Онтологические прогулки

Перескакиваю через некоторые известные и не очень в философии головы
(пока не судьба, да и смысла нет – совершенством там не
разживёшься) и приступаю к науке как наиболее обеспеченному
ресурсами сегменту современного мышления.

Если современная философия кормилась и до сих пор кормится прежде
всего за счёт обслуживания наличного, подведения под него
теоретического основания, онтологической базы, то перед наукой,
особенно с тех пор, как в неё стали вливать средства,
ставится совершенно другая задача – обеспечения ближайшей зоны
развития (прежде всего зоны развития тех корпораций, частных
или государственных, которые инвестируют – военных,
электронных, энергетических, парфюмерных и пр.).

На долю фундаментальных исследований приходится ничтожная доля общих
вложений в науку, так что открывающиеся перед человечеством
возможности упираются в ограниченность межгосударственного
взаимодействия, бедность объединённых ресурсов и пр.

Но и это не самое главное. Дело не только и даже не столько в
бюджете науки, сколько в том, как именно определяется
направленность этой ближайшей зоны развития, как тактическая, так и
стратегическая.

Западный тип мышления доминирует в науке не просто потому, что он
единственно возможный и эффективный, а потому, что он самый
предметный и именно поэтому самый востребованный доминирующей
константой западного типа культуры – предметной
деятельностью, максимой которой является тезис – «к самим вещам», освоим
(завоюем) мир в той степени, в какой он открывается науке и
наукой и в какой можем до него дотянуться.

Именно наукой, потому что философия уже другая, она не участвует в
этом освоении-завоевании, она замкнулась в себе и на себя,
поэтому мыслить учёным приходится самим.

И действительно, может ли помочь Кант Лобачевскому или Дарвину, если
формы созерцания априорны и не поддаются трансформации?

Может ли помочь Гуссерль Эйнштейну рефлексивным нюансированием первокогитаций?

Может ли Сартр или Витгенштейн помочь современным учёным
представлением о субъективности, имманентной самой себе, или
требованием прояснения наличного языка?

Вряд ли, скорее, наоборот, сколько-нибудь основательное погружение в
современные философские построения надолго отобьёт у
учёного способность размышлять.

По порядку: 19 век – геометрия Лобачевского и иже с ним, Дарвин,
Маркс, низложение представления об эфире; 20 век – теория
относительности, наука и атом, наблюдатель в физике; 21 век:
наступление современного стиля мышления по всем направлениям.

Лобачевский и новая геометрия. Очень трудно удержаться от того,
чтобы не выделять математику в качестве совершенно особой науки
(и мне тоже, так как с детства мне внушалось особое уважение
к ней), принципиально отличающейся от других наук –
социологии, биологии, истории и пр. своей достоверностью.

Однако это необходимо уметь делать, иначе разобраться с ней
невозможно; математика – это то же самое мышление, его привычные
тропы, которыми ходят все принадлежащие данной культуре.

В «совершенной математике» было показано основание всей современной
математики как культурного феномена, а именно – матрица
единичности, и одновременно её принципиальное родство именно с
современным типом человека.

Необходимым этапом развития этой матрицы в мышлении было
представление о вечном, постоянном, неизменном единичном мире,
доминировавшее в средневековье, которое началось (в мышлении, как
минимум) с Платона и Евклида, а закончилось Декартом и
Ньютоном.

Что же делает Лобачевский и другие математики, если технически,
буквально – они изменили всего лишь одну из аксиом евклидовой
геометрии, аксиому о параллельности? Принципиальность шага
Лобачевского заключается в том, что он трансформировал
пространство евклидовой геометрии, лишив его той однородности,
которая позволяла полагать и действовать в соответствии с этим
полаганием – натурфилософски, то есть трансцендентально,
неважно – в материалистическом или идеалистическом варианте.

Теперь, когда оказалось, что можно построить непротиворечивую
геометрию, в которой не выполняется классический постулат
параллельности, было уже невозможно полагать однородность,
гомогенность математического (и физического) пространства, в нём
стали появляться дыры.

Схожие процессы происходили и в политэкономии Маркса, которая
обнаружила принципиально неконтролируемые человеком общественные
процессы, разрушающие представление о однородности и единстве
пространства общественного взаимодействия.

В естествознании Дарвиным были обнаружены динамические процессы
формообразования видов, что категорически было невозможно в
установленном и упорядоченном мире Средневековья.

То есть разваливалось не только пространство математики (и физики),
разваливалось вообще всё пространство мышления как
однородное, непрерывное, отслеживаемое человеком пространство; более
того, в 19 веке стала всё более отчётливо и настойчиво
проявляться феноменальная природа общественного взаимодействия,
исключающая возможность раз и навсегда установленного порядка
вещей.

Лобачевский не просто изменил интерпретацию пятого постулата
Евклида, он изменил представление о математическом пространстве и
тем самым – изменил само это пространство!

Он пишет: «В природе мы познаём собственно только движение, без
которого чувственные впечатления невозможны. Итак, все прочие
понятия, например, геометрические, произведены нашим умом
искусственно, будучи взяты в свойствах движения; а потому
пространство, само собой, отдельно, для нас не существует, мы
допускаем, что некоторые силы в природе следуют одной, другие
своей особой геометрии».

То есть геометрий много и они разные; это вам ничто не напоминает?,
конечно, я имею в виду не рассуждения Сартра о ничто, я имею
в виду атомы Демокрита – их много и они разные!

Кстати, неудовлетворительность аксиоматики геометрии Евклида не
являлась основным источником исследований Лобачевского; его
интересовала именно возможность разнообразия геометрий,
воображаемость их применений, возможность выхода за размерности
человека и пр.

Заметьте, если «некоторые силы в природе следуют одной, другие своей
особой геометрии», то невозможно помещать эти силы в
однородный непрерывный единственный мир, то есть представление об
эфире как среде всех природных взаимодействий теряет своё
доминирующее (явное или нет, не имеет значения) положение и
постепенно сходит на нет.

Обратимся к Дарвину, который, пожалуй, нанёс самый сильный удар
именно теоретическому, философскому пониманию мироздания,
показав на материале происхождения и истории видов растений и
животных то, что казалось абсолютно невозможным средневековому
человеку (в мировоззрении и в 19 веке средневековье
доминировало) – видоизменение, трансформацию видов как форм.

Мир как непрерывное воспроизведение постоянных и неизменных законов,
раз и навсегда установленных в своём движении, исчез как
призрак, оставив после себя лишь слабое воспоминание о чём-то
устойчивом, постоянном, надёжном, понятном и пр.

Ему на смену пришёл мир изменений, трансформаций, набирающий ход
ускоритель времени, задающий привычным и размеренным процессам
всё более быстрый ритм, заменяя их ещё более бешеными
процессами, неминуемо заставляющими человека повышать свой
внутренний тонус, напряжение, позволяющее ему держаться вровень с
убегающим вперёд временем.

Можно с полной определённостью утверждать, что 19 век для мышления –
решающий, именно тогда средневековое мировоззрение рухнуло
под напором набирающего силу – современного мышления.

Конечно, так видится это мне, впрочем, может быть и существуют
исследования, рассматривающие новую геометрию, политэкономию,
теорию происхождения видов и другие культурные феномены как
проявления набирающего силу нового типа мышления, а в более
широком культурном контексте – как проявления новых формирующих
матриц; интересно бы почитать.

Однако понятно, что первой и основной реакцией профессионального
сообщества учёных будут попытки восстановить разваливающееся
мировоззрение посредством замещающих представлений, так в
физике и математике появляется представление о континууме,
которое, конечно, мало чем отличается по существу от
представления об эфире, так как прежде всего это – представления, то
есть предметные интерпретации непредметного.

Континуум – непрерывное, однородное, прослеживаемое взглядом
пространство-время процессов, который неизбежно со временем будут
«нагружать» новыми свойствами, а именно – свойствами
наблюдателя, в результате чего получится «континуум бытиё-сознание».

Смешно, конечно, но именно так и работает средневековое предметное
мышление, только тогда люди знали, что они делают, а делали
они именно это – полагали непрерывность и однородность
установленных законов существования единичного мира; в
соответствии с чем и образовывали представление о «некотором тончайшем
эфире, проникающем все сплошные тела и в них содержащемся,
коего силами и действиями частицы тел притягиваются,
сцепляются, свет испускается, отражается, преломляется, возбуждается
всякое чувствование, заставляющее животных двигаться по
желанию, передаваясь именно колебаниями этого эфира» (Ньютон).

Так что тот учёный или философ, который пытается снова и снова
восстановить то, что уже не имеет в себе никакого современного
содержания, а именно – представление о едином континууме, тем
самым воспроизводит средневековую матрицу мышления.

То есть современное мышление не должно полагать никаких
представлений о едином пространстве, топосе, эфире, континууме,
вместилище и пр., как ни назови, прежде всего потому, что полагать
представления в качестве онтологического обоснования – значит
априорно пытаться определить то, что ещё даже не помыслено,
и, соответственно, до-определить его и, следовательно,
освоить как уже известное. Насколько это эффективно, не мне
судить, потому что я рассматриваю совершенство, которое
одновременно не предполагает ничего заранее и которое не подгоняет
случившееся под известное представление.

Опыт совершенства всегда единичен, уникален, разворачивается здесь и
сейчас, то есть феноменален (только не в смысле той
феноменологии, которую мы знаем, но об этом позже).

Действительно современное, то есть совершенное мышление
разворачивается в ещё не установленном мире, которому нельзя положить
заранее некую определённость, то есть, например, геометрия
которого установится вместе с установлением его как данного
мира, причём данного только этим установлением и только до тех
пор, пока это установление держится человеком как данная
целостность, то есть атом.

При этом, однако, человек участвует в этом установлении не как
осваивающий устанавливаемое и именно и только таким образом
воздействующий на формирование, совсем нет, это характеризует как
раз ещё не совершенного человека; совершенного человека
выделяет направленность именно на формирование мира посредством
разворачивания (вот он экзистенциализм, пользуясь его
терминологией чувствуешь себя скорее автобусом, чем размышляющим)
внимания на формирование, при этом не просто внимания, а
подготовленного внимания, то есть внимания, удерживающего уже
определённую направленность и тем самым сдвигающим (если я
могу развернуться, то и сдвинуть тоже) формирование
посредством удерживания своей определённости.

Так сказать, «по щучьему велению, по моему хотению», щука велит
именно то, что я хочу, то есть мир формируется вместе с
определением моего внимания; не до-определяется, не осваивается, а
именно формируется вместе с удерживаемым мною определённым
вниманием и существует только до тех пор, пока внимание
удерживается. Тут я слегка забежал вперёд, впрочем, очень кстати,
самое время немного поговорить о времени.

Необходимо понимать, что точно так же, как начинает разваливаться
представление о едином пространстве, начинает разваливаться и
представление о едином времени; физика начинает терять
гомогенность времени, в 20 веке его потеряет психология и
психотерапия и другие науки и сферы деятельности.

Что действительно означает низложение представлений об абсолютном
пространстве и абсолютном времени как определяющих не только
понимание, но и формы восприятия?

Страшно подумать, но именно то, что единственным определением и
пространства, и времени становится определение относительности;
помните Лобачевского: «некоторые силы в природе следуют
одной, другие – своей особой геометрии», а теперь удерживайте во
внимании это положение без представления об абсолютном
пространстве-времени, в котором эти геометрии неким образом
соединяются, если у вас получилось, то лёгкое головокружение вам
обеспечено, потому что во внимании вы будете удерживать
только – атомы и пустоту.