Литературная критика

Дементий Шмаринов. Илл. к роману Ф.М. Достоевского "Идиот".

У Достоевского художественное время, универсальная категория поэтики, проявляется в двух независимых формах: сюжетного, тщательно, скрупулёзно исчисленного, и субъективного. Сюжетное, так сказать, объективное время, доминировавшее в поэтике натуральной школы, было главной формой художественного времени и у автора «Бедных людей». Имеющее причинно-следственный характер, оно доминирует, когда речь о взаимодействии главных героев с второстепенными и последних друг с другом и у Достоевского после «Преступления и наказания». Сюжетное время его — настоящее, современность, ею писатель поистине одержим, видя последствия прошлого и предвидя ростки неопределённого будущего.

После «Преступления и наказания», где Достоевский, как игрок в игру, погружается в бездны сознания, у его важнейших героев — своё субъективное время, которым он наделяет становящихся предметом пристального, чтобы не сказать, иезуитского изучения. Их он, подобно бабочкам, проворачивает перед собой и читателем на игле, наделяя временем, становящимся механизмом жестоких манипуляций: захочу — прокручу картину убийства не слишком мучительно, мгновенно-стремительно, пожелаю — буду проворачивать долго и медленно, всматриваясь в детали, в подробности зорко впиваясь. Я над собою не властен: в любой миг могу умереть — по царской воле, до невинных жертв ненасытной, от падучей: не убежишь, не отвертишься. Если со мною, живым, созданным по образу и подобию, тем более я — с теми, кого сам сотворил. И со мною и я — по жестоким законам мира подлунного.

Итак, субъективное время — это время главных героев, они — все с идей, не от мира сего — против мира сего.

Понятно, сотни, тысячи лет до Достоевского знали: одно и то же в разные периоды у разных людей может долго тянуться и быстро лететь. Но никто до него с этим пластилиновым временем, как он, не работал, то ли не чувствуя вправе временем управлять, то ли боясь так глубоко заглядывать в бездны сознания, опасаясь ослепнуть. Достоевский возвёл в художественный принцип психологический факт: одно и то же время может ощущаться по-разному. Д.С. Лихачёв: «Достоевский эмансипирует время, как он эмансипирует героев своих романов».

Субъективное время Достоевского — бесконечность мгновений: мгновений-прозрений, мгновений, определяющих судьбы, мгновений, вмещающих жизнь, мгновений, вечностью озарённых, мгновений настоящего, которые результат, продолжение прошлого, мгновений, в которых рождается будущее.

Автор «Идиота» тщательно заботится о соответствии сюжетного времени, перенасыщенного событиями, некоему реальному. Ещё на ранней стадии работы он задумывается над временной протяжённостью отдельных частей, над распределением событий во времени, первую половину второй части укладывая в единственный день, вторую же — в несколько. Или так: «Возвращение Князя из 5-дневного путешествия в Москву. Слишком скоро в 5 дней». События в «Идиоте» мгновенно сменяют друг друга, и в этой сумятице автор расставляет вехи, пунктуально отмечая иногда с точностью до минут течение обычного времени.

В «Идиоте», как и в других романах, Достоевский стремится сделать повествование как можно стремительней. «Задача: короче писать, чтоб было щегольски, симпатично (кратко и всё о деле) и занимательно», «короче писать; одни факты; без рассуждений и без описания ощущений». В черновиках — условное разделение сцен на «объяснительные», в них — значительные отрезки жизни героев, и «капитальные», сцены мгновений, в них — «проклятые» вопросы, главные мысли. Эти мгновения «инкрустированы» в сюжетное время, их склеивающее в единое целое. За этим — размышления и интуиция мастера, творящего многоголосие и многовременье (единое сюжетное и «мгновения»).

Время в «Идиоте» раздвигается порой до невероятных пределов, словно каморка силой губительной мысли студента расширяется до размеров Вселенной. События одного дня описаны в последней главе второй части романа и в первых третьей. Но дня недостало: Ипполит ночью читает ошеломлённым гостям Мышкина исповедь. Этот день с ночью — одно мгновение, но и здесь с педантичностью сообщается: собирающийся покончить жизнь самоубийством выходит в сад «в четвёртом часу». Мгновения и сюжетное время у реалиста «в высшем смысле слова» сопряжены, как метафизический план повествования с эмпирическим. 

Хорошо известно пристрастие Достоевского не только к рулетке, но и к «избыточному» употреблению слов, к примеру, любимому «вдруг». В число таких входит «мгновение». Порой несколько «мгновений» в нарушение стилистических норм приличия сталкиваются в одном предложении, отражая особенности современности в восприятии Достоевского.

Реформа 1861 г., пожары в Петербурге, студенческие волнения — всё это отражалось на страницах романов о современности, где изобилию фактов не было места, но было место духу, ритму сегодняшней жизни. Рукописи «Идиота», воспоминания А.Г. Достоевской, жены писателя, свидетельствуют, с каким дотошным вниманием читал Достоевский русские газеты за границей, работая над романом.

Само ощущение времени Достоевским было сгущённым, сконцентрированным до предела. Одна «минуточка», одно мгновение вмещают у него бездну чувств, мыслей, всю правду жизни. В эти мгновения жизнь открывается для него во всей целостной полноте, во всём бесчисленном многообразии. Мгновения, в которых и «красота, и молитва», и «высший синтез жизни», сопутствуют болезненному состоянию Мышкина, который предчувствует приближающийся припадок: «Мгновения эти были одним только необыкновенным усилием самосознания…, самосознания и в то же время самоощущения в высшей степени непосредственного. Если в ту минуту, то есть в самый последний сознательный момент перед припадком, ему случалось успевать ясно и сознательно сказать себе: «Да, за этот момент можно отдать всю жизнь!», — то, конечно, этот момент сам по себе и стоил всей жизни».

Сравним с рассказом Достоевского, приведенным Н.Н. Страховым: «На несколько мгновений я испытываю такое счастье, которое невозможно в обыкновенном состоянии и о котором не имеют понятия другие люди. Я чувствую полную гармонию в себе и во всём мире, и это чувство так сильно и сладко, что за несколько секунд такого блаженства можно отдать десять лет жизни, пожалуй, всю жизнь» (Биография, письма и заметки из записной книжки. СПб., 1883. Полное собрание сочинений Ф.М. Достоевского. Т. 1, с. 214 второй пагинации).

Как бы ни была сильна «склеивающая» функция сюжетного времени, мгновения настолько ярки, что композиция «Идиота» кажется фрагментарной, это усиливается обилием вставных эпизодов, часто сопутствующих сценам, названным автором капитальными. В первой же встрече Мышкина с семейством Епанчиных, когда лишь обозначаются отношения между ним и Аглаей, князь передаёт рассказ осуждённого, проведшего в тюрьме двенадцать лет.

Осуждённый за политическое преступление, он вместе с другими был возведён на эшафот. Через двадцать минут после объявления приговора было прочитано помилование. Эпизод — отражение события двадцатилетней давности: Семёновский плац, казнь петрашевцев. Достоевскому двадцать семь, столько же осуждённому из рассказа Льва Николаевича. «Он говорил, что эти пять минут казались ему бесконечным сроком, огромным богатством; ему казалось, что в эти пять минут он проживёт столько жизней, что сейчас нечего и думать о последнем мгновении».

Водоворот мгновений, в которых и которыми героя «Идиота» живут, втягивает и неофитов, когда, переставая быть созерцателями, становятся соучастникам бешеного пиршества бытия, переполненного любовью, ненавистью, жизнью и смертью. Так случилось с благонамеренным, живущим в нормальном времени Ганей. Мгновения, когда в камине сто тысяч горят, определяют в судьбе его не только то, что будет, случится, но и то, что было, случилось уже. После этого, словно временно умерев, он выпадает из поля зрения автора, возвращаясь на террасу дачи Лебедева в Павловске созерцателем текущих событий.

Мгновения — оселок. Аглая поначалу как бы не понимает рассказ об осуждённом, и, осознавая, молчит. «Вы очень обрывисты… Вы, князь, верно хотели вывести, что ни одного мгновения на копейки ценить нельзя, и иногда пять минут дороже сокровища», — понимает Мышкина Александра. Аглая же спрашивает: «Да для чего же вы про это рассказали?» Мотив мгновения перед казнью повторяется, когда Лебедев рассказывает Мышкину о казни графини Дюбарри.

Предощущение скорого разрешения мучающих предчувствий, предощущение скорого озарения не покидают князя и после братания с Рогожиным: обмена нательными крестами. Припадок падучей останавливает руку Рогожина с ножом. Мгновение озарения сливается с криком: «Парфён, не верю!..» Рогожин, выступивший из тёмной ниши на шаг, замирает в оцепенении. «Затем что-то как бы разверзлось» перед Львом Николаевичем, «необычный внутренний свет озарил его душу. Это мгновение продолжалось, может быть, полсекунды; но он, однако же, ясно и сознательно помнил начало».

Для Рогожина целый день метания по городу в добывании заветных ста тысяч сжался в одно мгновение: «одно оставалось у него в виду, в памяти, в сердце, в каждую минуту, в каждое мгновение».

Мгновение-озарение, мгновение-откровение, мгновение-жизнь: у Достоевского и у мгновения есть протяжение, у него и мгновение измеримо.

Мгновения могут не только обозначать предельно концентрированное время, но и стремительно развивающиеся события, неожиданные коллизии. Настасья Филипповна появляется из бокового входа воксала перед толпою поклонников. Мышкин три месяца не видел её и так же, как и в мгновение перед припадком, «непосредственным ощущением» понимает, что эта женщина — «помешанная». Он чувствует: в его разговоре с Рогожиным о Настасье Филипповне недоставало слов, которые «могли бы выразить ужас». Мгновение определяет отношение к Настасье Филипповне. В это мгновение Мышкин говорит что-то Аглае, пробует даже ей усмехнуться, «но вдруг, точно мгновенно забыв её, опять отвёл глаза направо и опять стал следить за своим чрезвычайным видением». Опять, опять — против воли видение преследует его, не давая уйти, отвязаться. Аглая видит Настасью Филипповну и полушёпотом произносит: «Какая…» Это слово, «неопределённое и недоговорённое», стало решающим: «она мигом удержалась и не прибавила ничего более, но этого было уже довольно».

Настасья Филипповна направилась к Евгению Павловичу, выкрикивая, что его дядя «просвистал» казённые деньги и застрелился. Офицер, «конфидент» Евгения Павловича, произносит: «Тут просто хлыст надо…» «Настасья Филипповна мигом обернулась к нему. Глаза её сверкнули; она бросилась к стоявшему в двух шагах от неё и совсем незнакомому ей молодому человеку, державшему в руке тоненькую плетёную тросточку, вырвала её у него из рук и изо всей силы хлестнула своего обидчика наискось по лицу. Всё это произошло в одно мгновение». Заканчивается скандал, продолжавшийся «не более двух минут», тем, что появившийся из толпы Рогожин уводит Настасью Филипповну.

Кульминационная сцена первой части романа, сцена празднования дня рождения Настасьи Филипповны занимает несколько глав. Ритм нетороплив: Настасья Филипповна собравшимся о своём решении сообщить не спешит. Зато финал сцены стремителен: «предложение» Мышкина — Настасья Филипповна: «Значит в самом деле княгиня», её исступление, бегство с Рогожиным. И противопоставления мгновению — времени. На мгновение у Настасьи Филипповны мелькнула мысль не насмеяться над князем. «Потом она вдруг обратилась к князю и, грозно нахмурив брови, пристально его разглядывала; но это было на мгновение; может быть, ей вдруг показалось, что всё это шутка». Дважды — вдруг, и, решившись, Настасья Филипповна Мышкину: «Времени верь — всё пройдёт!» И впрямь, во времени, от реального не сумевшего, не решившегося отречься, всё пройдёт: кого смерть поглотит, кого тьма сознания, потухшего, убитого бесчисленным множеством мгновений и «вдруг», не озарившись, проглотит.

Аглая «одна-одинёшенька» приходит вечером к князю. События предшествующих часов этого дня Мышкин едва запомнил, «он знал только, что начал совершенно ясно всё отличать в этот вечер только с той минуты, когда Аглая вдруг вошла к нему на террасу и он вскочил с дивана и вышел на средину комнаты её встретить: было четверть восьмого». Мышкин пытается остановить «безумную, но понимает»: Аглая решилась идти «туда». Ещё пытавшийся ей возразить Лев Николаевич «оборвался в одно мгновение и уже ничего не мог вымолвить». Аглаю и Мышкина в дом впускает поджидавший Рогожин. Аглая и Настасья Филипповна садятся поодаль одна от другой, Мышкин и Рогожин стоят. «Молчание продолжалось ещё несколько мгновений» — экспозиция завершена, сцена к взрыву тщательно подготовлена. Нескольких фраз, которыми обменялись Аглая и Настасья Филипповна, достаточно, чтобы «одна из этих женщин до того уже презирала в то мгновение другую и до того желала это высказать… что, как ни фантастична была другая, с своим расстроенным умом и больною душой, никакая заранее предвзятая идея не устояла, казалось, против ядовитого, чисто женского презрения её соперницы». «Кто захочет, тот и может его обмануть, и кто бы ни обманул его, он потом всякому простит, и вот за это-то я его и полюбила». Сказав это, «Аглая остановилась на мгновение, как бы поражённая». Аглая говорит о письмах Настасьи Филипповны, в которых та уговаривала её «идти замуж» за князя. Настасья Филипповна, до того ещё о чём-то мечтавшая, хотя предполагавшая «скорее дурное, чем хорошее», «в первое мгновение» не нашлась. Финал сцены: исступление Настасьи Филипповны, кричащей Аглае: «А хочешь я сейчас… при-ка-жу, слышишь ли? Только ему при-ка-жу, и он тотчас бросит тебя и останется при мне навсегда». Она не верит своим словам, но в то же время «желает продлить мгновение и обмануть себя». Соперницы в ожидании смотрят на Мышкина. Он видит перед собой только «отчаянное безумное лицо» Настасьи Филипповны и обращается «с мольбой и упрёком» к Аглае: «Ведь она… такая несчастная». Решающим становится «мгновение его колебания». Под ужасным взглядом Аглаи он онемел. «В этом взгляде выразилось столько страдания и в то же время бесконечной ненависти, что он всплеснул руками, вскрикнул и бросился к ней, но уже было поздно! Она не перенесла даже и мгновения его колебания… и бросилась вон из комнаты».

С героями, лишь в мгновениях способных существовать, такими, как Мышкин и Ипполит, сопряжён образ «вечного солнца». На соседних страницах тетради с подготовительными материалами о речи Мышкина: «Да здравствует солнце, да здравствует жизнь»; «Ипполит: солнце, которое приносит всем, и мне ничего».

Смерть часто у Достоевского ассоциируется с заходом солнца, что, вероятно, было вызвано теми местами Евангелия, где говорится о затмении солнца во время распятия. Мышкин приходит в последний раз к Мари перед смертью её перед самым заходом. «С закатом солнца, в тихий летний вечер умирает и моя старуха» — фраза из рассказа генерала Епанчина о самом дурном в жизни поступке. С последним лучом заходящего солнца умирает и Вася («Дядюшкин сон»). Озлобленный Ипполит «положил умереть в Павловске на восходе солнца». «Для чего мне ваша природа, ваш павловский парк, ваши восходы и закаты Солнца». Смерть — с заходом, самоубийство — с восходом.

Когда Мышкин ушёл от Рогожина (2 часть, 5 глава), ему внезапно вспомнились слова, сказанные тому в Москве: «В этот момент мне как-то становится понятно необычное слово о том, что времени больше не будет». Слова эти Лев Николаевич вспоминает в Летнем саду, когда «что-то мрачное заволокло на мгновение заходящее солнце». Мышкин предвидит то время, когда для него, безнадёжно больного, «времени больше не будет». Все герои «Идиота» могут жить вне мгновений, Мышкин — только в мгновениях. Время не властно над «положительно прекрасным человеком», неизменяемым князем Христом, оно к нему отношения не имеет.

М.М. Бахтин о значении мгновений в творчестве Достоевского: «Достоевский почти вовсе не пользуется в своих произведениях относительно непрерывным историческим и биографическим временем, он «перескакивает» через него, он сосредотачивает действие в точках кризисов, переломов и катастроф, когда миг по своему внутреннему значению приравнивается к «биллиону лет», то есть утрачивает свою временную ограниченность» (М. Бахтин. Проблемы поэтики Достоевского. М.: Советский писатель, 1963, с. 200).

Многочисленные события, текущее и сиюминутное, глухие отголоски прошедших эпох и прозрение будущего, «золотые сны» человечества и грязь мостовых, комнатушек, трактиров, любовь-ненависть и ненависть-любовь, весь хаос человеческих отношений — всё у Достоевского в немногих днях романного времени, даже часах, даже мгновениях, друг друга сменяющих, запутывающихся в паутине сюжетного времени и вырывающихся из него. В мгновениях решаются судьбы, одна «секундочка» до размеров вечности вырастает в мире, преображенном «фантастическим реализмом».

(Продолжение следует)