Онтологические прогулки

Краткая история новейшей мифологии

1. ЛЮБОМУДРИЕ В ПИФАГОРОВЫХ ШТАНАХ

2. MYTHOS + LOGOS = KO$MO$

3. ПЛАТОНИЧЕСКАЯ ЛЮБОВЬ К АТЛАНТИДЕ

4. ОТ ЛОГОСА ПРОСВЕЩЕНИЯ К МИФУ РОМАНТИЗМА

5. СОН РАЗУМА И СОНМ ВАМПИРОВ

6. ГИПЕРБОРЕЙСКОЕ СИЯНИЕ

7. ЕСТЕСТВЕННЫЙ ОТБОР ЕВРОПЕЙСКОЙ МЫСЛИ

8. ОТ ВЕЛИКИХ БЕЗУМЦЕВ К СВЕРХЧЕЛОВЕКУ

9. ПРОГРАММА ПРИНУДИТЕЛЬНОЙ УТОПИИ

10. СУПЕРТРОИЦА СЕВЕРО-АМЕРИКАНСКОГО НАРРАТИВА

11. ВЕКТОРЫ НЕОМИФОЛОГИЧЕСКОЙ РЕВОЛЮЦИИ ХХ ВЕКА

12. ПОЗИТИВИЗМ ШЕРЛОКА ХОЛМСА

13. ВЕЧНЫЙ ЗОВ КТУЛХУ ИЗ ХАЙБОРЕСКОЙ ЭРЫ

14. ПУТЬ СРЕДИЗЕМНОГО МАГА КАК ЭСКАПИЗМ

15. ТИРАНА ДАЛЕКО ЗАВОДИТ РЕЧЬ

16. СМЕШЕНИЕ МИФА И ЛОГОСА КАК ЗАВОЕВАНИЕ КОСМОСА

17. ВЕЛИКИЙ ПОСТ МИЛЛЕНИУМА

18. БОЛЬШОЕ ВИРТУАЛЬНОЕ ЗАКЛЮЧЕНИЕ

1.Любомудрие в пифагоровых штанах*

Ни для кого не секрет, что миф, – маняще волшебный мир и ускользающе
иррациональное миропонимание, – стал обычным явлением в
нашу эпоху высоких технологий и демократических идеалов.
Произошедшая в конце ХХ века информационная революция раскрыла все
секреты, стерев грань между профанным и сакральным.
Технологии сакрализации, когда-то превратившие миф в механизм
сохранения культуры среди варваров, и одновременно в мощное
оружие социально-психологического воздействия, в настоящее время
стали орудием любой вещательной конторы, насильно
всучивающей миф в руки полусонных граждан в виде бесплатной газеты,
теле\радиопередачи или сайта, а чаще за их же кровные.
Современность подобна базарной площади древнегреческих полисов, в
многоязыком бормотании которой обсуждалось абсолютно всё – от
мистерий египетских фараонов и преимуществе тирании перед
демократией до цен на оливковое масло и «философского»
превращения огня в воду. Хранимое веками тайное знание впопыхах
выкладывается сегодня в интернете рядом с откровенно
случайными данными, будто в страхе опоздать на карнавал информации.

Миф стал краеугольным камнем массовой культуры. Экранизация того или
иного комикса, с последующим продолжением, ожидается
массами зрителей подобно божественному откровению, а победа
излюбленной футбольной команды способна привести высокоразвитого
современного человека в поистине первобытный экстаз.
Очевидно, что став однажды вершиной первобытного сознания,
достигшего способности к абстракции, миф вовсе не утратил своего
исторического значения. Постепенно перетекая из ритуала и
магического обряда в художественную литературу, и далее, в
современный кинематограф, миф не лишился своего
социально-психологического характера. Миф глубоко заложен в самой
иррациональной природе человека, и является мощным фактором «возрождения»
культуры в рамках всякой цивилизации, склонной к
обобществлению своих идеалов.

Термин «миф» обычно связан с «примитивными» культурами, еще не
знающими письменности, поэтому у мифа по определению нет автора.
Мифы существовали в устном пересказе, как правило,
оснащенном запоминающимися увлекательными сюжетами, чтобы быть
переданными дальше по коммуникативной цепочке, от поколения к
поколению, из этноса в этнос. Сами по себе голые факты не
будоражат воображения, о них редко говорят в отрыве от контекста,
их просто протоколируют, записывают. Поэтому первыми опытами
письменности были попытки зафиксировать накопленные памятью
мифы в качестве исторических событий, предшествующих
хронике текущих дней, ни много ни мало, с самого сотворения мира.
Если, к примеру, в древнееврейской литературе подлинная
история берет начало со времен Самуила и царя Саула, то Адам и
Ной, Авраам и Моисей – это герои праисторические, образ
которых формировался в процессе многовекового мифотворчества. В
нем участвовали разные этносы, и не только в пределах Ближней
Азии. Например, исследователями установлено, что библейские
предания о Великом Потопе – на самом деле мифы региона
Евфрата, адаптированные евреями во времена Вавилонского плена.

Мифы пытаются ответить на вопрос «что есть человек?», еще до того,
как этот вопрос стал центральным в современной антропологии.
Они выражают надежды и страхи народа, воплощают его
коллективные мечты и индивидуальные комплексы. Они также объясняют
устройство вселенной и организацию общества, и потому
являются основой обычаев и ритуалов, через которые человек
соотносил себя с великим и непонятным миром. Авторитет мифов
беспрекословен, а события, описываемые ими – понятны, и потому
поучительны, а если непонятны, то аллегоричны и достойны
подражания. Традиционно мифы напоминают современные телесериалы –
это хроники из жизни богов, полные адюльтера, внебрачных
потомков, убийств и прочих семейных катаклизмов, имеющих
глобальные последствия, то есть обозначают перенос житейских
событий на «божественный» уровень. Но если «примитивное» сознание
и воспринимает миф как божественный телесериал,
отождествляясь с ним в экстазе просмотра-ритуала, то аналитический разум
современных исследователей, будто маленький ребёнок,
дёргает за штанину своего пращура, тычет пальчиком в экран, и
умиляюще вопрошает: «А это правда?».

Когда утверждается письменность, возникают и её читатели, пытающиеся
подвергнуть анализу того, что же на самом деле происходило
с момента сотворения мира и по сей день их жизни. В
аналитическом понимании древних мифов существуют определённые
традиции. Одна из них, задавшая присущий европейской философии
критический дух, восходит к Ферекиду из Сироса (V в. до н.э.),
который считал богов аллегорической персонификацией явлений
природы. Другая связана с философом Палефатом, мысли
которого были систематизированы Евгемером из Мессаны (III в. до
н.э.), полагавшим, что боги – это простые смертные, чьи деяния
и черты характера преувеличены потомками – именно это
рациональное понимание мифа было господствующим вплоть до XVIII в.
Современные евгемеристы, например, утверждают, что Зевс был
царем Крита, когда-то усмирившим опасный мятеж («поразивший
великанов ударами молнии»). Это не лишено истины, так как
после падения метеорита в Сибири в 1908 г. российскими
учеными засвидетельствована новообразовавшаяся тунгусская религия,
описывающая произошедшее как приход бога огня Адги на
Землю. Однако, здесь образуется ловушка для последовательного
разума, пытающегося с помощью логики разгадать миф как шифр,
скрывающий реальный факт.

Немецкий социолог М. Вебер, верный последователь европейского
рационализма, полагал, что «в развитии человечества происходит
расколдовывание мира (т.е. мифа)». То есть, разум, судя по
всему, выполняет социально-психологическую роль волшебной
палочки, отчуждая человека от его «примитивных» развлечений.
Отсюда и родилась последующая антропологическая теория «от мифа к
логосу», чьи создатели Дерфер и Нестле пришли к выводу, что
«миф – это вымысел, на смену которого приходит разум», и
полагали философию критическим продолжением мифа. Первые
авторитетные хроники движения от мифа к логосу, зафиксированные
европейской историей, приходятся на времена античной Эллады,
где родилось собственно европейское понятие «философия»,
знаменующее приход на смену человеку созерцающему человека
аргументирующего. Тысячелетия спустя эти хроники воспринимаются
уже не как исторические факты, а как увлекательные истории,
изобилующие атрибутикой мифа. Эти истории складываются в
один большой эпос о культе Разума, который призвал человека
выйти в свет мысли из тьмы первобытных предрассудков, и сделал
философа своим центральным персонажем, культурным героем
античного просвещения.

Введение термина «философия» традиционно приписывается Пифагору
(576-496 гг. до н.э.), противопоставившему себя легендарным
софосам, семи великим мудрецам античности, «потому что только
одно божество может обладать всеобъемлющей мудростью, а
человеку свойственно лишь стремиться к ней». Самоназвание
«любитель мудрости», однако, не оставило его учение на уровне «клуба
по интересам». Пифагор, «убеждающий речью», в результате
первой прочитанной им лекции приобрел 2000 учеников, которые,
уверовав в его мудрость как в поистине божественную,
оставили свои дома, и вместе с женами и детьми образовали громадную
школу, на основе которой возникло государство «Великая
Греция», управляемое законами Пифагора как высшими заповедями.
Таким образом, Пифагор, отвергнувший традиционных эллинских
богов, стал первым практиком религиозно-социальной утопии.
Пифагор никогда не отрицал свой статус помазанника – например,
свою хромоту он объяснял тем, что его бедро сделано из
чистого золота; перед неофитами появлялся не иначе, как скрытым
за занавеской, чтобы ученики слышали только его благозвучный
убеждающий голос; всем ученикам был хорошо известен факт из
жизни их жреца мудрости, когда он однажды, гуляя, подошел к
реке, и она тотчас же вышла из берегов и закричала: «Да
здравствует Пифагор!».

Учение Пифагора была основано на числах, и не столько на их
математической логике, сколько на их величественной мистике, которая
чудесами деления и умножения могла очаровать любого
тянущегося к мудрости обывателя (Аристотель: «У них, пифагорейцев,
по-видимому, число принимается за начало и в качестве
материи для вещей»). Например, число 36 считалось сверхсвященным:
36 = 13 + 23 + 33. И сегодня каждый из нас узнает о Пифагоре
ещё в средних классах школы, благодаря его знаменитым
«штанам» – теореме, гласящей о равенстве квадрата гипотенузы
сумме квадратов катетов в прямоугольном треугольнике. Однако,
далеко не каждый знает о том, что математические парадоксы в
среде пифагорейцев держались в строжайшей тайне, подобно
святыням в древних культах. Например, однажды выяснилось, что
если взять треугольник, у которого длина каждого ребра равна
единице, то длину гипотенузы нельзя выразить ни четным, ни
нечетным числом. «Пифагоровы штаны» расползались по швам, и
потому такие неизмеримые величины срочно объявились «уму
непостижимыми». Когда же ученик Пифагора Гиппас Метапонтский
обмолвился миру о тайне иррационального числа, то разгневанный
учитель воззвал к богам покарать преступника, и те устроили
бурю, потопившую корабль с Гиппасом.

Учение Пифагора было еще далеко от традиционных философских
представлений о критической силе разума, подвергшего оккультизм
беспощадной рационализации. Принципиальное разделение
мировосприятия на разум и чувства, и переосмысление реальности в духе
этих предпосылок, принадлежит школе элеатов (конец VI –
первая половина V вв. до н.э.). Девиз Ксенофана «познай самого
себя!» стал величайшим философским открытием, определившим
развитие европейской теории познания в сторону
антропоцентризма. Элеаты были уверены, что «путь истины» – это познание
разумом единого бытия, выделение его из бесконечного
разнообразия вещей. Так, ученик Ксенофана Парменид еще многие века до
Декарта высказал в своей поэме «О природе» характерную
мысль: «Ибо мыслить – то же, что быть...», определившую разум как
эталон истинности бытия. Со столь прогрессивных позиций на
миф Древней Греции нельзя было смотреть иначе как свысока.
Порицание Гомера, систематическое осмеяние мифологических
образов стало знаковым признаком новой культуры и негласным
лозунгом «от мифа к логосу!».

2. Mythos + Logos = KO$MO$

Само понятие «логос» было впервые «офилософствовано» Гераклитом из
Эфеса (ок. 535-475 г. до н.э.). Гераклит, современник
Пифагора, отзывался о нем не очень положительно: «Пифагор создал
собственную мудрость: многознание и обман». Если Пифагора
озарила мощь числа, то с Гераклитом это сделало слово – понятие
всеобъемлющего Логоса, которое стало центральным в философии
Гераклита. Гераклит первым подметил двойственность не
только явлений, но и самих понятий: «логос» означает одновременно
слово как речь и слово как понятие. В различные
интерпретации логоса включены также божественный разум, управляющий
миром, и высший закон, согласно которому это происходит.
Гераклит привлек внимание философов к игре слов, к поэтизации
языка, и сделал эту художественную выразительность одним из
инструментов собственного учения. Вот, например, один из его
афоризмов: «луку имя жизнь, а дело его смерть» – bios с
ударением на первом слоге означает жизнь, а с ударением на втором –
лук, то есть оружие, орудие смерти. Гераклита принято также
считать создателем термина «космос», хоть оно и применялось
первоначально к обозначению государственного устройства и
даже убранства приведшей себя в «порядок» женщине (отсюда –
«косметика»).

Будто интерпретируя библейское «Вначале было Слово», Гераклит
предстает этаким Моисеем европейской философии, вся история
которой – вечная попытка удержать комфорт внешнего космоса властью
внутреннего логоса. Это великое, постоянно сдерживаемое
предрассудками, стремление здравого сознания вырваться за
пределы себя. Но, как утверждает юнгианская психология,
вырывается оно в собственное же полусонное бессознательное, вечно
гонимое на поиски ускользающего архетипа в хаосе первобытного
Мифа. Как и Г. Юнг, антрополог Дж. Кэмпбелл в своем труде
«Тысячеликий герой» сравнивал психологическую природу мифа с
явлением сновидения: «Сновидение – это персонифицированный
миф, а миф – это деперсонифицированное сновидение; как миф, так
и сновидение символически в целом одинаково выражают
динамику психики. Но в сновидении образы искажены специфическими
проблемами сновидца, в то время как в мифе их разрешения
представлены в виде, прямо однозначном для всего человечества».
Сон разума порождает чудовищ, как воспринимал это Гойя, то
есть миф – это сон логоса.

Путь соотношений мифа и логоса – это онтологическая борьба двух
начал, упомянутых еще в зороастризме, задолго до Будды и Христа,
где акт творения сопровождается рождением двух неотъемлемых
сущностей – добра и зла, каждая из которых хочет подавить
другую, и в этой борьбе осуществляется жизнь. Именно этот
принцип сформулирован в учении Гераклита о всеобщей
изменчивости. Именно это и есть попытка разума постичь ускользающий
миф, ворваться в него, как в еще в неизведанную, абсурдную
территорию, для осуществления своей логической интервенции, и
эта попытка уже сама по себе миф.

Кэмпбелл, как и другие авторы (К. Наранхо, А. Пятигорский, Г.
Рохейм, В. Тэрнер, М. Элиаде), считал, что «основу героического
мифа слагают символические формы выражения двух важнейших для
коллективной и индивидуальной человеческой истории событий –
сотворения мира и становление личности. Иными словами, в
героическом эпосе перед нами космогонический миф и ритуал
инициации.» Герой мифа, бесстрашный Логос, сражается с
онтологическим драконом на всех возможных языках, во всех культурах,
и сам становится им, побеждая самого себя (ср.
психологический аспект Юнга: «эго (герой) должно встретиться с тенью
(змеем, драконом), и победив ее, соединиться с анимой
(прекрасная возлюбленная, царевна), а итогом этого процесса
индивидуации является становление самости»). Из кусков поверженного
тела чудовища воссоздается Космос – самость, и разделяется на
свет и тьму – на новые тень и аниму (ср. скандинавский миф о
великане Имире и древнеиндийский о Яме, чьи имена связаны и
этимологически, и генетически).

Таким образом, понятия «миф» и «логос» представляются как «инь» и
«ян» сознания человека, где «миф» играет роль иллюстративную
(от лат. Illustro – букв. «освещать», в переносном смысле
«проливать свет», т.е. «приводить в известность», «объяснять»,
«прославлять»), а логос – роль информативную (от лат.
Informo – букв. «просвещать», в переносном смысле «изображать»,
«давать понятие», «приводить в форму»). Природа «мифа» (ср.
ян) – женская, ее главное действующее лицо – центробежный
герой, первооткрыватель пределов, созидающий воин. Природа этого
воина, «логоса» (ср. инь) – соответственно мужская, и
направлена на «вспахивание» формообразующей почвы мифа,
«эдипально» возвращаясь к всепрощающей матери (ср. онтологическое
противопоставление формы и материи). В рамках осознания смысла
философии, следует также упомянуть Софию –
персонифицированную божественную мудрость в эзотерических иудаистских и
христианских представлениях. В русской религиозно-философской
традиции, начиная с В.С. Соловьева, мистическая «женская» София
как раз противопоставлялась последовательному «мужскому»
Логосу (антонимы мудрость – знание, разум – душа у А. Белого,
С.Н. Булгакова и др.)

Если же вникнуть в саму греческую этимологию терминов, то динамика
соотношений «мифа» (от греч. «предание, сказание») и «логоса»
(от греч. одновременно «слово» как понятие, высказывание,
речь, и «смысл» как понятие, суждение, основание) становится
еще более ясна – это ничто иное как вечная борьба
цивилизации с хаосом. Гераклит в своем учении, дошедшем до нас только
через цитирования более поздних философов, утверждал, что
всё пребывает в состоянии постоянного изменения и произошло из
огня, наиболее динамичной, изменчивой из всех стихий.
Поэтому для Гераклита как и для зороастрийцев огонь стал
первоначалом мира, в то время как вода – лишь одно из его состояний.
Огонь сгущается в воздух, воздух превращается в воду, вода
– в землю («путь вниз», который сменяется «путём вверх»).
Положение о всеобщей изменчивости связывалось Гераклитом
именно с идеей внутренней раздвоенности всех вещей, что порождает
их взаимодействие, и следовательно, вселенную наподобие
словесного каламбура. Любопытно, что противоречивые легенды об
обстоятельствах смерти Гераклита (велел обмазать себя
навозом и, лёжа так, умер..., сделался добычей собак...) некоторые
исследователи интерпретируют как погребение по
зороастрийским обычаям.

Гераклит обладал прескверным характером, и потому остался одинок
посреди бума новых философских течений. Открытия двойственности
мира элеатов вкупе с гераклитовской всеобщей текучестью
породили школу софистов, сделавших абсолютный релятивизм
методом «работы с клиентом». Практике «мудристов» мог бы
позавидовать любой современный бизнесмен. Как уже упоминалось,
средоточием человеческой деятельности, прообразом свободного
рынка, была базарная площадь, городская агора. Протагор, Горгий,
Гиппий, и даже Сократ передвигались в толпе торговцев,
покупателей, зевак и воров, время от времени учтиво хватая
кого-то за локоть, подобно современным «продавцам совести»,
вербующим совестливые души для абонентской помощи то ли голодающим
детям предалеких стран, то ли невинным жертвам чьей-то
системы правосудия. Софист так же останавливал проходящего мимо
афинянина каким-то цепким вопросом вроде «что думаешь ты о
справедливости?», и мастерски впутывал прислушавшегося в
спор, пока его не успели перехватить конкуренты – рапсоды, аэды,
пророки и прочие гадатели. Предлагая как товар «очевидную
истину», софист своими умелыми речевыми приемами только
подталкивал к ней обескураженного слушателя, по ходу успевая
затронуть темы красоты, мироздания, пользы гимнастики и погоды
на море. Горгий, например, заявлял, что он берется любую вещь
восхвалять, и ниспровергать независимо от ее объективных
качеств, используя двусмысленность, многозначность словесных
выражений, неправильность логических связей и т.п. Софистский
метод «доминирующего мнения» затронул и вопрос мифологии:
один из наиболее радикальных софистов, Критий, заявлял, что
когда-то люди жили в диком состоянии, и чтобы выйти из него,
придумали миф – сознательно созданную ложную конструкцию,
призванную воспитывать людей, прививать им законы и нормы. В
последствии Критий стал значительнейшим из так называемых
Тридцати тиранов, свергнувших афинскую демократию, и
установивших тоталитарную власть «правящего ума», в которой софистский
принцип «доминирующего мнения» был гипертрофирован до
невообразимой жестокости. За полтора года правления Тридцати
тиранов, большинство из которых были учениками Сократа, из 20
тысяч свободного населения были убиты полторы тысячи и
пострадали более пяти тысяч. Очевидный пример воплощения принципа
«от мифа к логосу», в его социально-психическом аспекте.

Метод софистов основывался на точной адресованности постулата, их
приёмом была «мгновенно предъявляемая мудрость – разменная
монета Логоса», как точно подметил А. Секацкий, заключая: «Сама
философия исторически возникла из противостояния софистике.
Ее – то есть философию – можно обрисовать как уклонение от
ответа и забвение адресата, как некое самовольное,
автороцентричное облегчение почтовой работы». Возведение философии в
культ чистого разума осуществилось благодаря ученику Сократа
Платону, удалившемуся с агоры в сад героя Академа, в
котором открылась его философская школа. Хоть и свободная от
пифагорейских суеверий, она «проповедовала» интеллектуальный
аскезис, и, превратив философию в непоколебимую «священную
корову» во главе всех наук, стала по сути Меккой традиционного
европейского академизма (Уайтхед: «Самая надежная
характеристика европейской философии состоит в том, что она представляет
ряд примечаний к Платону»).

3. Платоническая любовь к Атлантиде

Когда аналитическое мышление накапливает критическую массу, оно
пытается перестроить мир по своему образу и видению. Это
выражается в радикальном изменении устоявшихся критериев, и
используется как инструмент создания собственной программы и
пропаганды последующих действий. Во времена Платона
прогрессирующие философские идеи и теории Продика и Крития по
усовершенствованию мира заставили греков усомниться в мифах как в
описании «золотого века» человечества. На смену традиционным мифам
прошлого приходили новые мифы, устремленные в будущее. Эти
настроения не миновали и Платона – среди дошедших до нас его
произведений, пожалуй, самым известным, является диалог
«Государство», в котором излагаются его соображения
относительно идеального социума. Произведение написано якобы в
результате сильного нравственного потрясения от казни Сократа, его
учителя. Платон не мог примириться с жизнью в обществе,
которое карает за мудрость. В попытке дать ответ на вопрос «что
есть человек?», он предложил собственную форму власти, первым
решив взглянуть на проблему с точки социологии, и таким
образом породил первую в истории утопию.

Платон хорошо понимал, что любая информация не только неизбежно
искажается, передаваясь по коммуникативной цепочке, но и каждый
раз интерпретируется по-новому. Он находил в этом вину, в
первую очередь, поэтов, приукрашивающих факты для развесивших
уши слушателей. В «Государстве» Платон вкладывает в уста
Адеймантия жалобы на то, что рассказы о «божественных»
похищениях, изнасилованиях и убийствах – не более чем откровенная
ложь, придуманная поэтами для собственной выгоды. Нужно
заметить, что Платон по молодости лет сам много времени уделил
поэзии, ему приписываются эпические и лирические произведения,
трагедии и комедии, под его именем до нас дошло около 25
эпиграмм. Однако, знакомство с Сократом и полное посвящение
себя философии заставило его не только оставить это
«пустословие», но и сжечь свои поэтические произведения. Что же
касается «Государства», то в число предлагаемых Платоном реформ
входило поголовное изгнание из общества всех поэтов.

Но этим не ограничивается зловещая картина «Государства», которое
описано Платоном как профашистская технократия интеллигенции
(«Человеческий род не избавится от зла до тех пор, пока
истинные и правильно мыслящие философы не займут государственные
должности или властители в государствах по какому-то
божественному определению не станут философами»). В число других
реформ чистого Логоса, избавившегося от лживых мифов, входят и
следующие: беспрекословное поклонение старшему в
соответствии с занимаемой ступенью иерархии («Надо начальствовать над
другими, и самому быть у них под началом»); инфантицид
физически слабых в целях классовой селекции («Сословие стражей
должно быть чистым»); строжайшее наказание инакомыслия, даже
среди самых честных и почетных людей, посредством Ночного
собрания инквизиторов. Последним пунктом Платон оправдывает
казнь своего учителя, которая, как мы знаем, состоялась «за
введение новых божеств и за развращение молодежи в новом духе».
Все становится вписано в логически замкнутый круг, даже сам
его создатель. Увы, всемирной истории еще не раз придется
раздувать те же угли философских умозаключений, которые
вспыхнут еще пожаром многочисленных войн и революций.

В 389-387 гг. до н.э. Платон посетил Италию и Сицилию в целях
«продвинуть» свои социальные идеи. Миссия не увенчалась успехом –
его конфликт с сиракузским тираном Дионисием закончился для
Платона рабством, из которого его выручил пифагореец Архит,
заплатив 30 мин. Когда же друзья Платона собрали деньги,
чтобы отдать Архиту долг, тот от них отказался. Именно на эти
деньги Платон и купил свой академический сад. Однако, Платон
оставил после себя не только одно из направлений европейской
мысли. По иронии судьбы он породил тот самый Миф, который
овладел и продолжает овладевать умами бесчисленного множества
людей.

То ли благодаря авторитету Платона и его таланту увлекательного
рассказчика, то ли еще по какой-то причине, человечество
настолько поверило в действительное существование Атлантиды,
таинственного материка, много тысяч лет назад погрузившегося в
море «в один день и бедственную ночь», что не прекращает его
поиски и по сей день. Почти 2000 книг и статей написано об
Атлантиде и других, аналогичных ей, гипотетических континентах.
Исследователи избороздили добрую часть планеты в надежде
найти следы пропавшей высокой культуры, а геологи выдвинули не
один десяток теорий, объясняющих возможные изменения карты
мира. По результатам проведенного уже в ХХ веке опроса,
группа английских журналистов назвала возвращение Атлантиды
четвертой по значимости темой для публикации, которая на пять
пунктов обошла второе пришествие Христа. В конце концов, что
такое Атлантида знает практически каждый, даже никогда не
слыхавший о Платоне.

Платон упоминает об Атлантиде в двух своих диалогах, «Тимей» и
«Критий». Он описывает исчезнувшую страну как некогда
высококультурное государство, которое пришло к нравственному упадку, по
мере того как божественная кровь Посейдона все больше
разбавлялась в жилах потомков. Зевс, придя в негодование от
порочности атлантов, решил покарать их – вполне традиционное
решение, аналогичное делу о Содоме и Гоморре. «Поэтому он созвал
всех богов в славнейшую из их обителей, утвержденную в
средоточии мира, из которой можно лицезреть все причастное
рождению, и обратился к собравшимся с такими словами...» – на
этом диалог «Критий» таинственно заканчивается.

Первым, кто объявил Атлантиду откровенной выдумкой, был ученик
Платона Аристотель. Вот как цитирует его высказывание Страбон в
своей не дошедшей до нас книге: «Как Гомер для украшения
сюжета вынужден был сперва привести многочисленные корабли с
греками к берегу Трои, а затем уничтожить их, так и в случае с
Атлантидой тот, кто ее выдумал, тот и отправил ее на морское
дно». Несмотря на то, что последовательный энциклопедист
Аристотель заложил традицию тщательного рассмотрения фактов,
его вердикт мало что изменил. На протяжении многих веков
большинство мыслителей оказывалось по ту или иную сторону
баррикад в споре о существовании Атлантиды. Даже отцов
христианской церкви не миновала чаша сия – последний комментарий об
Атлантиде, перед тем как долгий мрак христианской догмы
опустился на западный мир, оставлен Косьмой Индикоплевстом,
египетским монахом (VI в.), который использовал предание об
Атлантиде в своем доказательстве плоской формы Земли.

С расцветом естествознания Атлантида вновь всплыла в зоне внимания
прогрессивного человечества. Корабли с первопроходцами искали
её как в Атлантике, так и во всех прочих океанах.
Культурное наследие атлантов теоретически кочевало по всему свету,
его следы сенсационно «находили» как в Новом, так и Старом
свете. Филологи, в свою очередь, штудировали платоновские
диалоги так и эдак, в который раз упоминая, что вкладывать
выдуманные слова в уста исторических персонажей было общепринятой
практикой того времени. Даже Библия полна несоответствий,
часто трактуемых как аллегории. Хорошо известен тот факт, что
Сократ, слушая один из первых диалогов Платона, был глубоко
возмущен: «Всемогущий Геракл, какое скопище вранья сей юноша
рассказывает обо мне!» Вообще, уже давно установлено, что
между платоновским «Сократом» и настоящим, никогда ничего не
писавшим («Сколь прочно доверие к шкурам мертвых зверей и
сколь сильно недоверие к живым, вечным мыслям!»), мало чего
общего, и неизвестно, где заканчивается собственно
сократовское и начинается вымысел автора диалогов.

Мы не будем поднимать тут вопрос о реальности Атлантиды как таковой.
В конце концов, все древние факты доходят до нас сквозь
долгую череду пересказов. По всей видимости, для Платона она
была просто фантастическим сюжетом, увлекательно
иллюстрирующим философскую мысль повествования, что вполне в духе
софистического приема. И если географические знания той эпохи были
минимальны, и мест для terra incognita было хоть отбавляй,
то сегодня Земля уже обследована чуть ли не по сантиметрам.
Однако, наказанная богами за порочность Атлантида все еще
маячит где-то за горизонтом, и, искажая наследие Платона,
воспринимается нами как то самое «идеальное государство»,
обетованная земля несуществующей утопии. Очевидно, всякая культура,
стремящаяся воплотить все свои достижения в логически
отточенную формулу, раз и навсегда отвечающую на вопрос «что есть
человек», невольно оставляет такое место в своей формуле,
которое делает ее бессмысленной. Волшебная палочка Логоса,
стремящаяся расколдовать Миф, ассимилирует все его атрибуты и
внезапно сама становится Мифом.

Все классические утопии, последовавшие века спустя за диалогами об
Атлантиде и Государстве, «Утопия» Т. Мора, «Город Солнца» Т.
Кампанеллы, «Новая Атлантида» Ф. Бэкона и др., не могут
восприниматься сегодня иначе как антиутопии, поскольку уже
трагически опробированы историей. Их логически скроенная
реальность, подогнанная под нужды человека стараниями «мудрых и
справедливых архитекторов», лишает человека всего того, в чем он
действительно нуждается – его права быть центром
собственного мира, независящего ни от чужого мнения, ни от законов, ни
от идеологий, то есть его права быть просто человеком. Все
социальные реформаторы, фантазируя о светлом будущем,
строили свой мир как модель, мало задумываясь о том, кто же будет
населять этот блестяще скроенный механизм. Захотел бы сам
Мор жить в идентично спроектированных городах собственной
Утопии, и ходить по улицам «в одинаковых плащах естественного
цвета шерсти»? Захотел бы Кампанелла делиться всем, включая
собственную жену? Или все дело в нашей паразитирующей
индивидуальности, общей причине всех бед и пороков, которая однажды
будет удалена как опасная погремушка из руки наивного
ребенка? С тех же позиций Кьеркегор позволил себе усомниться даже
в главной христианской утопии: «С эстетической точки зрения
нет концепции более скучной и бесцветной, чем вечное
блаженство».

4. От логоса просвещения к мифу романтизма

Даже если опустить все идеологические атрибуты, характеризующие
грядущий «золотой век» человечества, само понятие утопии
остается центральным для антропологии и всех составляющих ее наук.
В области, «затрагивающей вопросы существования человека в
естественной и искусственной среде», это та условная точка,
на которую направлен естественный вектор движения мысли,
определенный еще Аристотелем: «Благо – высшая цель». Вся
западная философия неожиданно предстает своего рода эпосом, в
котором описываются подвиги Логоса, этого «рожденного чтоб сказку
сделать былью» демона познания. Но история соотношений мифа
и логоса уходит глубже философии. Она – вообще основа
человеческого разума, и стара как сам праисторический миф о
вечной погоне Бога Солнца за Птицей Луны, зародившийся в тот миг,
когда человек поднял голову вверх и задержал околдованный
сознанием взгляд на звездном небе. Предание об Атлантиде
интересно в первую очередь тем, что это практически первый
пример авторского мифа, не потерявшего свою актуальность в эпоху
развитой письменности. Это не совсем корректно, так как
утопическая литература появлялась и у других цивилизаций,
например, китайской, а также некоторые предсказания иудейских
пророков о приходе Мессии, которые еще за несколько веков до
Платона содержали утопические мотивы идеального Израиля, где «и
лев, как вол, будет есть солому» (Исайя, 11:6). Но, как уже
говорилось, Платон играет роль первого атланта,
поддерживающего свод европейской философии, и потому его мифологический
вклад в культуру как нельзя более символичен.

Европейская культура родилась из мифа, как Афродита из раковины, и
сопровождалась постепенным его осмыслением. Миф был той
критической массой культуры, от которой отслаивалось новое
философское сознание. Уже в эпосах Гомера образы богов наравне с
остальными героями произведения играют не столько
религиозно-мифологическую роль, сколько выполняют функцию средств
поэтической выразительности. В эпосе как в тексте прослеживается
композиционная связь между всеми деталями, что выражается
Гомером как кармическое понятие судьбы, в рамки которой
вписаны как и смертные люди, так и бессмертные боги. Только в мифе
возможно соединение человеческого и божественного – древним
грекам было известно «ате», сверхъестественное и
помраченное состояние сознания, когда боги отнимают у человека разум и
заставляют его действовать по их усмотрению. В этом
состоянии совершались труднейшие подвиги, в нем же происходило и
мифотворчество – откровение, видение божественной природы
вещей. Этот существенный скачок от предания к тексту, от мифа к
логосу, еще более внятен у Гесиода. Его трактовка мифа
такова – это слово-в-себе, несущее нечто важное, как истину, так
и ложь. Ведь в рамках мифа еще нет разделения на на вымысел
и действительность – в пантеистическом мире все
взаимосвязано, все малое подражает большому, и во всем большом заложен
принцип малого.

Периодическое обращение внимания к мифу прослеживается сквозь
тысячелетия во всех уголках планеты, и особенно в культурном
пространстве Европы, с ее, казалось бы, исконно рациональными
традициями. Характерно, что закат античного общества и его
идеализма выразился мощной волной ремифологизации культуры –
монотеизм обнаружил в себе вполне пантеистическое пространство
для воли фантазии, то есть мифа. Прогрессивные же умы
Ренессанса, полагавшие себя освобожденными от предубеждений
средневекового мифа, были склонны называть Средние века Темными,
при этом направляя свой «возрожденный» Логос на такие
рационально обоснованные мероприятия, как массовое сжигание ведьм.

Считается, что Средневековье началось с заката просвещенной античной
цивилизации. Полчища северных варваров принесли с собой
ужас перед разрушением всего привычного неведомой и дикой
силой. Поголовное суеверие, охватившее земли Средиземноморья,
было единственной попыткой совладать с этим ужасом, и
освободиться от него. Никогда еще образованное общество не нуждалось
так в ведьмах, оборотнях, предсказателях, привидениях, что и
создало благодатную почву для христианства как единой
религиозной системы. Становление христианства происходило в
активном противостоянии с неоплатонизмом, представители которого
расценивали христианство как грядущий деспотический атеизм,
предполагавший Бога как стоящее за гранью мироздания
абстрактное понятие, «в то же время оказавшегося простым человеком
в условиях максимального человеческого унижения» (А.Ф.
Лосев). Если христианство отвергало миф как злой корень суеверия,
то неоплатонизм отстаивал миф как глубинное понимание мира
в его символическом многообразии. Не Логос, а именно Миф
определял у неоплатоников логику духовного постижения бытия,
понимавшего познание как «процесс декодирования символов и
аллегорий мира как текста» (В.М. Найдыш).

Философский эпос мог бы лечь в основу государственной религии,
наподобие китайского конфуцианства, если бы пальма первенства не
досталась христианству. Достигнув значительного успеха на
закате Античности, христианство стало культурологическим
полигоном для игр мифа и логоса, которые в течение многих веков
держали сознание в определенной информационной аскезе,
способствуя таким образом «эволюции» человека аргументирующего в
человека комментирующего. Любые попытки Логоса выйти за рамки
веры оканчивались плачевно, и пополняли кроваво-красную
книгу великих мучеников человечества. По сути, христианство не
отвергло Миф, но вознесло его в непредвиденные
неоплатониками высоты. «Официальная демифологизация» христианства
зачастую оказывалась на деле интеграцией языческих понятий и
образов в конфессиональные рамки. То же произошло и с концепцией
«логоса». «Логос» у неоплатоников утратил
натуралистическо-материалистический аспект стоицизма, и представлялся уже
символическими эманациями умопостигаемого мира, регулирующими и
формирующими чувственный мир. Логос как «слово», выявлявшее в
себе форму, но не личностную волю, переосмыслилось
христианством в слово личного и «живого» бога, вызывавшего этим
словом вещи из небытия, и интерпретировалось как 2-е лицо
Троицы. Для христианства значение термина «логос» определено уже
начальными словами Евангелия от Иоанна (единственного
евангелиста из апостолов Христа, канонизированного последним,
вероятно, в силу гностицических тенденций его «Благой вести»): «В
начале был логос, и логос был у Бога, и Логос был Бог».
Так, вся история земной жизни Иисуса Христа понимается как
воплощение и «вочеловечивание» Логоса, который принес людям
откровение и сам был этим откровением («словом жизни»),
самораскрытием «бога незримого» (С.Н. Трубецкой).

Парадоксальное «не покой, а меч принес я вам» рядом с «подставь
другую щеку» в течение многих веков задавало стандарты
европейской философии, вынужденной заниматься откровенно
мифологическими вопросами на фоне общего христианского «верую, ибо
абсурдно». В Средние века, например, наиболее популярными из
обсуждаемых философами вопросов были «сколько чертей уместятся
на кончике иглы» и какие пытки в загробном мире наиболее
соответствуют тому или иному греху. Две тысячи лет истории
христианской цивилизации можно представить как комикс,
повествующий об увлекательных отношений мифа и логоса – тут и
демономания эпохи Возрождения, и первые знакомства с «примитивными»
культурами Нового света, и рациональное переосмысливание
мифа эпохи Просвещения. Мифологема христианства – колоссальная
тема, и я не буду углубляться в ее проблематику в данном
тексте. Намереваясь охватить мифологию собственно ХХ века, я
позволю себе сделать полуторатысячелетний скачок в ту эпоху,
когда христианство переживало свой самый значительный кризис,
который стал важнейшим метанарративом современности, и
основой для нового мифотворчества.

Именно к концу XVIII века мифология выделяется в самостоятельную
науку, рассматривающую различные теории и концепции мифа.
Повышенный интерес к «тёмной стороне» сознания, хранящему
чудесные древние тайны, был вызван разочарованием в торжестве
Разума. Рационально обоснованное счастье не наступило – прежние
ценности потускнели и утратили свое былое величие.
Промышленный переворот, технические изобретения и развитие
производства пошло на благо только избранным членам общества, чей успех
обнажил подлинные стимулы человеческой природы –
безудержную жажду власти и беспринципность в приумножениях капиталов.
Оказалось, что абсолютно всё имеет свою цену – родственные и
дружеские узы, любовь, творчество, жизнь. Неужели эта нагло
заявившая о себе животная суть человека и есть венец
цивилизации?

Наступившая историческая ситуация именуется в культуре романтизмом и
провозглашает начало культа природы, приоритета чувств над
разумом и приход естественного человека, обладающего
мифологическим сознанием, еще не познавшим власти лжи и корысти.
Именно в эпоху романтизма появляются феномены туризма,
альпинизма и пикника, призванные восстановить единство человека и
природы, а также пробуждается интерес к фольклору и
этнографии. Главной предтечей романтизма стал философ Жан-Жак Руссо,
которого в последствии карикатуристы изображали не иначе как
в идиллическом пейзаже, с адамовым фиговым листочком,
последним рудиментом рационализма на пути к пантеистическому
единению с природой.

__________

*Данная статья – расширенный и переработанный вариант ранее
публиковавшей в «Топосе» работы – предполагается быть частью
целостной историософской концепции.

(Продолжение следует)