Онтологические прогулки

Культура - это стремление к совершенству,

посредством познания того, что более всего нас

заботит, того, о чем думают и говорят...

Мэтью Арнольд

В начале было немало кокетства. «Умерла ли философия вчера, вместе с
Гегелем или Марксом, Ницше или Хайдеггером, (...) или же
она всегда жила сознавая, что находится при смерти; (...)
умерла ли она однажды, в ходе истории или же всегда жила
агонией.» (стр.99) Философия, мол, почила в безбожии еще лет сто
тому, а ego, автор, самокритично набиваюсь на похвалы.

Кокетство, впрочем, уже при втором взгляде оказывается тайной
шпилькой. Речь идет о книге, вышедшей еще в 1930-го году, когда
Эммануэлю Левинасу (1906, Ковно – 1995, Париж) оставалось жить
еще 65 лет. Литовское окончание поверх наследственного
жреческого имени, разумные топосы и хроносы. И правильный
учитель - Гуссерль имя ему. Хороший учитель нужен затем, чтобы
вовремя от него уйти.

«В предварительном плане исход из Греции был неброско обдуман в
«Теории интуиции в феноменологии Гуссерля.» В 1930 году это было
первое во Франции большое сочинение, посвященное
гуссерлианской мысли в целом.» (стр. 106-107) Итак, уход от учителя
есть бегство из Афин. В городе Фрайбурге, по правде, мало
аттического, но все-таки он служил пристанищем для «тех двух
греков, которыми остаются Гуссерль и Хайдеггер.» (стр. 104)
Поругивать мэтра на его территории – некомильфо. Небольшая
ругань в сопредельной стране есть реклама и популяризация.

Левинас, как сказано, не был по рождению французом, ни этнически, ни
географически, но труд свой опубликовал именно во Франции,
причем на новую для этой страны тему, т.е. избрал Францию в
качестве деревни, в которой можно сделаться первым. У слова
«первый» больше, чем один смысл. Оно значит не только «самый
важный», но и «первый хронологически».

Интуиция (Левинас) и философия как точное знание (Эдмунд Гуссерль
Philosophie als strenge Wissenschaft, 1911) – это совместимо в
той же мере, в какой совместимо эллинство с иудаизмом.
Заметим сразу: совместимо прекрасно. Национальный парадокс:
Гуссерль – грек. Быть под Гуссерлем – быть квази-немцем. Левинас
и (вслед за ним?) Деррида предпочитают быть и эллинами, и
иудеями.

Тема этой главы из книги Деррида, собственно, не Левинас и даже не
Гуссерль, а именно эта, вечная: нет эллина, нет иудея,
приходится быть жизнерадостным и искушенным метисом. Идея
сформулирована, собственно, уже в эпиграфе к разбираемой главе.
«Иудейство и эллинство – между двумя этими полюсами воздействия
меняется наш мир. Временами его сильнее притягивает один из
них, временами – другой, тогда как ему пристало бы, хотя так
никогда не бывает, обрести между ними счастливое
равновесие.» (Мэтью Арнольд, «Культура и анархия») Две ноги,
позволяющие стоять, не падая и не подпрыгивая для сохранения
равновесия. Два глаза, обеспечивающих объемное зрение. Для тех, кто
не способен довольствоваться плоскостью, выбор невозможен.

Неизбежность идеализации – вот о чем это. Почему бы не
собезьянничать (дважды) и тоже не взять эпиграф из Мэтью Арнольда?
Избавление от специфики в пользу всеобщности и универсальности.

Здесь небольшое противоречие. С одной стороны, любая модель
(научная, философская) есть идеализация. С другой стороны,
идеализация эта неидеальна, иной раз умышленно неидеальна (достаточно
вспомнить ту же феноменологию, с ее психологическими
мотивами). Игры на грани эсхатологии. Sic: Благо не достижимо в
пределах Бытия, стало быть довольствуйся малым и чувствуй себя
хорошо сегодня и здесь.

Возможно ли написать философию с точки зрения божества (с малой или
большой буквы)? Пожалуй; в эпоху постмонотеизма чего только
не случается. Формальная логика – чуть ли не первая цель для
разрушения. «Все будет так, как я хочу, по законам,
написанным мной, и не нужно искать в этом логики» - примерно так
мог бы рассуждать демиург.

Абсолютный дух знаменует возвращение к гегельянской, первозданной
феноменологияи. Мешает этому отец. Уходом не отделаешься,
Деррида радикален. «Нужно убить греческого отца, который все еще
удерживает нас под властью своего закона». (стр. 113)
Убивать нужно, чтобы остаться в абсолютном одиночестве. Быть
одиноким и присутствовать (обеспечить феномен).Убив отца, нужно,
вероятно, откопать труп деда и производить над ним
магические ритуалы.

***

Ничто не связано с предыдущим. Если не замечать связи.

Эта статья была уже написана, когда пришло известие о смерти мэтра.
Кто убил его? – Рак. Он и родился под знаком Рака. Убийства
отца сыном не вышло, скорее наоборот. Потому что, возможно,
сына не было. Все восторги, со всех сторон, и вся ругань, со
всех сторон, были чужими, несемейными.

Я не умею читать кадиш, но я знаю, что это такое. Знаю не от
Гинзберга, и даже не от Целана при посредничестве мэтра самолично.
Узнала там, где положено, о сути и смысле, детали были бы
лишними. Кадиш будет прочтен, ибо нет недостатка в тех, кто
хотел быть детьми, и с готовностью принимает бремя сиротства.

Какое-то колдовство уйдет в землю. Мы хороним эпоху? Вряд ли. Потому
что имени ей внятного нет. Мы опускаем в землю колдовство,
чтобы в воздухе искать его отголоски. Явные смыслы станут
тайными, и не будет канона у райских садов. Мы хороним
предтечу – безусловно. Не у каждого предтечи есть пророк, многие
самого предтечу считают пророком и не хотят никого больше.
Эпоха пророков у иудеев закончилась уже давно, у эллинов
закончиться не может.

Я ставлю звездочки, почти-магендавиды. Хотела поставить кресты,
потом спохватилась. Потом опять чуть не поставила. Но ставлю
звездочки. Едва отыскала их на французской клавиатуре. Зихроно
ле-враха. Да будет память его блаженна. Ничто не кончается.
Это не пролог и не эпилог. Это интермеццо.

***

Деррида говорит об убийстве учеником учителя на примере Левинаса и
Гуссерля, в то время, как о собственном убийстве мэтра Фуко
сказать все-таки не решился.

Деррида говорит о Левинасе, говорящем о Гуссерле. Каскады
комментариев наподобие талмудических. Такова философия. Независимый
мыслитель – всегда немножко выскочка. Чужой текст становится
raison d’être мысли. Если угодно, текст есть резон резона.
Прячься за чужое название и твори, что хочешь – вот
вседозволенность комментатора.

Комментарии радикальны для комментатора и паллиативны для читателя.
Сколько ни комментируй, рано или поздно читатель окажется
наедине с книгой, вблизи омута интерпретаций. Комментарии
отделяют и приближают. Как всякий посредник, они субъективны и
обходятся недешево. Они сами служат платой за себя –
необходимо уделять им время и внимание.

«Можно ли притвориться, что говоришь на том или ином языке?» (стр.
113) Можно переводить и комментировать. Естественные для
(одного) языка слова становятся (в другом) узорными
инкрустациями, требующими перевода (= легализующими неизбежную
неточность перевода) и комментариев.

Философия – то, что было после. Любая философия апостериорна. Ей
предшествует что-то, чего хочется не замечать, о чем хочется
забыть. Казалось бы, учение революционно и начинается на
нулевом уровне. Но интерлюдия есть всегда: война, религиозные
распри, смерть.

В философии как психологии содержится врожденный порок. «Имеются
историчность и временность человека, каковые являются не только
его предикатами, но и «самой субстанциональностью его
субстанции». (стр. 111) Тут же содержится разрешение
первоначального вопроса. В несовершенстве, «человечности» философии
притаилась ее вечность. Сделать лучше, понять глубже, никогда –
до конца.