Онтологические прогулки

О Давиде, родившемся около 1035 г. до н. э. в Бейт Лехеме (Вифлеем) и умершем в возрасте семидесяти лет в Иерушалаиме (Иерусалим) около 965 г. до н.э., знаем мы из ТАНАХа: двух книг Шмуэля (Самуил, 1-ая и 2-ая книги Царств), первой книги Царей (3-ая книга Царств), первой книги Повестей лет (1-я книга Паралипоменон) и Восхвалений, по крайней мере, из тех глав, которым предпослано надписание с указанием событий из жизни Давида.

Название книг не означает авторство Шмуэля, он, пророк и судья, ее главный герой, помазавший на царство первого еврейского царя Шауля и сменившего его Давида. В двух книгах Шмуэля рассказывается об историческом периоде протяженностью более ста лет: 10 — первая треть 11 вв. до н.э. Это период, когда народными лидерами были Эли (Илий), Шмуэль, Шауль и Давид, и значительная часть текста посвящена деяниям этих людей, находившихся в центре исторических событий, особенно последних трех.

Исторические события? Государства и войны? По меркам мировых держав того времени — ничтожные стычки ничтожных племен, не стоящие упоминания, не то что каменных барельефов огромных каменных храмов, которые запечатлевали подлинно важное, подлинно историческое. Да и нет у них, у ничтожных, ни храмов, ни барельефов. Слово? Что стоит слово на их ничтожном наречии? Кто слышит его, а, услышав, поймет, а, поняв, не рассмеется?

Рассказы из книги Судей (Книга Судей), даже не легендарные, подобные тому, о Шимшоне (Самсон), это одинокие эпизоды истории, выхваченные из тьмы беспамятства, это еще полуистория. А полнокровная, подлинная, содержащая лишь отголоски мифов, далекие, затихающие, история начинается с деятельности пророка-судьи Шмуэля, с Шауля, первого израильского царя, с цикла рассказов о втором царе Израиля, о царе-поэте Давиде.

Эпоха Шломо (Соломона) куда как спокойней, богаче, могущественней эпохи Давида, наверное, и мудрей. Только нет времени драматичней и веселей, поэтичней и музыкальней эпохи «дерзословного» Давида, говоря «греческим» слогом.

Несмотря на различные жанровые и стилистические элементы, книги Шмуэля отличаются исключительным литературным единством, которое достигается повторяющимися мотивами и сюжетными моделями, отдельными словами и выражениями. Большая часть книги написана ритмизованной прозой, иногда переходящей в поэзию. Повествования об исторических событиях и «частной» жизни, отдельные новеллы, молитвы, плачи, притчи, экспрессивные диалоги и монологи героев — всё это делает книги Шмуэля с литературной точки зрения чрезвычайно разнообразными. Им характерен исключительный драматизм, пластичность в описании героев, отношения между которыми полны глубоких, нередко противоречивых чувств. Так, отношения Шауля к Давиду или Амнона, первенца Давида, к Тамар (Фамарь), царской дочери, сводной сестре Амнона, нельзя определить иначе как любовь-ненависть. Поразительно и отношение Ионатана (вариант имени: Иеѓонатан, Ионафан), первенца Шауля, к Давиду, определенное однозначно: любовь. Личность Давида при всем восторженном отношении к нему далека от идеализации. Так, совершивший немало благородных поступков (в особенности по отношению к ищущему его души Шаулю) Давид творит немало зла, самое злостное из которых — с Бат Шевой (Вирсавия), ради которой руками врагов убивает ее мужа, посылая Урию на смерть.

            Книга Царей — историческое повествование, охватывающее приблизительно четыреста лет (960-е гг. до н. э. — 561 г. до н. э.). Начинается она с рассказа о смерти Давида и воцарении его сына Шломо, продолжившего путь отца, о «золотом веке» его царствования: строительстве Храма, разумном государственном устройстве, царской мудрости, обширности и великом богатстве еврейского государства. При Давиде и особенно при Шломо оно достигает своих максимальных размеров, что, однако, не ставит его в один ряд с мировыми державами того времени, для которых Израиль был не очень крупной разменной монетой. Процветание этого царства во многом было обусловлено тем, что во времена Шмуэля-Шауля-Давида великим державам было не до него, они были заняты своими делами.

При сыне Шломо Рехаваме (Ровоам) царство разделилось на северное — Израиль, и южное — Иеѓуду (Иудея), все цари которого были из дома Давида: сын сменял на троне отца на протяжении более четырёхсот лет, весь период Первого храма, сохраняя и передавая современникам образ Давида — царя праведного и могущественного.

Параллельный сугубо официальный рассказ о Давиде содержится в Повести лет, последней книге в составе Писаний и ТАНАХа всего, где рассказывается история Израиля со времен Давида (10 в. до н.э.) до падения Иеѓуды (6 в. до н. э.). Автор Повестей лет широко использует другие книги ТАНАХа, в первую очередь — Шмуэль и Цари. Некоторые места являются точными цитатами, в других случаях пересказывается текст с добавлениями и корректировками. Тенденция Повестей лет по сравнению с параллельными местами — стремление к апологетике. Так, в официальной хронике отсутствуют рассказы о восстании Авшалома и о Бат Шеве; деятельность царя, описанная здесь, в первую очередь, направлена на войны с многочисленными врагами, организацию административного государственного устройства и религиозной жизни.  

О древних поэтах мы знаем мало, почти ничего. Давид — очень счастливое исключение. Не потому что поэт, а потому что царь. Традиция называет Давида автором Восхвалений, а Шломо — автором Песни песней, Коѓелета (Екклесиаст, Екклезиаст), Притч (Книга Притчей Соломоновых). Это утверждение мы принимаем за чистую монету. А за какую ещё? Фальшивых монет в Израиле не чеканили.

Родившийся в Бейт Лехеме (город недалеко от Иерушалаима), Давид был младшим: не сказано, что любимым; братья им помыкали. Пророк Шмуэль, исполняя волю Господа, пришел (при живом, однако, царе) помазать Давида сына Ишая на царство. Проходят перед пророком сыновья Ишая, человека в своем городе не последнего. Господь молчит. Прошли все, пророк спрашивает, нет ли еще. Посылают за младшеньким, юным рыжим и миловидным Давидом. Он избран. Он помазан на царство. Осталось его завоевать. Шауль, не ведая о помазании, делает Давида, победившего гиганта Гольята, оруженосцем. Своей музыкой Давид успокаивает страдающего Шауля. А тот в порыве гнева  мечет в Давида копьё, преследует спасающегося бегством юношу, делая «рыжему» биографию.

Давид? Герой и царь творит историю — умом и мечом. Как, имея талант, с такой биографией не стать великим поэтом? Поэт Давид творимую им историю перелагает в стихи, главный герой которых — истинный Творец истории, человека и мира. Жанр его поэзии — Восхваления (Теѓилим); псалмы — это по-гречески. Кого восхваляет Давид? Бога. Им созданный мир. Человека? Хочется быть гуманистом, однако приходится быть правдивым.

У значительной части глав Восхвалений указан автор, у большинства это Давид. Многие содержат указания на обстоятельства, при которых сочинены, а также — на музыкальные инструменты (невель, кинор и др.), игрой на которых следует сопровождать текст. Какими были эти инструменты, каково было их звучание, мы точно не знаем. Поэтому подыскивать современные названия, вводя в заблуждение читателя, явно не стоит, лучше прибегнуть к транслитерации. Такая же судьба и у слова «села», значение которого не ясно: возможно, пауза, возможно, какой-то еще музыкальный термин. 

            Еврейский канонический текст Восхвалений разделен на 150 глав. И в православной Псалтири их столько же. Однако у ряда псалмов нумерация отличается, восходя к Септуагинте (греческому переводу), поэтому не соответствует оригиналу.

            Восхваления есть стремление к безусловному аскетизму, идеалу скрижального иврита ТАНАХа. Это — сборник поэтических текстов, организованных по законам древнееврейской поэтики: параллелизмы, тонический метр, повторы, ассонансы, устойчивые сочетания слов, созвучия слов, повторы слов или однокоренных, что в переводе может быть воссоздано лишь частично. Поэтика Восхвалений резко контрастная, разительно чёрно-белая: Бог — человек, небо — земля, добро — зло, праведник — грешник. В значительной доле стихов изначально заложена возможность различного толкования, заданная средствами за редким, счастливым исключением невозможными для воспроизведения в переводе, такими как аллюзии, аллитерации, игра с многозначностью слов.

            Был ли Давид автором Восхвалений или части их, или именем царя были названы произведения безвестных нам авторов — на эти вопросы ответы можно искать бесконечно. Занятие это столь же увлекательное, сколь бесполезное.

Давид? Этот образ создан повествователем в книгах Шмуэль, Цари 1, летописцем в Повести лет 1 и в Восхвалениях самим Давидом-поэтом. В какой степени этот Давид историчен? В какой степени полон образ Давида? Этим источникам можно доверять или в них сомневаться. Но то, что не соответствует им, к Давиду отношения не имеет. Другого Давида нет, не было и не будет.

За эту категоричность меня, разумеется, упрекнут. И за то, что источники ограничил, тоже, разумеется, упрекнут. И за то, что так «слепо» им верю, не преминут, разумеется, упрекнуть. И правильно сделают.

Повествователь — это человек, стоящий между читателем и героем. Среди повествователей нередки такие, которые, используя героя, больше говорят не о нем — о себе: вроде словечко о нем, а на поверку оно о себе. Повествующий о Давиде сорта иного: тщательно следит, чтобы свое в Текст не пробралось. Следы не заметает. Нечего заметать — не оставил. И всё же. Жил. Писал. Неужели ничего о нем мы не знаем, ничего узнать не способны?

Ему, великому писателю, мы обязаны нашим представлением о Давиде, о его жизни и его смерти. Какую награду получил за это или чем поплатился, этого мы никогда не узнаем. Хотя, мне кажется, было б не лишним рядом с великими изваяниями Давида Микеланджело или же Донателло, у подножия или в сторонке поставить статую человека с папирусом и пером, человека, которого читают три тысячи лет и которого желающие узнать о Давиде еще должны научиться читать.

            Повествующий о Давиде не просто находится рядом: видит, слышит, запоминает. Он, подобно Ионатану, другу Давида, любит его, восхищаясь подвигами, благородством, сочувствуя и прощая. Предавая забвению мелочное и пустое, он делает нас свидетелями ярчайшего в жизни Давида, прочее пусть канет в бездну, над которой возвышается он, герой, правитель, грешащий и кающийся, взывающий к Господу, который слышит его. Этот Давид — самый «литературный», самый ярко и тщательно выписанный персонаж во всем корпусе танахических текстов, в Восхвалениях с Богом от первого лица говорящий.

Давид — второй царь Израиля. Первый — Шауль, репетиция царства, показавшая Давиду, каким оно быть не должно. Шауля, возвышающегося в любой толпе, в любом окружении, власть подмяла, сознание его разодрав, ввергла в безумие. Давид, в толпе незаметный, над властью поднялся, с ее тяжестью сумел совладать. Шаулевы простодушные времена сменились Давидовой государственной изначальностью, буйной, отважной, чтобы начать при Шломо костенеть. Но пока перед нами Давидовы — юные времена.

В значительной мере лишенное патетики повествование о Давиде, самое искусное во всём ТАНАХе, можно назвать, поминая Плутарха, сравнительным жизнеописанием. В отличие от пророка Шмуэля, родившегося благодаря чуду материнской молитвы, ни Шауль, ни Давид вообще «не рождаются», но являются в мир в час избрания, тогда же родословную обретая.  

Повествование спешит, за героем своим устремляясь. Некогда и не зачем отвлекаться на детство героя, его окружение, быт, на всё, что прямо не говорит об избранном на великое — вести избранный Богом народ по обетованной Всевышним земле, в вере в Единственного израильтян укрепляя. Можно сетовать, что природный и вещный мир, в котором пребывает герой, очень скудно намечен, что предметы быта, одежда, еда, оружие повествователю не интересны. Динамичное повествование исторический интерес игнорирует: задачи иные — поспеть, ухватить движение мыслей и чувств, разговор героя с Богом «подслушать». К чему рассказывать тоскливо обыденное, повсеместно известное? Вино давят, хлеб сеют, овец стригут. О таком мельком, по случаю.

На побочные сюжеты повествователь не отвлекается. Ни разговоров воинов у костра, ни песен победных, ни похвальбы юношей, ни гаданий девичьих, ни щитов, ни кораблей, ничего по случаю, просто так к месту. Таким повествователя не увлечешь, читателя не заманишь, от дела не отвлечешь. Это вам не Гомер.

Думаю, рассказы, составившие две книги Шмуэль и начало первой книги Цари, по сравнению с летописями, объединенными в Повести лет, и Восхвалениями, были изначально «низким» искусством, «самиздатом», не прошедшим цензуру, но в определенный час объединенными в цикл, противостоящий Повести лет.

В повествовании о Давиде, как и во многих других местах ТАНАХа, немало нестыковок и множество лакун, провоцирующих не связанное связать, неподатливые узлы развязать, пустоты заполнить. Стремление понятное и не похвальное, тем более тогда, когда источников того же времени (письменные свидетельства других народов, археология) просто-напросто нет. И совсем уже скверно, когда на ТАНАХ проецируют тексты иных эпох, отдаленных. Мидраш, агада «домысливают» ТАНАХ с позиций чуждого времени, одевая героев, подобно художникам, в одежды другие. Это великолепная литература, но использующая древних героев в целях «корыстных», безжалостно их в свое время «переселяя». Идти, от ТАНАХа к мидрашам и агадот, снизу вверх — замечательно. Сверху вниз — непозволительно глупо.

Повествующий о Давиде, находящийся рядом с ним, любящий своего героя и им восхищающийся, дарит Давиду самые лестные сюжеты его биографии воинской, царской и романтической. Влюбив в себя этого человека, Давид сделал самое главное для своей славы. Далеко не всякому подобное удавалось. Если Моше (Моисей) — само величие, а Шломо — само великолепие, то Давид — само счастье любви, ее цельность и совершенство. После Давида вряд ли кто из властителей не мечтал походить на того, кто сверх меры был одарен Божьей любовью. Шаулю можно сочувствовать, Шломо  — восхищаться, Давида — любить, сознавая слабости, прощая их тем прощением, которое укрепляет любовь. Давид вызывает редкостно цельный комплекс взаимоисключающих чувств, подобный ему самому, удивительно цельному в своих противоречиях.

В ТАНАХе имена не случайны. Из 46 случаев 28 раз дает имя мать, 18  — отец. Повторяются имена крайне редко. Всего в ТАНАХе их около 1400, носят их примерно 2400 персонажей. Двадцать два царя Иеѓуды носят двадцать два разных имени. В ТАНАХе нет ни другого Давида, ни другого Шломо.

В повествовании о Давиде всё и вся — это знак, и прежде всего, имена: Давид (любимец), Шауль (испрошенный), Шмуэль (услышанный Богом), Ионатан (данный Богом).

Имя Шломо (со значением «мир», «покой», «благоденствие», «цельность») дает сыну Бат Шева (Шмуэль 2 12:24), а отец Давид в своем прощальном обращении к Богу молит Всевышнего: «Моему сыну Шломо дай сердце цельное — хранить заповеди Твои, уставы, законы» (Повести лет 1 29:19).

Давид, которого знаем, Давид, который вдохновил и вдохновляет художников, скульпторов, композиторов и поэтов, этот Давид — создание повествователя, о котором мы знаем немного, но знаем главное. Повторим: он Давида любил.

Исторический реальный Давид, как и любой другой герой, о котором с почтением и любовью говорят современники, а один или несколько о нем пишут, наверняка от известного нам отличался. Тем больше отличался, чем больше был похож на такого героя-царя, которого видеть хотели. Но не каждый царь-герой к этому повод дает, не с каждого натурщика портрет идеализированный художник напишет.

Давид повествователя — идеализированная версия Давида реального? Несомненно. Насколько идеализированного? «Мудрецу кто подобен и кто знает разгадку?» (Коѓелет 8:1)

С одной стороны, смешно было бы видеть в повествовании о Давиде некую фантазию, не имеющую ничего общего с реальностью, с другой — глупо было бы видеть в этом повествовании отчёт о деятельности пастуха, ставшего благодаря стечению обстоятельств народным героем, а затем царём со всеми вытекающими из высокого статуса достоинствами и грехами. Увидеть в фантастическом фантастическое, а в реальном реальное — не всегда задача простая. Но для простаков — пересказы. Текст — для читать научившихся.

(Кстати, находятся суперкритичные исследователи, полагающие, что Давид и деяния его — плод фантазии сочинителя/лей. Даже относящиеся к повествователю хорошо, высоко ценящие его дарования, даже они не способны на столь невыносимо высокую оценку силы искусства.)

В трёх источниках о жизни Давида о его рождении не сказано ничего. Приходит он в Текст и без положенного будущему царю обширного родословия. Но что повествователь мог бы нам рассказать? Ни Нила, ни обмазанного смолой папирусного ковчега, никакой, даже самой скромной принцессы. Самая крупная река — в отличие от Нила, отнюдь не обожествляемый скромный Ярден (Иордан), на берегах которого было опасно: дикие звери любую корзинку, ковчежец любой вмиг растерзают. Принцессы? Только Шаулевы дочери, вряд ли на египетских (настоящих!) похожие.

Иные времена — нарративы другие. О тривиальном же повествователь не любит рассказывать. И с фантазией у него не всё благополучно. Какая фантазия, когда действительность и герой ее безудержно фантастичны. Такой герой и без родословия обойдется: он его начало, он — зачинатель династии. В отличие от повествователя, официальная хроника без родословной обойтись не могла: безродным царь Израиля никак быть не может. Вот она Давида родословием и наградила.

Кто нам рассказал о Давиде? Повествователь, хроникер, он сам, Давид, герой, царь и поэт. Остальные рассказали о том, как прочитали о Давиде рассказанное, что в высшей степени интересно, но к Давиду имеет слишком косвенное отношение.

Чтобы понять Давида и время его, читатель обязан противиться стремлению «вчитать» себя в уже прочитанное другими, чтобы самому попытаться проникнуть в далекое и чужое, но необходимое ему и сегодня точно так же, как всем и всегда.

Дело же повествователя — повествовать, не задумываясь над тем, что кому-то его Давид покажется приземленным, и этот кто-то захочет его поднять к небесам, а кому-то его Давид покажется слишком возвышенным, и этот кто-то захочет его ближе к земле опустить. Каждое время хочет своего Давида увидеть. И только ему, повествователю, не надо героя ни поднимать, ни опускать. Ведь он его видит других ближе и лучше.

Так кто же он тот, кому мы обязаны повествованием о Давиде? Ни имени, ни звания, ни положения — ничего о нем мы не знаем. Только и остается — по когтям льва узнавать, по следам засохшим догадываться.

«Песнь любви» (Восхваления 45, 44:1) — такое вот надписание.

К кому и кого?