Комментарий |

Русская философия. Совершенное мышление 26

Идти на восток предметно – только пыль поднимать на дороге.

Идти на восток непредметно – только пыль поднимать на дороге.

Как же идти на восток? Где точки соприкосновения запада и востока
как модусов одной цивилизации?

Восток соприкасается с западом самой природой современного человека
как единичной целостности, как индивидуума, однако, в силу
того, что внимание запада направлено в противоположную
вниманию востока сторону, эти два типа культуры похожи на
двуликого януса, в поле зрения каждого из которых не может оказаться
другой по причине принципиального разного разворота
внимания, или, на терминологии востока, по причине различного
сочетания одних и тех же элементов целостности: запад
культивирует фиксацию, восток – её отсутствие, запад формируется
субъектом, восток – бессубъектным (созерцанием), запад расширяется
предметно, восток – созерцательно и пр.

Если запад полагает жизнь только в устойчивые предметы, то восток её
оттуда изымает, высшая цель запада – живой субъект, востока
– живой мир.

Только наличие третьего, срединного (русского) модуса
восстанавливает и удерживает целостность современной цивилизации.

Срединный означает являющийся средой, стихией, то есть жизнью.

Запад стремится опредметить, овеществить жизнь, сделать её «что»,
вот этим «что» (например, dasein Хайдеггера), восток стремится
аннигилировать её как наличность, распредметить в ничто,
небытиё, поэтому срединный модус по необходимости должен
удерживать жизнь саму по себе.

Поскольку же ни зафиксировать, ни удержать жизнь саму по себе как
стихию невозможно (то есть её опредметить), и точно так же
невозможно её распредметить, то остаётся только одно – быть ею
на время её существования, быть всполохом жизни, для чего
требуется особое внимание, намерение и пр., то есть особая
технология, к которой ещё обратимся.

Пока мне это понятно не больше вашего, но тем интереснее будет
дальше, ведь мышление – не узнавание, знание – не воспоминание,
мышление – живая стихия, творение, которое не нуждается ни в
чём внешнем, направляя внимание на нечто (например, на
восток как тип культуры) и удерживая его, я позволяю жизни
творить то, что меня интересует; я творю, не творя, я узнаю, не
зная, я мыслю, не размышляя.

«Я всё победил, я всё знаю; при любых дхаммах я не запятнан. Я
отказался от всего, с уничтожением желаний я стал свободным.
Учась у самого себя, кого назову учителем?» («Дхаммапада»)

Каждый может учиться только у самого себя как «великой книги жизни»,
которая пишется всегда вместе с его вниманием.

Мы – запад, восток и срединность – начнём понимать, действительно
понимать, а не воспринимать в соответствии с самим собой как
типом, друг друга и себя как единое целое только тогда, когда
будем и предметны, и созерцательны, и живы всем этим, когда
наше внимание станет общим, одним, а не раздробленным и
отчуждённым, когда мы действительно будем современны себе,
когда обретём себя как совершенных.

Продолжим рассматривать восток.

Восток в своей интенции принципиально бессубъектен, на востоке нет
намерения быть субъектом, а есть намерение быть созерцанием,
бессубъектной координацией бытия.

Для того, чтобы адекватно ориентироваться в топосе восточной
культуры, необходимо всё время удерживать это понимание, тогда
можно преодолеть «западную» интерпретацию востока, которая
полагает в его основание – как само собой разумеющееся –
устойчивого субъекта, только не западного – деятельного, а
«восточного» – «созерцательного».

При этом, конечно, созерцание понимается как некоторая деятельность
субъекта, а именно: продолженное восприятие, пристальное
рассматривание нечто и т.д.

Нет ничего комичнее для востока, чем «созерцательный субъект»!
поскольку субъект не может созерцать в принципе, так как именно
как субъект появляется в результате целого комплекса
определённых фиксаций, в том числе – фиксации как «я».

Созерцание же достигается только тогда, когда будет разрушен этот
комплекс фиксаций, фиксирующий вообще не может созерцать, так
как его внимание направлено на удерживание некоторого
содержания (схватываемого) как длящегося, в результате чего
неизбежно возникает комплекс фиксаций как «субъект» кармы, как
кармическая личность.

Созерцание же означает со–зерцание, вместе с восприятием, при этом
«со» означает хорошо нам известную по Демокриту
«совокупность», целостность, то есть совокупность как скоординированную
целостность всех элементов без доминирования какого-либо из
них (то есть без фиксаций вообще).

Совокупность, или единство, или координация восприятия не имеет
субъекта как отдельного элемента совокупности. Восприятие, даже
удерживаемое, никак не является созерцанием; для того, чтобы
стать им, необходимо схватывание лишить любой фиксации, а,
следовательно, субъекта; но тогда схватываемое лишается
своей доминанты предметности. То есть предметность
(схватываемое, осознаваемое) становится доминирующим только за счёт
фиксации, удерживания, «привязанности».

Лишить же схватывание фиксации – это дело многовекового опыта для
культуры и многолетнего опыта для человека.

С учётом всего этого необходимо очень осторожно пытаться понимать
восток, впрочем, как и запад; ведь восточный человек, выделяя
«привязанность» западного человека к предметности,
устойчивости существования и к себе как устойчивому существованию, в
том числе, не задумывается о доминировании своей
«привязанности» к бессубъектному точно так же, как западный – к своей
предметности.

Восток видит слабость запада в предметной привязанности; запад видит
слабость востока в привязанности к созерцанию; первый
говорит второму: ты слишком субъектен, второй говорит первому: ты
слишком бессубъектен.

Бессубъектность востока совершенно не означает отсутствие субъекта,
как бы парадоксально это ни звучало; матрица современной
цивилизации не предполагает единственности своей интерпретации,
скорее, наоборот, она предполагает развитие обоих аспектов
матрицы – субъективности запада и бессубъектности востока.

Конечно, бессубъектность нельзя понимать как иллюзию
бессубъектности, это именно бессубъектность субъекта, безиндивидуальность
индивидуума, бесчеловечность человека, точнее,
бессубъектность единичности (язык здесь не поможет, так как предметен по
природе, но это не означает, что и речь, а тем более –
мышление, могут выражать только предметное).

Переход от магической цивилизации к современной, от единичности рода
к единичности человека, как на западе, так и на востоке,
происходил тотально, как полная смена формообразующих матриц.

Восточная культура акцентировала при этом переходе именно
созерцание, бессубъектность как координацию всех элементов единства
человека.

В этой координации внимание направлено прежде всего на уменьшение, в
предельном случае – аннигиляцию, уничтожение, исчезновение
воздействия человека на мир.

Как запад акцентировал предметность и тем самым превратил её в
доминирующий модус бытия, сформировав при этом намерение
предметности (субъектности), так восток акцентировал бессубъектность
как доминанту целостности, сформировав тем самым намерение
«бессубъектного субъекта», намерение бессубъектности
существования, позволяющего полностью проявиться как есть бытию
(дао); полная проявленность мира достигается для востока только
как аннигиляция всех фиксаций человека.

Пренебрежение предметностью, в том числе – пренебрежение человеком
как предметным существом, читается в восточной культуре так
же хорошо, как обратная этому направленность запада –
направленность на человека как принципиально предметное существо.

Человек как предметное существо не может созерцать (в восточном
смысле, который, конечно, не единственный, хотя намного более
интересный, чем западный), то есть не способен к бессубъектной
координации целостности, поскольку доминанта предметности
превращает восприятие в рассудочное восприятие.

Субъект западной культуры и философии, или как его называл
Мамардашвили – «собранный субъект», это предметный человек, человек в
модусе предметности, которой его не может лишить, как
считает философия, даже отсутствие тела, почитайте Платона, у
него много об этом, например:

«…принимаясь исследовать что бы то ни было совместно с телом, душа
всякий раз обманывается по вине тела… и лучше всего мыслит
она, когда распростившись с телом, она останется одна и
устремится к бытию, прекратив и пресекши общение с телом».

Но вот что неизбежно: если полагаешь существование души отдельно от
тела, то полагаешь её именно в предметном модусе
существования, всё существующее предметно по определению, при этом
неважно, будет ли это чистая и бессмертная душа или грязное и
смертное тело, идеальная окружность или тефлоновая сковородка,
мыслимый шар или кожаный мяч, божественный смысл или
грязное ругательство, голос совести или голос пьяного соседа,
избивающего ребёнка, трансцендентальное единство апперцепции или
прыщ на заднице.

Как только перестаёт действовать фиксация на предметности,
предметность теряет свою доминантность моментально исчезает и
субъект, и предмет, или точнее, человек как субъект и объект как
предмет.

Если запад исходит из человека как субъекта, то восток – из мира как
объекта; при этом запад вынужден всё время подгонять мир
под человека, восток – человека под мир; оба топоса как бы
компенсируют друг друга.

Совершенство запада возможно только как совершенство непредметного,
совершенство же востока возможно, соответственно, только как
совершенство предметного, но, конечно, не как предметное
совершенство, а как совершенство бессубъектного,
скоординированного с предметным.

Это очень хорошо чувствовали и понимали древние восточные мудрецы;
здесь мне вспоминается, как красочно Пятигорский описывал
внимание Будды к особым проявлениям предметности; так, увидев
чрезвычайно красивого юношу, он немедленно призвал его в
монахи.

Пятигорский комментировал это так: красота юноши – выполнение
предметного модуса существования, здесь, в миру он уже исполнился
и должен двигаться дальше; то есть Пятигорский, оставаясь
самим собой, ставит себя на место восточного учителя и
предполагает, как бы тот поступил, в соответствии с чем и обращает
внимание на то, что карму предметности теперь должно сменить
созерцание.

Однако направление внимания совершенства востока обращено не от
предметности к созерцанию, а, наоборот, от созерцания к
предметности! Будду (в этом случае) интересовало не выполнение
предметности как этап движения к просветлению (это уже и так –
общая направленность культуры), а как раз обратное, очень
трудное и редкое для востока – координация созерцания с
предметностью, а именно – возможность предметного совершенства (для
созерцающего).

Интересно, да, совсем не совпадает с привычным; мечтой запада
является совершенство созерцания (мышления), а мечтой востока –
совершенство предметного восприятия.

Для запада «трудно быть богом», для востока «трудно быть человеком»
(«Дхаммапада», здесь я привожу «Дхаммападу», потому что она
оказалась под рукой; типологически восток можно показывать
на Упанишадах, ламаизме, йоге, сельском хозяйстве Китая или
современном японском кино).

Для Будды дело не в том, что прекрасный юноша выполнил предметное и
нуждается теперь в созерцании, дело именно в том, что не
хватает предметного совершенства, потому что трудно быть
субъектом в матрице буссубъектности, выражающим, показывающим
собой совершенство.

Без этого восток далёк и непонятен, особенно западной культуре; так,
Пятигорский, конечно, очень театрально разыгрывает карту
особой красоты юноши, потакая нам и западному образу
восточного мудреца, которым он воодушевляет нас.

Но Будду при этом мы никак не узнаём, мы только узнаём себя, ведь
именно нам с Пятигорским кажется, что «так себе мирянин будет
и так себе монахом» и наоборот, необыкновенно красивый
мирянин будет прекрасным монахом; что это даёт нам? гламурное
времяпровождение? – да, понимание востока? – нет.

Для Будды, как и для восточной культуры вообще, очень важно удержать
предметность, не дать ей размыться настолько, чтобы её
неопределённость, смазанность не повредила созерцательности.

Для запада проблемой является раздутость субъекта, для востока – его
малость, если не ничтожность, сжатость до малой точки,
«пресность».

То есть совершенство каждого модуса современной культуры – западного
и восточного – компенсирует отчуждение, возникающее как
результат доминирования какого-либо элемента культуры: на
западе – предметности, которое компенсируется непредметным
мышлением, на востоке – созерцания, которое компенсируется
предметным вниманием.

Так что совершенство – не предел доминирования, не усиление
культурной направленности, не выражение идеального стремления модуса
культуры, а, наоборот, сдерживание этой общекультурной
направленности, противовес стремления большинства,
анти-доминанта, анти-мечта! Признаюсь, для меня это новость, так что надо
с этим побыть немного, прежде чем двигаться дальше.

Необходимо зарегистрироваться, чтобы иметь возможность оставлять комментарии и подписываться на материалы

Поделись
X
Загрузка