Литературная критика

Начало

Брюхо пустыни

Не удивительно, что фантазию Джона Максвелла Кутзее взбудоражили
призраки и химеры русской революции – образы Нечаева и
Бакунина, нигилизм, чисто российский конфликт отцов-консерваторов и
детей-бунтарей. «Русский бунт» ассоциируется с топором –
«народным оружием, грубым, тяжким, неотразимым, в замах
которого вложена вся сила его носителя, тяжесть телесная и тяжесть
пожизненной ненависти, негодования» _ ¹. Проблема
революционного террора – одна из самых больных и острых для Южной Африки,
которая в ХХ веке прошла кровавый путь борьбы с «белым
господством». Актуализацию российского «революционного опыта» в
ЮАР не назовешь случайной, и у сюжета с участием
Ф.М.Достоевского есть несомненный политический подтекст. И Россия, и
ЮАР столкнулись с проблемой узаконенного, оправданного
терроризма – в России во власти обосновались
большевики-революционеры, не гнушавшиеся террористических методов борьбы, а в
Южно-Африканской Республике первым чернокожим президентом стал
бывший террорист, лидер Африканского национального конгресса
Нельсон Мандела.

Никто, как русские революционеры, не обострял до такой степени
вопрос права на насилие, на причинение боли, никто так мучительно
не размышлял над вопросом «тварь я дрожащая или право
имею?». Отсюда – русская тема романа южноафриканского писателя. К
проблеме права на насилие Кутзее, что также не странно,
приближается через образ Достоевского. Этот самый национальный
из русских писателей стал самым «всемирным». Размышлять о
том, насколько Достоевский из романа Кутзее близок к реальному
образу писателя – дело неблагодарное и ненужное, так как
для Кутзее наиболее важным было воссоздать ту атмосферу, в
которой живут герои Достоевского, ввести своих героев в мир
«подпольных людей», в духовное пространство «Бесов», «Братьев
Карамазовых», «Идиота», «Униженных и оскорбленных»...
Достоевский словно бы превращается в одного из героев своего
романа. Достоевский узнаваем не потому, что Кутзее обращается к
некоторым реальным фактам жизни писателя, а прежде всего по
той причине, что в романе «Осень в Петербурге» Достоевский
оказывается «собирательным образом». Надо отметить, что пасынок
Достоевского Павел Александрович Исаев, гибель которого
является основной сюжетной линией романа, не только не кончал
жизнь самоубийством, как описано в романе, но и пережил
Федора Михайловича.

Главная задача Кутзее – через образ Достоевского дать собственное
истолкование петербургского мифа, однако ничего нового в
образе «бесноватого» писателя он не открыл, как трудно увидеть
что-либо неожиданное в описании мистического трущобного
Петербурга.

Петербург – город трех революций – представляется иностранцу мрачным
уголком вселенной. Действие романа разворачивается осенью,
и это обосновано, ведь если бы Кутзее выбрал временем года
белые ночи, то перекличка с известным произведением
Достоевского была бы слишком нарочитой…[ Кстати, в оригинале роман
Кутзее называется не «Осень в Петербурге», а «The Master of
Petersburg» – «Хозяин Петербурга»]. Такой роман о России можно
написать только живя вне России. Даже то, с какой
этнографической тщательностью Кутзее описывает вещный мир, окружающий
его героев, выдает в нем чужеземца. Достоевский оказывается
для Кутзее тем аборигеном, который рассказывает
читателям-пришельцам о своей стране – странной, дикой, пустынной
России, большую часть которой занимают безлюдные снежные равнины,
этакая холодная Сахара. И вновь своим романом Кутзее наносит
удар по «колониальной философии» Робинзона, утверждая, что
чужая страна только кажется европейскому колонизатору
пустыней, на самом деле это – край со своей историей (порой даже
более богатой, чем европейская), со своим языком, культурой,
душой. На роль Пятницы в романе «Осень в Петербурге» Кутзее
назначил Достоевского. Кутзее создал типично
постмодернистский роман, построенный по принципу воспоминания о тексте.
Эпилепсия, мрачный осенний Петербург, пустынные городские
трущобы «подпольных людей», темные подворотни, шныряющие во дворе
нищие, «брюхо Петербурга» – Сенная, – без всех этих
атрибутов роман и не мог быть написан, это тот «воздух», которым
дышит «миф Достоевского», столь интригующий и непостижимый для
иностранцев.

Основными темами прозы Кутзее стали насилие, жестокость, страдание и
несправедливость. «Примем боль за истину, все прочее
подвергнем сомнению» _ ², – вот, пожалуй, главный принцип писателя.
Этот мир был бы угнетающим и беспросветным, если бы Кутзее не
оставил в нем место надежде, ведь большинство его героев,
пройдя через страдание, сохраняют душевную чистоту и остаются
трогательно наивными, как судья из романа «В ожидании
варваров». На все тяготы жизни эти люди отвечают поистине
христианским, порой подвижническим смирением, безропотностью,
покорностью судьбе. По замечанию одного из российских
рецензентов, герой Кутзее – человек, «сознательно уходящий в «малость»,
в самоуничижение как в единственно приемлемую форму
существования» _ ³. Может быть, в современной прозе нет столь
последовательного и убежденного защитника нравственных ценностей,
такого борца за человеческое достоинство, как Кутзее. В этом
отношении Кутзее является полной противоположностью таких
писателей, как, например, Чак Паланик или Мишель Уэльбек, для
которых человек – патологическое явление, воплощение слепоты
и глупости природы, предмет хотя и интересный, но чаще всего
отвратительный. Странно, что в мире еще есть по-настоящему
талантливые писатели, для которых слово «человек» звучит
если уж не «гордо», то по крайней мере достойно. О том,
насколько важны для Кутзее такие понятия, как честь, порядочность,
доброе имя, – можно судить из одного из лучших его романов –
«Бесчестье». Будь Кутзее менее талантлив, он был бы
освистан за патриархальность, старомодность и идеализм. О том,
насколько уязвимо положение моралиста в современном обществе,
говорит Кутзее в романе «Элизабет Костелло». И, не смотря ни
на что Кутзее, как судья из романа «В ожидании варваров»
продолжает верить в человека, даже когда тот уже потерял
человеческий облик. Когда героиня романа «Бесчестье» говорит, что
ее отец – «динозавр в нравственном отношении» _ ⁴, то в
определенном смысле она говорит и об авторе… Поэтому когда Кутзее
пишет о жестокости, то читатель сопереживает всем сердцем,
ведь автор предельно, мучительно искренен. Сила Кутзее в том,
что прописные нравственные истины звучат в его изложении не
только небанально, но даже интимно, доверительно и сердечно.
У писателя дар «вживаться в иную сущность» _ ⁵, чувствовать
боль ближнего.

Сострадание – одна из главных ценностей, которые проповедует Кутзее.
Но всегда ли мы правильно понимаем сущность
сострадания?..Кутзее расширяет границы этого понятия, например, в романе
«Элизабет Костелло», где юная героиня, чтобы облегчить
страдания умирающего от рака мужчины, занимается с ним сексом. Ее
тело – «прощальный подарок» _ ⁶ уходящей жизни, акт подлинного
милосердия – важнее простого сочувствия и жалости. В другом
романе Кутзее девушка отдается слабоумному дистрофику Михаэлу
К., который до тридцати лет не познал ни одной женщины.
Сострадать человеку – это отнюдь не значит любить лишь самое
лучшее и светлое в нем. Проявляя истинное сострадание, мы
принимаем человека таким, какой он есть, примиряясь с темными
сторонами его личности, с его природностью, греховностью,
низостью и т.д. Сострадая мужчине, женщина отдает ему свое тело.
«…как назвали бы древние греки подобное зрелище? Не эрос
конечно – это смахивало бы на гротеск. Agape – любовь? Вряд ли.
Что же, у древних греков не нашлось бы для этого
подходящего слова? Неужели нужно было ждать появления христиан,
нашедших самое подходящее слово – caritas, милосердие» _ ⁷. Да,
только христианство способно объяснить способность человека к
самопожертвованию, исходя из «нравственного закона», который мы
носим в своей душе. Для героев Кутзее важно осмыслить
причину болезненности жизни. Когда мы больны, нам доставляет
страдание даже то, что само по себе не может быть причиной боли.
Дело не в окружающем мире, а в нас, в нашей обостренной
чувственности, в травмированности нашего восприятия. Возможно,
окружающий мир казался бы раем, если бы мы не несли боль в
своих телах и душах. Мы отравляем мир своей болезненностью,
своей хандрой и страхом смерти, и оттого он становится все
менее совершенным. Нам плохо от самих себя…В нашем теле болит
душа, а в душе болят мучительные, стыдные воспоминания.
Поэтому нас могут тяжело ранить даже добрые поступки, так
обожженной коже причиняет муку поцелуй. Любовь также мучительна,
как ненависть. Человек создает «свои собственные формы
проклятия» _ ⁸, в которых обречен жить. Любовь профессора Лури к
своей студентке в романе «Бесчестье» порождает трагедию, за эту
любовь профессор расплачивается своей карьерой, состоянием,
добрым именем. Любовь становится разрушительной силой. В
созданной Джоном Кутзее психосексуальной драме уважаемый
профессор внезапно превращается в объект глумления, в изгоя,
отверженного. Он вынужден оставить дом и работу и искать
пристанище на далекой ферме своей дочери. Но Лури словно бы всем
приносит несчастья. Вскоре после его появления на ферму
нападают чернокожие кафры, избивают профессора, безжалостно убивают
собак, а дочь Люси насилуют. «Критическая масса» бедствий
меняет жизнь профессора и его дочери до неузнаваемости,
по-старому жить они уже никогда не смогут. Отец и дочь становятся
людьми «без собственности, без прав, без достоинства» _ ⁹.
Люси оказывается беременной от одного из чернокожих
насильников, и решает оставить ребенка…. «Я женщина», – говорит она,
объясняя, почему не стала делать аборт _ ¹⁰. Женщина – а потому
обязана выполнять закон природы. Насилие – это понятие
нравственное, а природа не знает норм нравственности. Если для
цивилизованного человеческого общества насильник – негодяй,
совершивший злодеяние, то для природы он – один из самцов,
который зачал потомство, то есть внес свою лепту в продолжение
живого мира. Люси сделала тот выбор, который продиктован ее
желанием жить на ферме, на природе, вне цивилизации. Горожанин
профессор Лури вряд ли поймет желание дочери выносить и
родить ребенка от человека, надругавшегося над ней.
Цивилизация, словно бы сковавшая себя нравственностью, проигрывает
битву с силами природы, с дикой мужественностью, которая берет
то, что захочет. Нравственность ослабляет человека и
общество. И получается, что почтенный профессор, закрутивший
заурядную интрижку со студенткой, жестоко наказан за свое
романтическое увлечение, а насильник не только не покаран, но и
оказывается победителем, ведь зачатый им ребенок появится на
свет. Насильник пометил женщину своим семенем, как собака метит
мочой территорию. Парадокс, что в нравственном и совестливом
человеке грех заметен куда сильнее, чем в том, кто
буквально соткан из грехов. Светлое легче замарать, чем темное…
Цивилизованный человек содрогается от отвращения, отворачивается
от постыдного зрелища, а тем самым – признает свою
беспомощность. Цивилизованность это, очевидно, отнюдь не
«взросление» общества, а его старческое бессилие…Отчетливо звучит в
этих размышлениях Кутзее отзвук философии Ницше, утверждавшего,
что христианская мораль порабощает человека. Но, несмотря
на это, Кутзее без колебаний делает выбор в пользу
нравственности как одной из главных жизненных ценностей, он даже готов
смириться с мыслью о том, что его герои, которые пытаются
жить по совести, терпят постоянные неудачи, он прощает их
слабость, хотя, наверное, хотел бы видеть их мужественными
борцами, защищающими честь и достоинство человека. Поэт и критик
Андрей Бондар справедливо отметил, что роман «Бесчестье»
«охвачен всеобъемлющим фатализмом: раздавленный тенями
апартеида и жестокостью существования южноафриканский белый Иов
продолжает ковыряться в черной почве черного континента,
расплачиваясь за многолетнюю колониальную политику, за
цивилизационную миссию «белого человека», за оптимистичность
европейской литературы с ее миссионерской слепотой, самодовольством и
самозацикленностью. «Бесчестье» Кутзее – это прежде всего
увесистый гвоздь в гроб «общечеловеческих ценностей», культуры
двойных стандартов. Это пестование какого-то потустороннего
стоицизма – последней надежды аутсайдеров всего мира» _ ¹¹. Но
не следует думать, что Кутзее оправдывает пораженцев,
аутсайдеров, всех, кто потерял волю к сопротивлению. Нет, к ним он
предъявляет самый суровый счет, ведь человек, принявший
жизненную катастрофу как неизбежность, может спастись только
силой духа, верой, нравственной стойкостью. Ибо все уже
потеряно, остается лишь – просто быть человеком. Не всякий
неудачник – страдалец. Но Кутзее интересны именно те тяжелые случаи
жизненных неудач, когда человек понимает, что единственное
его богатство – достоинство и чистая совесть. В «Бесчестье»
Кутзее размышлял о том, что в каждом человеке живет
«нравственный закон», направляющий наши поступки. Можно попытаться
обмануть самого себя, заглушить голос совести, но никогда не
избавишься от мысли о том, что совершенное зло, как
бумеранг, вернется к тебе, описав свою скорбную орбиту над судьбами
других людей. Наше архетипическое сознание несет в себе как
один из важнейших компонентов представление о неизбежном
возмездии.

Робинзону пора уходить

Африка в романах Кутзее – это континент-миф, некая «вселенная во
вселенной». Об этом размышляет героиня романа «Железный век»,
которая ощущает «уходящую ввысь границу между
Южно-Африканской республикой и империей неба» _ ¹². Затерянная в пустыне ферма
из романов «В сердце страны» и «Бесчестье» напоминает
настоящий космос, населенный белыми и черными людьми, животными, и
этот мир переживает свой апокалипсис, мучительную агонию.
Совершенное здесь злодеяние (состоявшееся грехопадение)
навсегда нарушает устоявшийся миропорядок. Рушится «колониальная
философия», а земля отторгает пришельцев. Африка «награждает
человека ночными кошмарами» _ ¹³.

Проблема развития современной африканской литературы затронута
Кутзее в романе «Элизабет Костелло», где чернокожий писатель
Эммануэль Эгуду читает лекцию об африканском романе. Он начинает
с того, что чтение – вообще не слишком свойственное
африканцам времяпрепровождения. Типичным для африканской литературы
романом Эгуду называет известную книгу нигерийца Амоса
Тутуолы «Путешествие в город Мертвых, или Пальмовый Пьянарь и
его Упокойный Винарь». Этот впервые опубликованный в 1952 году
«изустный роман» восхитил европейцев, прежде всего, потому,
что он написан африканским аборигеном, знатоком местного
фольклора. Европейцам хотелось верить, что дикарь с черного
континента взялся за перо и стал литератором, и их не слишком
волновало, что Амос Тутуола во время Второй Мировой войны
служил в Королевских Воздушных силах, а свой знаменитый
«Пальмовый Пьянарь» написал на чистом английском языке. Как
заметил конголезский литератор Жакоб Оканза, европейцам хочется
считать каждого чернокожего «большим, всегда улыбающимся
ребенком» _ ¹⁴, а именно таким и выглядит автор «Пальмового Пьянаря»
на страницах своего жизнерадостного и наивного романа. Эта
книга, переведенная на пятнадцать иностранных языков, включая
и русский, воспринималась как весточка из первобытности, из
мира примитивных религиозных культов, из «неодомашненного»
варварства. И Амосу Тутуоле пришлось, как утверждает Эгуду,
смириться с «ярлыком экзотического африканского писателя» _ ¹⁵
или «большого ребенка», который на него повесила европейская
читающая публика. Сколь бы грубо ни прозвучало это сравнение,
африканского писателя восприняли как Красного Петера из
известного рассказа Кафки – как обезьяну, ставшую человеком и
читающую доклад перед ученым обществом на тему превращения
животного в человека. Да, это грубое сравнение, но разве не
характеризуется грубостью отношение европейцев к «черному
континенту»?.. Неудивительно, говорит Эгуду в романе Кутзее, что
образованные нигерийцы творчества Тутуолы «устыдились,
решив, что по нему судить будут обо всех них и станут считать их
дикарями» _ ¹⁶. Элизабет Костелло размышляет о том, что
«африканские прозаики, возможно, и пишут об Африке, но у меня такое
чувство, будто они украдкой постоянно оглядываются через
плечо потенциальных читателей-иностранцев. Вольно или невольно,
но они взяли на себя роль переводчиков: они «объясняют»
Африку чужакам. Но разве возможно исследовать мир вокруг себя
во всей его сложности и глубине, если приходится одновременно
объяснять его посторонним?» _ ¹⁷. Несомненное преимущество
Кутзее, что он чувствует себя гостем в тех странах, которые
описывает – будь то ЮАР, Австралия или Россия. Поэтому ему не
нужно «переводить» страну на другой язык, «объяснять» ее
чужакам, как это делают литераторы-аборигены. Кутзее – не только
«вечный иностранец» в ЮАР, но и писатель-консерватор,
продолжатель европейской романной традиции, а потому полный
антипод Амоса Тутуолы, и в каждом из его «африканских» романов
звучит тревожная нотка: мы, европейцы, не способны до конца
понять этот «черный континент», даже если проживем здесь всю
жизнь.

О крахе европейской «цивилизаторской миссии» писал кенийский
писатель Нгуги Ва Тхионго в рассказе «Прощай, Африка!», герой
которого – британский чиновник – рассуждает: «…что-то не так было
с нами, с нашим треклятым капиталом, с нашим знанием об
этой стране, с нашей христианской цивилизацией, которой
предназначено было «открыть» Черный континент и «водворить» его на
сцену истории» _ ¹⁸. Этот разочарованный англичанин, который,
пьяный и злой, несется в машине по ночным дорогам, – Робинзон
Крузо ХХ века, который наконец понял, что в его жизни на
чужой земле было «что-то не так». Запоздалый вывод героя звучит
вполне в духе «африканских» романов Кутзее – белый человек
в Африке должен быть образцом моральной чистоты и
порядочности, а в противном случае под знаменем «цивилизаторской
миссии» он несет разрушение и смерть. Герой рассказа Нгуги Ва
Тхионго, воплощающий новую сугубо оборонительную стратегию
белого населения, покидает Африку после того, как его карьера
окружного комиссара потерпела фиаско, а жена изменила ему с
чернокожим садовником. Однако главный вывод, который можно
сделать из романов Кутзее, для современных европейцев звучит
неутешительно: белая раса проиграла свою многовековую битву за
«черный континент». Все чаще в обездоленных и отверженных
героях Кутзее белый человек узнает свою судьбу.

В начале ХХI века Джон Максвелл Кутзее навсегда покинул Африку.

«Железный век» подорвал могущество тех, кто брал на себя
ответственность за переустройство мира и мыслил себя творцом новой
жизни для всех народов, колонизатором и просветителем,
защитником и строгим учителем.

Президент ЮАР Фредерик де Клерк, при котором рухнула система
апартеида, в 2004 году с некоторым удивлением вынужден был
признать, что белые граждане страны «зачастую воспринимают политику
реформ как новую форму расовой дискриминации, в то время как
чернокожее население считает эти реформы запоздалой
компенсацией огромных несправедливостей прошлого» _ ¹⁹. Угнетенные
заняли место угнетаемых. Духовную сущность апартеида можно
охарактеризовать словами Надин Гордимер: «Притворяйся, что ты не
хочешь быть человеком» _ ²⁰. Теперь, очевидно, уже белым настала
очередь притворяться, что они отказались считать себя
полноценными людьми. История изнасилованной чернокожими громилами
Люси из «Бесчестья» – яркая иллюстрация к словам Фредерика
де Клерка о желании коренных африканцев получить
«компенсацию» за политику апартеида. А как однажды заметил философ Жиль
Делез, нет на свете ничего более постыдного, «чем быть в
подчинении у нижестоящих» _ ²¹. Что же, такова участь побеждённых…

____________________________________________________________________

Примечания

1. Кутзее Дж. М. Осень в Петербурге. М., 2001. С.133

2. Кутзее Дж. М. В ожидании варваров…С.12

3. Константинова М. С привкусом преисподней// Спецназ
России. 2004. № 3 (90)

4. Кутзее Дж. Бесчестье. СПб., 2005. С.151

5. Кутзее Дж. М. Элизабет Костелло… С. 36

6. Кутзее Дж. М. Элизабет Костелло…С.218

7. Кутзее Дж. М. Элизабет Костелло…С. 218

8. Кутзее Дж. М. В сердце страны… С.30

9. Кутзее Дж. М. Бесчестье…С.342

10. Кутзее Дж. М. Бесчестье…С.331

11. Бондар А. Угол зрения Кутзее// Зеркало недели. 2003. № 41 (466)

12. Кутзее Дж. М. Железный век…С.36

13. Кутзее Дж. М. Бесчестье…С.271

14. Оканза Ж. Африканская действительность в африканской
литературе. Этнолитературный очерк. М., 1983. С. 185

15. Кутзее Дж. М. Элизабет Костелло…С.70

16. Кутзее Дж. М. Элизабет Костелло…С.69

17. Кутзее Дж. М. Элизабет Костелло…С.75

18. Нгуги Ва Тхионго. Прощай, Африка!// Избранные
произведения писателей Тропической Африки. М., 1993. С. 545-546

19. Фредерик де Клерк: Новые испытания для ЮАР
//http://www.inosmi.ru/translation/209035.html

20. Гордимер Н. Кое-что на первое время// Зингер И.Б.
Враги. История любви. Гордимер. Н. Рассказы. М., 2000. С.400

21. Делез Ж. Критика и клиника. СПб., 2002. С.164