Проза

Татка очень хорошо запомнила тот день. Он был какой-то
однообразно-серый, тягучий, нудный. Татка с мамой и бабушкой сидела на
кухне и, следя за ритмичным покачиванием туи за окном, так же
ритмично раскачивалась на большом белом табурете, как на
коне-качалке. Бабушка время от времени лениво покрикивала на
Татку, чтобы та прекратила ей ковырять пол; мама молчала.
Наконец, она проронила, ни на кого не глядя:

– Это же ослиха… Пока не шлепнется – не успокоится.

У Татки сразу пропало желание качаться – и она, сама не зная почему,
вдруг капризно брякнула:

– Где мой папа?

Ее голос, неожиданно громкий, требовательный, на мгновение придавил
сонную тишину дома к потолку – и она мстительно рухнула
оттуда тяжелым оцепенением.

Татке стало неловко, будто она сделала что-то недозволенное. Не
понимая своей провинности, она испуганно уставилась на
заскрипевшую стулом бабушку. Бабушкины щеки раскраснелись; глаза,
лихорадочно блестя, беспомощно метались, моля о чем-то маму,
рука старательно стряхивала со стола несуществующие крошки.
Татка заерзала на своем импровизированном коне. Папа в
длительной командировке. Ну конечно, я ведь уже спрашивала, а
спрашивать одно и то же по сто раз очень некрасиво. Ну да, и
каким тоном… Не зря бабушка так смотрит на маму. У мамы сейчас,
наверное, лицо Снежной Королевы. Ой, что сейчас будет… Татка
неуютно съежилась.

– Умер, – спокойно прозвучал мамин голос.

Забыв все свои страхи, Татка недоуменно уставилась на мать, пытаясь
уловить смысл сказанного. Только сейчас она заметила, что
мама за все это время ни разу не шевельнулась. Она сидела
живым изваянием. Тяжелыми были ее лицо и глаза, и все-все в маме
было тяжелым и неживым.

А папа… Татка была однажды с бабушкой на похоронах. Это когда
человек, совсем желтый, лежит в черном ящике, а его везут куда-то
с музыкой и плачут, а потом заколачивают в этом ящике и
зарывают глубоко в землю. Татка тогда «затерзала» бабушку
вопросами. Все было так непонятно и страшно. Действительно,
человек вот он, лежит, а на самом деле его нет. И потом «все там
будем»… Как?! И я?! И все-все? В ящиках, в земле? Татке тогда
стало жутко и жалко. Так жалко было всех: и себя, и
бабушку, и этих незнакомых людей, и вообще всех-всех, – так жалко,
что даже заплакалось. И потом весь день так: плакалось и
думалось, а мама ругала бабушку за то, что «ребенок прибитый».
Татку так все отвлекали, что даже позволили самостоятельно
смотреть «взрослый» альбом с фотографиями. Татка
наслаждалась, только…

– Бабушка, а где же здесь я?

– Тебя тогда еще не было.

– Где меня не было?

– На свете не было?

– А где я была?

– Нигде тебя не было.

Так, совсем хорошо. ЕЩЕ не было, УЖЕ нет… Татка попыталась
представить, как это ее могло не быть: крепко зажмурилась и перестала
думать. Это было ужасно: темно и пусто. И ничего. Вообще
ничего. Татке даже показалось, что ее начинает не быть. В этот
кошмар ворвался мамин окрик: «Что ты делаешь?». Тут уж
пришлось спасать бабушку: прыгать, бегать, кричать и всем
мешать.

А теперь… Значит, в папе стало темно и пусто. И его тоже заколотили.
И закопали. Закопали самого необыкновенного папу в мире.

Татка даже не заметила, как снова начала раскачиваться на табурете,
только дворик с туей как-то странно покосились, заволнились,
и исчезли за мутной пеленой. Татка, не мигая и не видя,
смотрела в окно и беззвучно плакала. Как взрослая.