Безличное личное
Самые интересные романы этой зимы вышли из типографий на её изломе: 2018 год становился 2019, и было что-то загадочное в этих трёх книгах – романы зимы 2018/19 пришли из прошлого. «Расположение в домах и деревьях» Аркадия Драгомощенко имеет хронотопическую метку «Ленинград, 70-е», «Пришед на пустошь (Nun komm der heiden Heiland)» Виктора Лапицкого датирован 1983-1986 годами, в послесловии к «Путеводителю по N» Александр Скидан вспоминает первую журнальную публикацию романа в 1996 году.
Текст, прорывающийся через нагромождение времени. Есть в этом нечто манифестирующее его силу, словно бы время, тупое и грохочущее, как фабрика, не может заглушить голос текста. Даже хочется слегка помечтать, думая, что текст сильнее человека: он вплетается в тексты других, его хранят, ждут, когда придёт его время, печалятся, когда текст отвергается издательством, падают духом и думают, что время переупрямит текст, засопротивляется тексту насмерть. Но нет.
Пришедшие из прошлого тексты не только этой своей выброшенностью из времени едины. Их «авторы» (возьмём это звание в кавычки, потом раскавычим – так будет верней, о чём чуть позже) – люди меж собой знакомые, уважающие друг друга и, я уверен, друг другом увлекающиеся. Формальные признаки общности: ленинградцы/питерцы, интеллектуалы, бережно относящиеся к культуре, строгие, без ажитаций трудари.
Важная черта их общности: щедрость. За каждым именем – Драгомощенко, Лапицкий, Скидан – целое пространство, подаренное читателю, писателю, мыслителю.
Драгомощенко – это сотни стихотворений, которые не мог написать никто другой, сотни фрагментов мышления, черпающего из самого себя, особенного хода мысли, подныривающей под твёрдую корку вещей; Драгомощенко – это переводы, знакомящие с Лин Хеджинян, Робертом Крили, Майклом Палмером, Чарлзом Олсоном.
Лапицкий – это человек, открывший седьмой континент мышления: голос Жака Деррида, друг и переводчик Лиотара (недавно вышедшая «Либидинальная экономика» – это переводческий подвиг), переводчик Мориса Бланшо и Пьера Клоссовски, Брайана Олдисса и Джеймса Грэма Балларда, обоих Бартов – Джона и Ролана (см. «После-словия»).
Скидан – это не просто поэт и критик, но историк особенной литературы, которая считается многими недалёкими читателями маргинальной, являясь на деле магистральной, что блестяще и подробно доказано в сборнике критических статей «Сумма поэтики». Скидан – это переводы из того же Палмера и Розмари Уолдроп, это работа над Олсоном, это, в конце концов, работа сохранения, пусть о романе Драгомощенко, ещё имеющим в 1978 году название «Расположение среди домов и деревьев», Скидан написал: «Моя версия заключается в том, что в этом романе АТД борется с прустинианско-набоковской концепцией литературы как спасения через память и эстетизацию индивидуального опыта».
Чтобы на одном дыхании высказав всё это не задохнуться, нужно перевести дух и прямо признать, что знакомство с Драгомощенко, Лапицким и Скиданом – это не просто знакомство с огромным миром: открытые русскоязычному читателю пространства мгновенно встраиваются в его мышление, созидая в нём новые связи. Грубо говоря, многие из нас, читателей, писателей и мыслителей, «сделаны» Драгомощенко, Лапицким и Скиданом – их текстами, переводами, ходами мышления.
Кроме всех этих соединяющих вещей, есть нечто, роднящее три несхожих меж собой романа. Эту родственную связь прекрасным образом выявил Морис Бланшо в тексте «Задним числом», который перевёл Виктор Лапицкий: устранение из текста «автора» (отсюда и кавычки: автор уходит, кавычки открываются, остаётся лишь его имя, кавычки закрываются). Бланшо писал, что автор существует во время написания текста: до текста его ещё нет, после текста уже нет. Текст спроваживает автора, становясь безличным (что не означает его безликости); он пишется прямо по телу автора, что становится полупрозрачным, и лишь изредка из-под букв виднеется что-то смутное (рука? глаз? рот?).
Смерть автора? Несомненно, но в том смысле, что автор перестаёт быть той главной инстанцией, в ведении которой все разгадки текста. Автор, поставив (или, как Лапицкий в своём романе, не поставив) последнюю точку, превращается в читателя, одного из многих, читателя без привилегий. Поэтому Бланшо попенял бы Скидану за его разъясняющее послесловие к его же «Путеводителю…» и остался бы доволен его интервью с Лапицким, опубликованным Colta: сказано было много интересного, но ничуть не снижающего читательский интерес.
Аркадий Драгомощенко в конце 1970-х (фото Остапа Драгомощенко, из личного архива Зинаиды Драгомощенко)
Безличность в тексте реализуется каждым автором особенным манером. АТД в «Расположении…» уже довольно близок к герметичным фрагментам «Китайского солнца» и «Фосфора», причём замкнутость этих «тёмных» текстов рождается из цельности мышления, вынувшего их из себя. Рождение персонажа (или хотя бы кого-то, имеющего имя) – глоток воздуха для того, кто выныривает из-под тёмной воды. Внезапная история из прошлого, рождённая пристальным взглядом на предметы, становится мольбой о нарративе, которая всегда обрывается ходом мышления, который не знает истории.
Выскажу нечто кощунственно-буржуазное – по крайней мере, в эту сторону нечасто смотрят те, кто пишет о Драгомощенко: его тексты удивительно красивы. «Расположение в домах и деревьях», частица петербургского текста (координаты пространства: Гоголь – Вагинов – Кондратьев), поражает своей красотой и особенной ладностью синтаксиса. Возможно, добиваясь постепенного истаивания автора в тексте (автор, как свеча, плачет воском, освещая текст изнутри), АТД выражает ту самую тягу слов к словам, даёт проявиться желанию слов соединиться в особенном порядке.
Это целебная красота. У меня есть один заветный текст, чтение которого приводит мысли в состояние ясности и покоя – «Жизнь Андрея Николева», «этюд с комментариями» Василия Кондратьева. Достаточно прочесть его, чтобы вся дискурсивная грязь, льющаяся из телевизора и компьютера, смылась, и прояснилось, как можно говорить, мыслить и писать. Теперь есть ещё один лечебный текст: достаточно перечесть несколько фрагментов из «Расположения…», чтобы успокоить разум, подстёгиваемый пропагандой и другими вещами, которые пытаются нас насильно обезличить. Залечить раны мышления дорогого стоит.
1)
2)
Если Драгомощенко ещё заклинает безличное, постоянно возвращает читателя к бессилию речи, вялости слов и невозможности обращения к памяти непосредственно, Лапицкий в своей «поэме» (так АТД назвал роман после прочтения фрагментов) устраивает такую ситуацию, что попытка её осознания и разоблачения чревата головокружением, если не тошнотой. Первый персонаж (сначала я написал «человек», но быстро себя поправил) смотрит в телевизор, наблюдая за вторым персонажем, который смотрит в телевизор, наблюдая за первым персонажем. Естественно, что в такой ситуации даже цифры ничего не означают и нельзя рассчитаться на «первый»-«второй» – да и персонажей, собственно говоря, нет. Есть лишь книга-телевизор, в которую смотришь, с ужасом и надеждой предполагая, что она не смотрит в тебя.
Телевидение как метафора, процесс смотрения/чтения как лента Мёбиуса: в каждый конкретный момент, во время остановки движения можно двумя пальцами нащупать обе её стороны, но как только пальцы начинают скользить, вторая сторона исчезает. «Пришед на пустошь», кроме референций к Деррида, очарованного злым гением телевидения, отсылает к ещё одному пришлецу из прошлого – посмертному фильму «Блуждающая мыльная опера» Рауля Руиса (снят в 1990 году, вышел на экраны в 2017), смонтированного его женой Валерией Сармиенто. Персонажи этой удивительной постановки переходят из телевизора в телевизор, примеривая имена и судьбы, прописанные в сценариях сериалов. Иногда они смотрят в телевизор – иногда телевизор смотрит в них. Говорить о Личности или «Я» в этом случае, как и в ситуации пришедшего на пустошь, не приходится.
«Новое литературное обозрение» в 152 номере посвятило критическим разборам романа Лапицкого внушительный блок, озаглавив его «Книга как событие». И никаких споров по поводу этого быть не может, как нельзя спорить и о том, что «Пришед на пустошь» с его трудным подчас стилем открывает новое пространство для мышления, бегущего от нарратива и не порождающего субъектов-гомункулов, но заставляющего осознать, насколько хрупка личность и пресловутое «Я». Это осознание требует серьёзного труда, требует литературы, а не беллетристики («удобочитаемой сюжетной прозы» – определение Скидана вполне может сойти за критерий различения).
Александр Скидан в середине 1990-х (фото на документы, из личного архива Александра Скидана)
«Никакого "я"». Так озаглавлены фрагменты беседы Кати Морозовой и Александра Скидана, в которой рассматриваются принципы ускользания автора из текста «Путеводителя по N». Роман, сотканный из фрагментов других романов, тем не менее, рассказывает историю безумия Фридриха Ницше. Никакого постмодернизма, никаких игр в узнавание и игрищ с культурой – Скидану не потребовалось почти никаких дополнительных приёмов работы с текстом для его «фантазматического отождествления с Ницше».
Скиданов «писатель как диджей» (с отсылками к Тристану Тцара, Брайону Гайсину, Кэти Акер и Уильяму Берроузу) ассоциативно связывается с режиссёром-виджеем: в 2018 году Жан-Люк Годар показал свой фильм «Книга образа», который был почти весь соткан из чужих изображений. Это обстоятельство не стало преградой для того, чтобы высказать свои мысли или, что точнее, отыскать личные мысли у других. Более того, работа по конструированию из деталей намекает на то, что все эти фрагменты уже заданы. Но Скидана и Годара, в отличие от многих постмодернистов, пронизывает оптимизм: ну заданы, ну что же поделать? Собирать, собирать, собирать.
Если Лапицкий показывает всю ткань текста («Я» как сплетенный из других «Я» текст), то Скидан отыскивает в каждой нити различных текстов слова Ницше; если перефразировать Гоголя, его описание обстановки Собакевича, Скидан, цитируя Достоевского, Манна, Рильке, Беккета, Бланшо и многих других, показывает, что в их текстах есть это «И я тоже Ницше!». Это возвращает к пониманию силы текста, который теряет автора, зажатого глыбами времени, – текста, звучащего через другие тексты.
Бессмертного текста, безличного, незабываемого.
Автор бесконечно благодарен Зинаиде Драгомощенко, Виктору Лапицкому и Александру Скидану за предоставленные иллюстрации к его скромному тексту
Необходимо зарегистрироваться, чтобы иметь возможность оставлять комментарии и подписываться на материалы
