Литературная критика

Василий Кондратьев. Показания поэтов. — М.: Новое литературное обозрение, 2020. — 712 с.

…Эта книга, изданная сегодня «Новым литературным обозрением», возвращает нас в давние времена, когда ни особой литературы, ни тем более ее обозревателей в культурном ландшафте всесоюзного масштаба не наблюдалась. Перестроечная волна забытых имен эмиграционного извода и репрессированного корпуса благополучно перекрывала редкие потуги местных литераторов описать изменения в обществе. И пускай что такое литература каждый из них понимал по-своему, но вспомнить что-либо «современное», кроме тех же историй про Распутина и огромного количества Солженицына в каждом журнале, пожалуй, не удастся. Хотя, знакомый журналист, упорно произносивший слово «дрозофила» с ударением во втором слоге, был замечен на кухне за чтением «Белых одежд». Впрочем, эта была единственная книга, оказавшаяся у хозяев съемной квартиры.

Как бы там ни было, но «Показания поэтов»  - повести, рассказы, эссе, заметки петербургского поэта, прозаика и переводчика Василия Кондратьева (1967 – 1999) – знаковое явление в контексте понимания как раз упомянутого времени. Его феномен, попросту говоря, заключался в том, что Интернета еще не было, а знания (в том числе, тайные, подпольные и неофициальные) уже были. Откуда, спросите, они брались? Неужели заслуга авторов той эпохи заключалась в бахтинском умении читать (не только «Правду») между строк, интерпретируя единственные источники (из официальных наук) более по-свойски, избирательно, осмысленно?

При этом художественные тексты автора сборника, конечно, хороши, выбиваясь из ранжира официальной прозы и поэзии, но важнее, как говорится, другое. Опять-таки, ради уточнения таблицы жанров и настроений, прогулок и путешествий то ли на край партикулярной географии, то ли вглубь очередной внутренней Монголии. Ведь речь в данном случае о бессмертном племени советских книжников, черпающих науку и культуру из тех же официальных источников (других попросту не было), но и уходящих, по привычке, то ли в самиздат, то ли в перевод, то ли, если уж на то пошло, в дворники с кочегарами и сторожами. В случае Василия Кондратьева – это брошенный университет, служба в СА, где, по его словам, «выучился на пишбарышню». Биография, в целом, общесоюзная. Уже написан «Затворник и шестипалый» и вышла «Асса».

Отсюда – восхищение подобными «многогранными» личностями сегодняшней, не нюхавшей портвейна с сырком «Дружба» критики. «Не говорю сейчас про густоту и оригинальность собственных сочинений Кондратьева, но — про потрясающую эрудированность всего, что он писал. Стилистически изысканно, с массой отвлечений, виньеток и сравнений, и при этом мускулисто кратко». И в данном случае, как уже отмечалось, том сочинений Кондратьева интересен для нас именно «литературоведческой» частью. Это настоящий гимн эпохе, когда можно было только читать, не работая, и зарабатывая интеллектуальный багаж. Это было не очень сложно, крамольный самиздат, на самом деле, был у многих. Уже у другого журналиста, помнится, «зачитали» взятую на время «запрещенную» книгу, и пришлось мотнуться по знакомым, чтобы найти в городе другой экземпляр. То ли «Мастера и Маргариту», то ли «Розу мира», то ли очередного Розанова с Бердяевым. Иному владельцу, скажем, номера парижского «Стрельца» еще в 90-е, когда писал Кондратьев, и в голову не пришло бы кичиться своей собственностью, приобретенной по случаю в лавке «19 ноября», куда жена редактора, помнится, сдала на продажу весь комплект журнала. Сегодня это раритет, достойный зависти и умиления, а не привычная когда-то букинистическая пожива. «И кто я такой, чтобы говорить им, / Что это мираж?» - помнится, сомневался БГ в «Поколении дворников».

Было ли новаторство в подобной методологии неофициального литераторства? Наверное, вряд ли, кроме «открытия» новых по тем временам и «неизвестных» в силу запрещенности имен. Но еще были живы и те, кому не надо было перелопачивать тонны советской паралитературы (а другой тогда не было) – воспоминаний и записок советских корифеев, откуда и черпались «знания» для «открытий» - чтобы рассказать о своих знаменитых современниках. Они дружили с Хлебниковым и Маяковским, но очередь к киоску «Союзпечати» с новейшими «открытиями» имен была более соблазнительна. Конечно, «открывать» их во времена Перестройки, когда из каждой «Трезвости и культуры», «Знания – силы» и «Химии и жизни», словно из утюга современности, повалил густой «культурный» пар, было благородно и востребовано, но «сезонное» новаторство тогдашних авторов, проступающее уже сегодня белыми пятнами беглого стиля – довольно условная категория качества.

Разброс имен, конечно, впечатляет, и каждый, живущий в то время «интеллектуал» советского разлива знал о них из тех же источников, что и автор «Показаний поэтов». Они были у многих. Никаких уловок, никакого мошенничества и авторских рукописей – только известные факты из малоизвестных трудов сухих академиков и допущенных к кормушке мемуаристов. У автора сборника не хватает разве что модных в ту пору Пиросмани и Чюрлениса - они тоже были полузапрещены в советском мире.

Впрочем, метод «описания», а не «создания» материала был более актуален в ту скудную информационную эпоху – этим и важен каждый из неофициальных авторов того времени, этим и остается знаменит. Особых открытий подобное литературоведение не предусматривало – прорывом было само уже упоминания «запрещенных» имен Юркуна, Поплавского, Леона Богданова… В то «бандитское» время 90-х все только устаканивалось во всех отраслях гуманитарного знания, и подобная моторика «неровных» отношений с материалом была привычным (и столь необычным для сегодняшнего читателя) делом.