Комментарий |

Илиодор (5)

 

Исторический очерк

7.

А сам Илиодор меж тем все стремительнее шагал по стопам вероотступничества. В 1912 году изгнанный наконец из Царицына и назначенный во Флорищеву пустынь – исправительный монастырь, известный своим очень строгим уставом – он сначала хотел апеллировать к прибывавшей в Россию делегации епископов англиканской церкви (что вызвало характерную реакцию М. О. Меньшикова: «Вступая на путь разных революционеров, ездивших жаловаться на родное правительство в Европу и в Америку, не подражает ли одновременно о. Илиодор и евреям, призывающим иностранное вмешательство в наши чисто внутренние дела?»), а позднее уже «заточенный» в монастырь в статусе простого чернеца бывший трибун заявил о своем желании снять с себя сан и отказаться от монашеских обетов.

«Или передайте суду Распутина за его ужасные злодеяния, совершаемые им на религиозной почве, или снимите с меня сан, – шантажировал он Синод. – Я не могу помириться с тем, чтобы Синод, носитель благодати Святого Духа, прикрывал «святого черта», ругающегося на церковью Христовой».

Епископ Гермоген пытался его остановить:

«Дорогой отец Илиодор! Потерпите. Возьмите свое прошение о снятии сана обратно. Уже идет девятый вал, а там и спасение будет. Любящий епископ Гермоген».

Но все было напрасно. Илиодор свой выбор сделал и снова поднял уже который по счету бунт.

 

Максим Горький

В марте 1912 года с Илиодором встретился писатель Степан Семенович Кондурушкин, который сообщил об этой встрече Максиму Горькому, еще одному важному действующему лицу в нашей истории:

«Дорогой Алексей Максимович. Недавно я, списавшись с Илиодором, ездил по его приглашению во Флорищеву пустынь. Пробыл там у него три дня. Хотелось мне хорошенько с ним ознакомиться. Показался он мне человеком искренним и страстным в своей искренности. Многое сумбурное и дурное, что он делал стало мне психологически, я бы даже сказал общественно более понятным, ибо Илиодор символичен для настоящей русской жизни в известном, конечно, отношении... Я не собираюсь в письме этом охарактеризовать Илиодора и то, что я почувствовал за ним в жизни, хотел бы только поговорить об одной стороне знакомства моего с ним. Он рассказал мне много интересного о Распутине и его роли в высших кругах, о роли Распутина в деле падения еп. Гермогена и Илиодора… Но и это второстепенное для меня в данном случае. Самое важное это то, что Илиодор, по-видимому, находится в состоянии большого раздумья и сомнений в той области, где он так недавно страстно веровал, и причиной этого, по-видимому, был Распутин. Этот, по его выражению «корявый мужичишка, гад» огадил в сознании Илиодора многие прежние святыни, за которые он – как иерей, ежедневно молился в ектениях… И вот озлобленный, больной и одинокий, Илиодор порывается теперь написать книгу о Распутине, под заглавием «Святой черт», каковую напечатать за границей. Книга эта, по его мнению, должна произвести не только грандиозный скандал, но и нечто большее скандала, чуть ли не политический переворот… Так, он пишет мне во вчерашнем письме, спрашивая моего совета, – писать или нет; а если писать, то как все это сделать? Он решается для этого (оно, конечно, и неизбежно) снять с себя сан монашеский и иерейский. Вот существенная выдержка из его письма:

«Когда прочитал речь Саблера, правых негодяев, узнал о телеграмме арх. Антония Саблеру, об адресе св. Синода ему же, о том, что выступление Саблера в Г. д. в высших сферах принято сочувственно и Гр. Распутин едет в Петербург, то скорби моей, негодованию моему нет предела... Сердце мое так сильно заболело, что я другой день чувствую себя полуживым… Идеалы мои поруганы и втоптаны в грязь. И кем же? Носителями этих идеалов! Посоветуйте, напишите, что мне делать. Я не желаю умереть, не сказавши всей правды… Но сказать в России невозможно, ибо правда моя – действительно правда страшная… Ее придется говорить за границею. Говорить ее надо непременно мне. Значит, само собою напрашивается вывод о моем сане… Я готов на все, ибо у меня отняли все духовное идеал, чем я жил, и дали мне только ссылку, истрепанные нервы и больное, больное сердце…»

По-видимому, он почувствовал ко мне доверие и расположение, и вот спрашивает совета. Я-то считал бы этот выпад его бесплодным, т. е. он не оправдает ожиданий Илиодора. Он думает, что если сказать и доказать, что вот «гад корявый», мужичишко, хлыст Гришка Распутин имеет некое значительное отношение к царской семье, – так уж Бог знает как много сделать! Наивно конечно! Я так и пишу ему, что, по-моему, делать этого не нужно. Кажется мне также, что пишет он мне и спрашивает совета на всякий случай, в своем отчаянии. Как бы ни доверял он мне, как бы ни расположился, все же виделись мы с ним в монастырской келье в течение трех дней. Письмо его свидетельствует о том, что: он теперь в состоянии некоторого душевного перелома. Последует ли он моему совету и оставит ли затею произвести и новый и почти бесплодный шум – не знаю. Обратится ли он снова ко мне – тоже не знаю. Но пишу я вам обо всем этом по двум причинам. Во-первых, – м. б., это вам не безынтересно. Во-вторых, – вы осведомлены об условиях и возможностях вот такого сорта заграничных изданий. Как бы это можно было Илиодору сделать, если бы он не отказался от мысли своей написать и издать вышеназванную книгу?

Ну вот, дорогой Алексей Максимович, напишите мне ваше мнение и соображения».

Я привожу это письмо целиком, так как оно представляется мне чрезвычайно важным. Из него следует, что уже в марте 1912 года (а не позднее, как писал С. Труфанов в своем пасквиле) Илиодор был готов снять с себя иноческий сан. Уже тогда у него возник замысел написать книгу, направленную против Распутина, и издать ее за границей. Прошло меньше года с того дня, когда прощенный Государем царицынский монах отслужил всенощную во дворцовой церкви в Петербурге и произнес проповедь, произведшую сильное впечатление на царскую семью, и вот этот человек уже был готов идти на дворец войной и открыто сотрудничать с революционерами.

Обращает на себя внимание и позиция его корреспондента, писателя Кондурушкина – никаких книг писать надо – выйдет новый и бесплодный шум. Но вместе с тем Кондурушкин на всякий случай спрашивает совета у авторитетного Горького – как быть?

И что же Горький? А Горький в ответ на длинное послание собрата по перу отвечает всего несколькими строками, которые звучат как директива, партийный приказ и разбивают все соображения Кондурушкина:

«Дорогой Семен Степанович!

Мне кажется, – более того – я уверен, что книга Илиодора о Распутине была бы весьма своевременна, необходима, что она может принести многим людям несомненную пользу.

И я очень настаивал бы, – будучи на вашем месте, – чтоб Илиодор написал эту книгу. Устроить ее за границей я берусь.

Действуйте-ко! Право же, это очень хорошо!»

Кондурушкин то ли обиделся, то ли остался при своем мнении, во всяком случае в его переписке с Горьким наступает перерыв на полгода, а потом она вообще прекращается, сам он делает доклад об Илиодоре на заседании петербургского Религиозно-философского общества, где его резко критикуют Мережковский, Карташев, Кузьмин-Караваев и прочие интеллектуалы.

Но самому Илиодору проку от этих речей не было. И теперь на помощь ему звать тоже было некого, ибо главный его заступник посылал в Царское село телеграммы совсем иного содержания, чем год назад:

«Миленькие папа и мама! Илиодор с бесами подружился. Бунтует. А прежде таких монахов пороли. Цари так делали. Нонче смирите его, чтобы стража ему в зубы не смотрела. Вот бунтовщик. Григорий».

Последнее, на что рассчитывал Илиодор, была помощь его царицынской паствы, но и этот путь оказался отрезан все тем же Распутиным:

«Вы не смотрите на его баб. Молитва их бесам. Надо приказать похлеще поучать этих баб. Тогда они забудут бунтовщика. И сами смирятся. Григорий».

В сентябре 1912 года община Илиодора была разогнана, а в конце ноября 1912 года в Синоде было получено написанное кровью послание:

«Я же отрекаюсь от вашего Бога. Отрекаюсь от вашей веры. Отрекаюсь от вашей Церкви. Отрекаюсь от вас как от архиереев…» – формулировки, по иронии, практически украденные у Льва Толстого.

 

Святая блаженная схимонахиня Параскева (Паша Саровская)

 

В Дивеевском монастыре существует предание о блаженной Паше Саровской: «Как-то приехал к ней иеромонах Илиодор (Сергей Труфанов) из Царицына. Он пришел с крестным ходом, было много народа. Прасковья Ивановна его приняла, посадила, потом сняла с него клобук, крест, сняла с него все ордена и отличия – все это положила в свой сундучок и заперла, а ключ повесила к поясу. Потом велела принести ящик, туда положила лук, полила и сказала: «Лук, расти высокий...» – а сама легла спать. Он сидел, как развенчанный. Ему надо всенощную начинать, а он встать не может. Хорошо еще, что она ключи к поясу привязала, а спала на другом боку, так что ключи отвязали, достали все и ему отдали.

Прошло несколько лет – и он снял с себя священнический сан и отказался от иноческих обетов».

В декабре 1912 года с Илиодора сняли сан, и расстрига Сергей Труфанов вернулся в родную деревню. Там он повесил на стену портрет Льва Толстого и, публично покаявшись перед хулимым им писателем – «Прости меня, священный прах великого, равного Христу, Старца, великолепного и блистательного Льва, без меры я издевался над тобой… тайный разум мой соглашался с тобой почти во всем твоем вероучении, но явно разум, наполненный учителями смесью из истины и лжи, восставал на тебя и вынуждал меня бить тебя» – женился.

«Ежели собаке прощать, Серьгу Труханова то он, собака, всех съест», – заключил по сему поводу Григорий Распутин-Новый.

 

8.

На этом, однако, приключения расстриги не закончились. Распутин стал для него своеобразным пунктом. Труфанов не только видел в крестьянине села Покровского виновника краха своей духовной карьеры, но и сгорал от зависти к человеку, занявшему его, Илиодорово место при царе, и его, Илиодоровы, полосы в русских газетах. Он хотел, чтобы о нем писали, как писали о Распутине, чтобы его ругали или превозносили, чтобы за ним гонялись журналисты. А между тем никому не было до него более дела – мало ли сект водилось на Руси, один был – царь, и дорого было место при царе, где единолично находился самый ненавистный для расстриги человек. Уничтожить Распутина, хотя бы и чужими руками, стало навязчивой целью Илиодора. Он был на вершок от успеха.

Летом 1914 года на сибирского странника было совершено покушение, едва не оборвавшее его жизнь на два с половиной года раньше. Исполнительницей стала входившая в общину Илиодора сызранская мещанка Хиония Гусева.

«Хионию Кузьминичну Гусеву я знаю хорошо; она – моя духовная дочь, – писал Илиодор в своих «мемуарах». – Девица – умная, серьезная, целомудренная и трудолюбивая. Начитана очень в священном писании, и на почве этой начитанности она кое-где немного заговаривается… До 18 лет она была очень красива лицом, а потом сделалась уродом: у нее отпал нос. Сама она объясняет это тем, что она молила Бога отнять у нее красоту. И Он отнял. Просто она во время паломничества по святым местам, ночуя по ночлежным домам в больших городах, заразилась скверною болезнью, сифилисом, и сделалась уродом.

В течение 1913 года она два раза бывала у меня в «Новой Галилее». Во время бесед о причинах моей ссылки и ее последствиях я много рассказывал ей, как и другим гостям, о «блаженном» Распутине. Она часто прерывала мои речи и горячо говорила: «Дорогой батюшка! Да Гришка-то настоящий дьявол. Я его заколю! Заколю, как пророк Илья, по повелению Божию, заколол 450 ложных пророков Вааловых! А Распутин еще хуже их. Смотрите, что он, делает. Батюшка, благословите с ним разделаться».

Судя по всему, «батюшка» благословил. 29 июня, в праздник Верховных первоапостолов Петра и Павла среди бела дня на улице села Покровского Хиония Гусева подбежала к Григорию и ткнула его ножом в живот. Распутин был убежден, что неизвестная ему женщина хотела его убить, некоторые мемуаристы и биографы говорят о попытке оскопления. Последняя версия частично подтверждается письмом Илиодора к своим почитательницам, написанным за несколько месяцев до покушения. В этом послании есть такие строки: «сделаем первое дело, окрестим Гришку», что на скопческом языке и означало оскопить. Но сама преступница говорила на следствии о намерении совершить убийство.

“Я решила убить Григория Ефимовича Распутина, подражая святому пророку Илье, который заколол ножом 400 ложных пророков; и я, ревнуя о правде Христовой, решила над Распутиным сотворить Суд Божий с целью убийства Распутина…

Я считаю Григория Ефимовича Распутина ложным пророком и даже Антихристом, потому что он в Синоде имел большую славу благодаря Гермогену – епископу и батюшке Илиодору, а в действительности его пакостные дела указали, что он развратник и клеветник».

«Я думаю, что она была подослана убить меня Илиодором Труфановым, так как он на меня имеет все подлости; других доказательств моего подозрения на Илиодора в участии и покушении на убийство я не имею. Его я только подозреваю, сумлеваюсь. Я считаю ненормальным, когда он отрекся от Бога, от Церкви святой».

О связи Хионии с Илиодором писали и в тогдашних газетах: «<...> Хиония, поселившись в Царицыне, стала самой преданной почитательницей Илиодора. Она принимала энергичное участие в сборе пожертвований на построение Царицынского монастыря, ездила по богатым купцам г. Царицына и др. городов. <...> Когда Илиодор был заточен в монастырь, а затем лишен сана, то Хиония, прежде религиозная, резко изменилась и в церковь перестала ходить. <...> Если не желанием отомстить за Илиодора, то поступок Хионии может быть объяснен местью за ее дочерей. Хиония имеет двух довольно красивых дочерей Анастасию и Наталью. Распутин, бывая у Илиодора в монастыре, не раз ночевал в доме Хионии, где, ведя беседу и занимаясь церковным песнопением, допускал излишние вольности в обращении с женщинами, глубоко возмущавшие религиозную Хионию», – сообщала московская газета «Утро России» 2 июля 1914 года.

Правды в этой заметке было не больше, чем фантазии (никаких дочерей у Хионии не было), но русская публика уже тогда печатному слову привыкла слепо верить, и в последние предвоенные недели страна следила за расследованием несостоявшегося убийства. А Труфанов, опасаясь преследований со стороны властей, переодевшись в женское платье – вот откуда, по-видимому, пошла гулять легенда об обстоятельствах бегства Керенского три года спустя – бежал в Норвегию. Там он принялся писать антираспутинский памфлет «Святой черт», в чем ему очень помогал не кто иной, как Алексей Максимович Горький.

На последнем обстоятельстве есть смысл остановиться подробнее. Хотя Горький, разумеется, лично ни Илиодора, ни тем более Распутина не знал и все, что писал о последнем, было полной чушью, мнение великого писателя – образчик тех настроений, от которых лихорадило русскую интеллигенцию.

«Общество» сильно заинтересовано старцем Григорием Распутиным – что будет, когда у него зарастет животишко, какие отсюда для России результаты явятся? – писал он в одном из писем летом 1914 года. – Прелюбопытная легенда слагается о старце: во-первых, сведущие люди говорят, что старец суть сын старца Федора Кузьмича, во-вторых – что он дал престолу наследника. Ситуация любопытная и возбуждающая надежды великие: окунувшись в море народное, царь-старец почерпнул там некие новые силы и через сына своего воплотил оные во внука, стало быть – мы спокойно можем ожидать от внука всяческих благ, но он, внук, есть как бы результат слияния царя с народом. Чисто?»

Прокомментировать это можно следующим образом. В 1918 году Вас. Вас. Розанов, о Распутине в свое также много чего сочинявший, обронил в «Апокалипсисе нашего времени» пророческие и горькие строки: «Что же, в сущности, произошло? Мы все шалили. Мы шалили под солнцем и на земле, не думая, что солнце видит и земля слушает».

Отношение Горького, других прогрессивных писателей и говоря шире, революционно настроенной интеллигенции к Распутину, к монархии, к иеромонаху Илиодору тоже было своего рода шалостью, за которую стране пришлось жестоко заплатить. Но есть и другая сторона этого вопроса. Горький в иронических тонах пишет о «внуке, от которого можно ожидать всяческих благ» – цесаревиче Алексее Николаевиче, больном, несчастном ребенке, которого Распутин гипнозом не гипнозом, магией не магией, внушением или молитвой – но как-то поддерживал. Русское общество ничего об этом не знало. Этой утечки информации из дворца не случилось, эту дворцовую тайну сохранить удалось, и быть может – удалось к несчастью. Если бы она была раскрыта, если бы наши великие гуманисты знали, в чем суть и главная причина отношений Распутина и царской семьи, они, возможно, и не позволили бы себе такого ерничества.

Но даже родная сестра Государя Великая княгиня Ксения Александровна узнала о болезни наследника только весной 1912 года в разгар думского скандала.

«10 марта. В вагоне Ольга нам рассказала про свой разговор с ней (императрицей – А. В.). Она в первый раз сказала, что у бедного маленького эта ужасная болезнь и оттого она сама больна и никогда окончательно не поправится. Про Григория она сказала, что как ей не верить в него, когда она видит, что маленькому лучше, как только тот около него или за него молится.

В Крыму, оказывается, после нашего отъезда у Алексея было кровотечение в почках (ужас!) и послали за Григорием. Все прекратилось с его приездом! Боже мой, как это ужасно и как их жалко».

К другим это прозрение пришло еще позднее.

“Вот теперь я могу сказать, – говорил полковник Кобылинский, комендант при арестованной в 1917 году Царской Семье, – что настанет время, когда русское общество узнает, каким невероятным мукам подвергалась эта Семья, когда разные газетные писаки с первых и до последних дней революции наделяли Их интимную жизнь разными своими измышлениями. Возьмите хоть всю эту грязь с Распутиным. Мне много приходилось беседовать по этому вопросу с Боткиным. Государыня болела истерией. Болезнь привела Ее к религиозному экстазу. Кроме того, так долгожданный и единственный Сын болен и нет сил помочь Ему. Ее муки как матери на почве этого религиозного экстаза и создали Распутина. Распутин был для Нее святой. Вот когда живешь и имеешь постоянное общение с этой Семьей, тогда, бывало, понимаешь, как пошло и подло обливали эту Семью грязью. Можно себе представить, что Они все переживали и чувствовали, когда читали в Царском все милые русские газеты».

Но не только газеты. Были и пасквильные книги хотя бы того же Илиодора, на которые вдохновлял монаха-отступника пролетарский писатель.

«Думаю, что в близком будущем к вам быть может явится некий россиянин, довольно интересный парень, обладающий еще более интересными документами, – известил Горький А. В. Амфитеатрова 29 июля 1914 года. – Было бы весьма чудесно, если бы вы помогли ему разобраться в хаосе его души и во всем, что он знает».

И несколько абзацами ниже: «Бегство Илиодорово многими оценивается как событие катастрофическое, говорят, будто-де оный беглец исполнен знанием многих тайн».

«Убегая за границу, я в Петрограде и Финляндии виделся с А. С. Пругавиным и А. М. Горьким, – писал сам Труфанов Амфитеатрову. – Эти господа своим авторитетным словом утвердили мое намерение разоблачить печатно подоплеку жизни династии Романовых; последний из них обещал оказать этому делу всяческое содействие, посоветовавши поселиться около Вас, г. Амфитеатров, ожидать берлинского издателя Ладыжникова и из Парижа адвоката по печатным и издательским делам. К сожалению, последовавшая война разрушила наладившиеся было планы и я на время поселился в Христиании».

Встреча произошла на даче еще одного писателя – Чирикова, где Илиодор зачитывал Горькому имевшиеся у него письма и документы, а несколько позднее в сентябре 1914 года в экстренном прибавлении к № 240 газеты «День» сообщалось о том, что «Илиодор прислал письмо родителям с подробностями своего побега из России и упомянул, что границу Финляндии ему помогли пересечь «друзья-писатели».

Тогда же Илиодор писал революционеру-эмигранту А. Л. Теплову: «Получивши обвинительный акт по 73, 74, 103 и 102 ст., я 2 июля убежал из России через Финляндию.

Переправили меня через границу Горький и Пругавин. Просили и приказывали мне, как можно скорее писать книгу о Распутине и царице (…) Сейчас книга почти готова: остановка только за документами, находящимися в Финляндии у моей супруги. Книга называется «Святой черт» – (на … знаменитого «старца Русского Двора» – Распутина… из личных наблюдений и воспоминаний рассказанного другими).

В этой книге я сказал ужасную и интересную правду о Распутине, правду, которая даже и за границей не известна.

На основании документальных данных я, насколько мог, доказал, что Распутин развратный мужик, пакостник, живет с царицей Александрой и родил от нее наследника Алексея, и что Распутин – неофициальный Русский император и Патриарх Российской церкви.

Размер книги – приблизительно 10-15 печатных листов».

Впрочем несмотря на эти планы в других письмах Труфанов жаловался на безденежье и просил у Горького денег, а тот – как уже говорилось выше – шалил в одном из писем: «Любопытное совпадение: в 5 году – поп предшествовал революции, ныне иеромонах. Будем надеяться, что в следующий раз эту роль станет играть архиерей».

Так сбылись и предсказанное Толстым своему Илиодору отречение и снятие сана, и связь расстриги с революционерами, и заграница, и даже обращение к Государю, точнее к Государыне, которой Труфанов в 1916 году предлагал купить во избежание скандала свою пасквильную книгу, в противном случае угрожая передать ее немцам, чтобы те разбрасывали экземпляры с германских аэропланов над позициями русских солдат. Императрица ответила отказом.

В том же, 1916 году, Илиодора неудачно попытался использовать честолюбивый министр внутренних дел А. Н. Хвостов, задумавший предпринять очередную попытку убийства Распутина. На этот раз Илиодор не только уклонился, но даже попытался Распутина предупредить, прислав ему телеграмму. «Григорию Распутину. Петроград. Гороховая, № 62. Имею убедительные доказательства покушения высоких лиц твою жизнь. Пришли доверенное лицо. Труфанов».

Распутина в конечном счете эта забота бывшего товарища не спасла, в ночь с 16 на 17 декабря английский агент Освальд Рейнер в компании Великого князя Дмитрия Павловича, графа Феликса Юсупова и народного избранника Владимира Пуришкевича всадил ему в лоб третью, решающую пулю, а Илиодор через полгода после этого происшествия вернулся в Россию, где вышла его теперь уже в сущности бесполезная книга, затерявшаяся среди десятка других скандальных публикаций о «Гришке».

Но Труфанов по-прежнему стремился на самый гребень исторической волны. После большевистского переворота он заявил о своей поддержке новой власти. «К октябрьской революции отношусь сочувственно, ибо после февральской революции остались помещики, купцы и фабриканты, которые пили народную кровь». После этого Труфанов попытался создать на царицынских землях коммуну «Вечного мира», объявлял себя то «русским папой», то «патриархом», сотрудничал с ВЧК и в апреле 1921 года писал новому « государю», который, к слову сказать, в своих статьях еще много лет назад радостно называл его символом черносотенства. Но для Илиодора страстные и вдохновенные речи о любви к царю и Отечеству были теперь в далеком прошлом. Иные идеи его влекли:

«Глубокоуважаемый товарищ – брат Владимир Ильич!

С тех пор как я вышел из рядов попов-мракобесов, я в течение 9 лет мечтал о церковной революции. В нынешнем году (на Пасху) церковная революция началась в Царицыне. Народ, осуществляя свои державные права, избрал и поставил меня патриархом «Живой Христовой Церкви». Но дело пошло не так, как я предполагал, ибо оно начато не так, как должно. Революция началась без санкции центральной Советской власти. Чтобы поправить дело и двинуть его по более правильному пути, я обращаюсь к Вам и кратко поясняю следующее: церковная революция имеет целью разрушить поповское царство, отнять у народных масс искаженное христианство и утвердить их религиозное сознание на основах истинного христианства или религии человечности. А все эти достижения церковной революции должны привести к одному: к примирению масс с коммунистическим устройством жизни.

Вести русскую массу к политической коммуне нужно через религиозную общину. Другим путем идти будет слишком болезненно.

Как Вы, Владимир Ильич, смотрите на это? Признаете ли Вы какое-либо значение за церковной революции в деле достижения русским народом идеалов социалистической революции? Если Вы интересуетесь затронутым вопросом, то не нужно ли будет приехать мне к Вам в Москву и лично побеседовать с Вами об этом, по моему мнению, весьма важном деле?

Прошу Вас ответить мне и написать мне краткое письмо о своем желании видеть меня и говорить со мной о церковной русской революции.

Остаюсь преданный Вам ваш брат-товарищ-гражданин Сергей Михайлович Труфанов (патриарх Илиодор)».

Канцелярия вождя факт получения письма зафиксировала, но отвечать товарищу, брату и гражданину Ильич не стал. Да и что бы он мог ответить? Религиозная община, искаженное христианство, идеи разрушить поповское царство – все это выглядело зловещей пародией на толстовство, которым Илиодор-Труфанов увлекся сразу же вслед за черносотенством, и в искаженном, дьявольском этом пересечении была своя горькая закономерность. Обезьянство и зловещая пародийность стали главными чертами утвердившегося в стране большевизма. Пародия на церковные службы, пародия на святых и их мощи. Пародия на Царство Божие на земле…

Однако есть вещи, которые подделать нельзя. Как бы ни были парадоксальным образом схожи жизненные пути двух Илиодоров – честолюбивого монаха-расстриги и усумнившегося несчастного толстовского инока, все ставит по местам смерть. Герой Льва Толстого, по замыслу своего создателя, должен был взять на себя вину другого человека и принять казнь вместе с двумя разбойниками. А Сергей Труфанов, некогда Толстого проклинавший, а потом сравнивавший его со Христом и сам себя называвший русским папой и патриархом, в 1922 году покинул СССР и оказался в Берлине, а когда его европейская карьера не задалась, перебрался в Америку, где, по свидетельству Михаила Агурского, «обошел, наверное, все известные церкви и секты, не исключая ку-клукс-клана», написал несколько книг и работал по разным данным швейцаром в одной из нью-йоркских гостиниц или уборщиком в страховой компании. Известно также, что Труфанов обращался с письмом к владыке Феофану (Быстрову), обучавшему его в начале века в петербургской Духовной академии и предупреждавшему от непомерной гордости: «Я сознаю мои непростительные грехи перед Святою Церковью и лично перед Вами и прошу, умоляю Ваше Высокопреосвященство помолиться обо мне, погибающем, чтобы принести Господу сокрушенное покаяние и избавиться от обольщения, в каком я находился». Искренен он был или нет этот переменчивый человек, кто скажет? Впрочем, судя по всему, умер он не в лоне Православной церкви, а будучи баптистом. Произошло это в 1952 году.

P. S.

Лев Николаевич Толстой похоронен в Ясной Поляне. На могиле его нет ни таблички, ни креста – зеленый холмик на краю оврага. Столыпина похоронили в Киево-Печерской Лавре. Григория Распутина – в Царском Селе, но в марте семнадцатого вожди революционного народа извлекли его тело из гроба и сожгли. Та же участь – уничтожение тел и сожжение – ждала и членов Царской Семьи, ныне прославленных в чине страстотерпцев. Могила Илиодора затерялась в Америке.

Все это наше – русское, не знающее границ…

 

 

----------------------------------

 

 

Последние публикации: 

Необходимо зарегистрироваться, чтобы иметь возможность оставлять комментарии и подписываться на материалы

Поделись
X
Загрузка