, в переводе короля Джеймса — Preacher, Кохелет — у Э.Г. Юнца, Проповедующим в собрании у И. Дьяконова, Коэлетом  — в переводе под ред. Д. Иосифона.

Немало слов и выражений из ТАНАХа попали в христианские языки мира, где сохраняют библейский возвышенный привкус. «На круги свои», «погоня за ветром», «под солнцем» и др. — это пришло из Коѓелета. Одно из самых знаменитых из этого ряда — ключевое в Коѓелете слово ничто, повторяющееся во всех главах книги, кроме 6-ой, 38 раз (в других книгах ТАНАХа еще 32 раза), и ключевое словосочетание — «ничтожное ничто» (традиционное «суета сует» неточно). 

Переводя традиционно («Суета сует, — сказал Проповедующий, — суета сует: всё суета»), И. Дьяконов счел необходимым по этому поводу объясниться с читателем: «Переводчик не счел возможным изменить эту знаменитую фразу, вошедшую в пословицу, однако в остальных случаях он переводил слово «хэбэл» не «суета», а «тщета», «тщетный», так как «суета» и «суетный» в современном русском языке слишком ассоциируется с понятиями «суетиться» и «суетный» в смысле «тщеславный».

Совершенно верное замечание, однако думается, в данном случае следовало бы пойти Традиции наперекор, во-первых, потому что утвердившийся перевод слишком не точен, а, во-вторых, потому что всё равно в иных местах И. Дьяконов вынужден переводить по-другому.

Добавлю: суета сует вызывает образ бессмысленного, хаотичного движения, что звучит по сравнению с оригиналом верхом оптимизма. Там выражение обозначает нечто настолько ничтожное, эфемерное, что невозможно уловить, нечто совершенно не материальное, а в переносном значении: исчезающее, преходящее, беспредметное, бессмысленное, темное, лживое и пустое, бесполезное, непонятное.

«Дуновение», «пар из уст». Традиционным в иврите способом удвоения слов и корней  знаменитая лексема обрела превосходную степень и предстала в других языках, подобно Песни песней, заодно обретя и значение переносное. Передать одновременно и прямое и переносное (дуновение и пустое) значение ни одному языку не удалось, ограничились переносным.

Исключением, пожалуй, является наймарніша марнота у И. Огиенко. Этот украинский эквивалент восходит к словам мара, примара (мираж, призрак), отсюда в русском — марево, некое расплывчатое зрительное ощущение, своей природой схожее с неощущаемым дуновением. Но хоть с точки зрения единства прямого и переносного смыслов найденное И. Огиенко замечательно, но у переводчиков всё хорошо не бывает: слишком грубо и зримо звучит марнота, не говоря уже о словосочетании.

В Вульгате (как и в Септуагинте) по необходимости появилось лишь переносное значение: vanitas vanitatum dixit Ecclesiastes vanitas vanitatum omnia vanitas. В славянском стих звучит весьма неуклюже: суета суетствий, рече екклесиаст, суета суетствий, всяческая суета. В переводе короля Джеймса: Vanity of vanities. Тем же путем, но очень уж неудачно пошел М. Рижский (нет смысла, нет никакого смысла), несколько лучше, но раздробив одно слово на три, Э.Г. Юнц (никчемно, напрасно, бесцельно) и удачнее других А.Э. Графов (пустая тщета, пустое).

 

 

Примѣчаніе: 
[1] Богодухновенный писатель отнюдь не отрицаетъ здѣсь, и не наводитъ сомнѣнія на безсмертіе души человѣческой, потому что ниже (гл. 12, ст. 7), описывая окончаніе жизни человѣческой отъ удара смерти, ясно и положительно отдѣляетъ смертную часть человѣческой природы отъ безсмертной. О первой говоритъ: прахъ возвратится въ землю, откуда и былъ онъ; о послѣдней: а духъ возвратится къ Богу, который далъ его. Здѣсь же онъ разсматриваетъ одну тѣлесную природу человѣка, и указывая на смертность, какъ на жребій, общій ей съ природою скотовъ, ставитъ слушателя своего въ положеніе размышляющаго, и отнюдь не сомнѣвающагося, или отрицающаго. Вопросная форма рѣчи, такъ частая у евреевъ, выражаетъ, почти всегда, трудность задачи, а не полное сомнѣніе или отрицаніе. Для примѣра см. Псал. 14, 1; Прит. 31, 10; Сир. 31, 8.