В дороге (под редакцией Владимира Иткина)

Продолжение

...................................................................................................................................

............. не записки одинокого человека. Мне повезло: я встретил
тех нескольких людей со странными глазами. Тех, кто за много лет
до наших встреч приснились мне в последнюю весну в Городке.

Я встретил их. И мы узнали глаза друг друга.

Потом – забывали, вспоминали, опять забывали. Но – вспомнили.

Но об этом – достаточно. Это уже касается не только меня.

В этом нет никакой блядской мистики. Это невозможная реальность
судеб.

Какая мистика! – мы не рассчитываем на скромно улыбающуюся Фортуну,
прячущую счастливый конец за спиной.

Всё – хе-хе! – мероприятие было более чем рискованным с самого
начала.

С нашего рождения.

Одного их них я встретил слишком поздно. В другой стране. Он уже
был смертельно болен.

Может быть, если бы эта встреча произошла чуть раньше...

Время, которое мы с ним провели, было полным.

Но было поздно.

Его нет.

Даже если мы любим цветы – они всё равно умирают.

В той стране я впервые увидел цветущую магнолию – в городке у
подножья гор.

И этот запах магнолии – именно в горах, – не у моря.

Я уходил воровать ночью.

В том горном городке было всего два дерева магнолии – белая и
– та самая – аметистово-палево-сиреневая – они росли в самом центре
городка – под окнами полиции и мэрии.

И утром мы с Габи, Габриэлем, просыпались от этого запаха в изголовье...
запах – райские птицы уже запускают коготки в сердце, и земля
после спелого ливня, и пожилая певица самые тёмные чистые песни
свои последние поёт.............

Габи умер через два с половиной года. Всё что я смог сделать –
помочь ему прожить на год дольше обычного. И не покончить собой,
как он признался мне однажды.

Боковой амиотрофический склероз.

Его нервы и мышцы усыхали с каждым днем.

Той весной мы спали на одном диване, потому что по ночам он уже
не мог сам добраться до туалета.

Я закидывал его руку себе за шею, приобнимал за талию, и мы отправлялись
в долгую и непростую дорогу к толчку. Потому что – «pestesorul
deja arata capul!» – хихикал он – «рыбка уже показывает голову!»

Однажды поздно ночью мы разбудили весь его дом: по дороге в туалет
я ему перевёл с русского анекдот.

И его согнуло пополам от хохота – он не мог остановиться, захлёбывался,
повизгивал, заходился от смеха, слёзы уже брызнули из его глаз
– он не мог идти. Выскочили в холл его родители, брат, сестра
– «Что такое, Габи?!! – не в себе от страха подбежала мать, –
ты плачешь??!! – Нееее-ет, – захлёбывался смехом и слезами Габи:

«анекдоо-от!! женщина с коляской... а соседка её спрашивает!!
а что он у вас такой синенький!?? а она говорит – а он!!! не синенький,
он – МЁРТВЕНЬКИЙ!!» – сказал матери Габриэль.

Его отец был очень крупным чином в госбезопасности.

По его настоянию Габриэль закончил военную академию.

Трудно найти человека, которому военный образ жизни – среди этих
«соколов отчизны» – был бы более противопоказан, чем Габи.

После окончания академии наступили его последние каникулы.

Габи поехал в приморский город – оттянуться перед началом военной
карьеры.

Он снял комнату у бабки, которая оказалась дореволюционной аристократкой,
диссиденткой и предсказательницей.

Ещё одну комнату в бабкиной квартире снимала девушка. С ней Габи
провёл свои самые дорогие недели.

Счастье влюблённых было полным и бесповоротным.

Им было нечего терять, нечего ждать, – не о чем мечтать. Девушка
приехала в этот приморский город, чтобы ночью в надувной лодке
тайно переправиться за границу.

У них не было общего будущего.

В их стране свирепствовал диктаторский режим.

Её могли просто пристрелить при попытке к.

И Габриэля – не спас бы даже отец, узнай кто-нибудь, что он –
любовник беглянки.

И отца, в свою очередь, вряд ли что-то спасло бы.

Они на весь день уходили к морю и любили друг друга в отдалённых
гротах.

Это была самая волшебная пора в жизни Габи.

Старая ведьма-аристократка полюбила эту пару. Вечера они проводили
втроём – рассказы, взгляды, кофе, гадания, – босиком, при открытых
настежь балконных дверях, начало августа, шелест моря за окнами..........

Перед отъездом старуха попросила Габи об услуге. Она вручила ему
письмо и невесть как уцелевшие архивные документы, нелояльные
к Диктатору. Она попросила передать этот пакет священнику-диссиденту
из городка на севере страны.

Она знала, где работает отец Габи.

Но она все правильно просчитала.

Габи вернулся в столицу и приступил к военной службе. Несколько
месяцев жёсткий военный распорядок не позволял ему съездить на
север к священнику – на это нужно было потратить хотя бы сутки
дороги.

А потом в их стране началась революция.

Диктатор был расстрелян.

Отец Габи скрывался, – бывших сотрудников госбезопасности вылавливали
и устраивали самосуд. Иногда сдирали живьём кожу.

Младший брат оказался заперт в горной воинской части, которая,
с одной стороны, одной из последних перешла на сторону новой власти.
С другой стороны – офицерам в части было известно, кто отец братьев.
И в годы диктатуры близкие некоторых из этих офицеров тоже бесследно
исчезали.

Однажды в одну из морозных ночей революции вновь наступила очередь
Габи идти в караул, – в столице тогда все объекты охраняли только
офицеры.

В третьем часу ночи, сморенный многомесячной усталостью, Габи
присел на какой-то короб, и

опёршись прикладом автомата в асфальт, не снимая руки с курка,
забылся на несколько секунд ___________подбородок сам собой лёг
на зрачок дула.

Он очнулся от лёгкого прикосновения – кто-то пытался надавить
на его палец, лежавший на курке.

Габи открыл глаза. Перед ним стояли двое мужчин – один с гранатой
в руке, а второй – в монашеской сутане, – это его руку на своих
пальцах почувствовал Габриэль.

Это был тот самый поп, которому Габи должен был передать послание
старухи.

Ведьма всё просчитала верно.

Габи остался жив.

Но в ту секунду, когда он открыл глаза, он – никогда не молившийся
и не задумывавшийся ни о чём таком – он был технарём до мозга
костей , – в тот миг Габи изо всех глубин своей души взмолился
неведомо кому: пусть произойдёт что угодно, лишь бы он никогда
больше не служил в армии и не имел бы никакого отношения к насилию.

Его воля оказалась настолько сильна, что через месяц проступили
первые признаки смертельной неизлечимой болезни.

А ещё через месяц Габриэля – по болезни – навсегда списали из
армии.

...........................................................................

Неизвестность не очень дружна с жалостью,

но – милосердна.

................................................................................................

...горы, – потому что.

Да, я мог бы остаться там.

Я начал забывать.

Этот городок, Габи, его семья, их двухэтажный коттедж с лужайкой
и пятисотлетним тисом на ней, горы – со всех сторон, – горы взяли
меня в окружение, – в этом всем можно было остаться.

Остаться и умереть.

Их жизнь начала обволакивать меня и тянуть в свою глубину, затягивать
в свои вибрирующие тёмно-абрикосовые круги – как будто я готовился
ещё раз родиться – в этом городке, в семье Габриэля, в этих вечных,
исчезающих кругах.

Я не сопротивлялся, – я опять начинал любить эти круги на бесконечной
тёмной воде............

Но однажды ночью я проснулся от своего собственного крика…

Перед этим я проснулся во сне в комнате, где спал обычно в доме
Габриэля. Какая-то сила подняла меня с дивана и подвела к зеркалу
старомодного трельяжа. Я плохо видел себя в зеркале – всё было
очень смутным, странным... Я приблизил лицо к зеркалу. И увидел
там свои глаза. Обе радужки – и уже и зрачки – были затянуты белёсо-серой
плёнкой, как бельмом... «скоро я ослепну совсем», – подумал я
во сне и проснулся с криком. В той же комнате, на том же диване.
В доме Габи.

После этого сна я стал с каждым днём терять силы. Я резко сократил
количество пациентов, приходивших ко мне на приём.

Всё было бесполезно.

Жизнь вытекала из меня.

Я слабел на глазах.

Через неделю я понял, что скоро мне капец.

Смерть ходила рядом.

Я попросил отца Габи провести меня в горы – в малопосещаемую Белую
Долину.

Именно рассказ Габриэля об этой долине заворожил меня, когда мы
встретились с ним впервые. А он был для меня просто пациентом-иностранцем.

Мы добрались с господином полковником до Белой Долины.

Это была не долина, а ущелье между двумя невероятными горами.

По дну – далеко внизу – убегала, паря в водопадах, кристальная
река, бравшая начало в ледниках.

На небольших полянках-террасах, между вековыми лиственницами –
среди золотистой опавшей хвои – цвели лазорево-тёмно-голубые дженцианы.

Нигде до этого я не видел такой глубокой вселенской сини, как
в сердцевине этих цветов.

Озоновый воздух с высоких ледников втекал в солнечные потоки.

Во мне потихоньку начинала струиться сила.

Я понял, что не уйду сегодня отсюда.

Обратившись к господину полковнику, я объяснил, что хорошо запомнил
дорогу обратно.

И что не решаюсь задерживать его более, – он и так потратил на
меня уйму времени. Я побуду здесь часик, говорил я ему, а потом
спущусь в город, хорошо, да?

А он урывками смотрел мне в глаза своими синими – как у Габи –
глазами, – глазами профессионала высокого полёта – мы оба едва
не расхохотались, – господин полковник с лёгкостью – да-да, разумеется!
– согласился оставить меня здесь одного.

Он отлично понимал, что я не вернусь ни через час, ни через десяток
часов, – и с необычайной в его возрасте лёгкостью засеменил вниз
по склонам ущелья.

Я бесконечно ему благодарен.

За то, что он оставил меня одного в горах.

Всё-таки я был иностранцем.

Четверть городка стала моими пациентами за время, что я прожил
в их доме.

Ещё четверть больного населения мечтало попасть на приём.

Дома господину полковнику предстояли разборки.

Он оставил меня налегке, не обременив своей ответственностью.

Настоящий полковник.

Ущелье было совершенно безлюдным.

Мне было там хорошо, как очень мало где.

Остальное – не для слов.

Я нашёл деревянные развалины горного приюта – cabana, как их там
называли.

Я переночевал на чудом уцелевшем козырьке над входом кабаны.

Потому что до этого, ещё засветло, на одной из тропинок я наткнулся
на зеленоватый медвежий помёт.

И понял, что рассказы Габи и его родителей о медведях, живущих
в этой долине – чистая правда.

Я ещё раз оценил горское благородство господина полковника и его
уважение к моей свободе.

И ещё раз в душе поблагодарил его.

В мощи, дикости и нежности этого ущелья

было растворено так необходимое мне безразличие.

Будто границы всех известных и неизвестных мне миров и мирков
– в каждом из которых можно было уснуть и умереть – пересекались
здесь. И отсюда же расходились все пути – все дороги – они вели
мимо всего – куда-то дальше – за пределы возможного. Оттуда вдоль
ущелья в сумерках задул тихий упругий неостановимый ветерок.

Я признался себе, что не смогу помочь Габриэлю.

Его судьба решалась только между ним и тем, откуда тёк этот ветерок.

Это касалось только их.

Я хотел жить.

Я опять очень хотел жить, лёжа под звездами на деревянном козырьке
и экономно куря сигареты.

Той ночью я опять – в который раз! – опять вспомнил всё о себе.

........................................

Утром я начал спускаться с гор.

И впервые за последние недели почувствовал, что моё тело покинул
еле уловимый безнадёжный запах могильной земли и тлена.

Моё тело будто выбралось из могилы.

Колдовство местных – трансильванских – ведьм, чьих жертв было
много и среди моих пациентов, рассеивалось.

Я вернулся в дом Габи к следующему полудню.

Никто из домашних ни одним взглядом не упрекнул меня в причинённом
беспокойстве.

Только мать Габи рассказала, как однажды в молодости они попали
в снежную лавину в Белой Долине. И чудом выжили, успев укрыться
в той самой кабане. От которой теперь осталась только одна стена
и козырёк над дверным проёмом.

Вечером я сказал Габи, что уезжаю из их страны.

Габи потерянно молчал.

За те несколько месяцев, что я прожил в их доме, мы очень сблизились,
– трудно объяснить, насколько... Мы гуляли с ним, одолевая сантиметр
за сантиметром лестницу между этажами. Я кормил его с ложки –
он уже не справлялся сам. Я купал его в ванной. Водил в туалет.

И мы постоянно разговаривали. Мы не могли наговориться.

Он рассказал мне всю свою жизнь.

Его жизнь начинала умещаться в слова.

У него были ТЕ глаза.

Он был одним из ... одним из самых ошеломляюще мудрых и добрых
людей из всех, кого я знаю. С невозможным – неограниченным – чувством
юмора.

Он называл меня иногда – trishor. Что означает – трикстер. Жулик.

«Я хотел покончить собой – когда ещё мог сделать это, – сказал
он мне однажды. – я забрался на 9 этаж, открыл окно на лестничной
клетке и вспомнил тебя. И стал ждать, когда ты приедешь».

Я вернусь в конце лета, – сказал я Габи. Пойми, я не могу вернуться
к людям и жить с ними. Я однажды перешёл мост. Я могу быть только
на том берегу. Если я попытаюсь вернуться, я погибну. И никто
из любящих меня людей ничем мне не сможет помочь на этом, на вашем
берегу. Я могу только ждать ...на том...

Чем больше я объяснял, тем меньше он понимал.

Но – понял.

Не из моих речей, а – глазами.

Я уехал.

.....................................................................................................

...переселение душ? Может, что-то во мне и хотело бы снова поверить
в это...

Но – нет.

Это чья-то нервно-паралитическая выдумка, начинённая наркозом
бессилья.

Смутные вещи, принимаемые за приметы бывших жизней и гарантии
будущих – это побочные результаты некоего – э-мнээ... – процесса
клонирования, скажем так.

Живая земля возобновляет – клонирует – отдельные составы сознания
живших на ней существ.

Ей это нужно для чего-то в её невообразимом обмене веществ и сил
– может, как катализаторы или стабилизаторы необъяснимых для нас
процессов.

Как некие витамины, в конце концов.

Я видел ЭТО в Белой долине – эту громадную – с небоскрёб – яйцеобразную
вибрацию цвета разлившегося в сумерках молока. Она что-то собирала,
отбирала:

по каким-то паутинкам, тёмным прожилкам пространства прибывали
к ней осколки тьмы из под чьих-то левых лопаток;

чьё-то бирюзовое сияние в паху вместе с пропащей нежностью одиночества
и потребностью в бессоннице осенью – лежать не раздеваясь – не
выключая света – в пустых комнатах на окраинах предвоенных столиц;

чью-то прозрачно-золотую отвагу из середины груди вместе с безотчётным
поворотом головы на шелест длинной юбки – тёмно-вишнёвой в еле
заметный серебристо-фисташковый цветочек – и вместе с потребностью
прятать крупные купюры между страницами в книжном шкафу;

млечно-голубоватое сияние чьих-то ног – как два прожектора бьют
из-под воды – вместе с медленным восхождением под руку со спутником
по лестничным пролётам, чувствуя сухое лезвие ножа слева у рёбер...........................

Земля с одной ей ведомым смыслом – как маленькая девочка собирает
совершенно необходимые ей для чего-то соринки, бумажечки, блёстки
– отбирает, а потом клонирует странные обрывки некоторых сознаний.
И наносит их в момент рождения на тела детей, как каракули несмываемым
фломастером. Или как магнитную запись.

Но это имеет такое же отношение к жившему человеку, как трескучая
виниловая пластинка с голосом Бьеркруччи – к Бьеркруччи во плоти
и крови. Ну понятно же, что в пластинке никто не живёт...................................................................................................

.................................................... .............................................................

... в третьем классе. И моя горячо любимая мной мачеха – во мне
что-то взмыло к горлу, когда я впервые увидел её синий взгляд
– она впервые меня везёт в райцентр. Там живёт её подруга – бывшая
одноклассница N., кумирша мачехи.

Мы на кухне у неё, и она варит кофе – чёрный настоящий кофе. Которого
в нашей деревне сроду я не нюхал, и никто его не нюхал: в детсаде
и в школе – молоко с парой крупинок кофе на бадью.

И вот она – его варит.

Я как зашел на кухню, прямо крупно задрожал от этого запаха, заволновался.

А она его варит, чтобы тут же долить его молоком – наливает в
мою чашку половинку – и не успевает убрать кофейник, чтобы долить
молока – я вцепляюсь в кружку и начинаю, как больной, глотать
обжигающий кофе – этот тёмный аромат! горечь! – это то что я всё
время хотел! я всегда зал этот вкус!! – мачеха пытается вырвать
у меня из рук – это первый наш с ней скандал – я люблю её – это
я их с отцом поженил – она не может меня оторвать – ей безумно
стыдно за меня – она шёпотом орёт – это так не пьют!! люди так
это не пьют! только с молоком!! – она тоже не знает, что пьют
и чёрный кофе!! – такая глухомань у нас там – в начале 70-х –
но я не выпускаю чашку – и хотя я очень воспитанный мальчик был
– никакая сила меня не может оторвать – это так не пьётся ...!!
что про тебя тётя N. подумает!! – уже очень громко и раздражённо
кричит мачеха – я поднимаю глаза – исподлобья, встречаюсь с карим
сияющим взглядом хозяйки – и она говорит – Ну, почему же, некоторые
пьют и так, налить тебе ещё, малыш?........................................

.....................................................................................................................................

...моя мать была очень красивой и – лёг-кой... Антонина её звали,
Тоня...

как я любил её запах!.. и эта её мерцающая улыбка – улыбка в тени
– темнота глаз – и эта её беззащитная близкая и далёкая улыбка
в тени – над светлой блузкой – в тени цветущего куста сирени и
глаза от стеснения – далеко- далеко смотрят – туда, откуда не
возвращаются...

Она умерла, когда мне было семь лет.

...................................................................................................

... мы с моей будущей женой тогда только начинали сближаться.

Однажды во сне она почувствовала присутствие в своей комнате.
Открывает глаза: в дверях стоит незнакомая женщина. Она с любопытством
рассмотрела жилище, а затем подошла и легонько погладила жену
по щеке – будто удостоверяясь, что моя жена – реальная, настоящая,
что она не снится ей – пришедшей.

Они встретились взглядом, и жена поняла, что это моя мать. И мать
беспокоится за меня. Она с любопытством изучала мою жену и жилище.
Затем она улыбнулась, успокоилась, и отошла рассмотреть книги
в книжном шкафу.

И там, в нише между двумя

шкафами она растаяла, оглянувшись напоследок с улыбкой.

Растаял её след...

Жена тогда ещё не знала ничего о моей матери, и тем более не видела
её фотографий, но описала мне её абсолютно точно – даже её одежду
почти тридцатилетней давности..........а я узнал мать по этой
улыбке..... это была она......................................................................................................

.............................................................................................................................................................................

..............................................................................................

...что всё может быть не так, как должно быть.

.........................................................................

.....................................................................................................................................................................

.....................................................................................................................................................................

...в то самоубийственное время.

Я спал там, где родился – в доме у бабушки.

Перед рассветом мне снился непостижимый источник света.

Он был и источником жизни всего живого.

Янтарные волны – как круги на воде – расходились от него в бесконечность
– они расходились и одновременно возвращались к источнику, – это
было нерасторжимое движение.

Каждая волна была жизнями мириад и мириад живых существ: они рождались,
проживали мириады жизней, и обратным движением волны их свет возвращался
к источнику.

Кто-то невидимый объяснял мне, что каждая такая волна – каждый
круг – это великое множество живых миров. И так было и будет всегда.

В этом не было печали – это один из самых безмятежных моих снов.

Проснувшись и вспоминая это сновидение, я вдруг обратил внимание
на то, чему не придал значения во сне – на круги пустоты, которыми
перемежались круги света.

Это была не полная чернота, а – как бы – за кадром – подсвеченная
вдоль – но эта освещённость не имела неотвратимости и плотности
больших волн света.

Не все живые искорки – не все существа – возвращались к источнику
света.

Некоторые – очень немногие из них – как будто исчезали, теряясь
из виду, ярко вспыхнув перед этим в слабом свечении темноты......................................................................................

..............................................................................................................................................

................................................................................................................................................

..................................................................................................

........................ ................................ ......................

........ ......... ............. .................. ........ ..........
.........

.... .... .... .... .... ..... ..... ....

...и ещё неоднократно – вышел зайчик погулять.

В тот раз – он стал последним – я решил сделать всё без спешки
и наверняка... кураж ... понравилось проскакивать сквозь игольные
ушки.

В этот раз ушко обещало быть на редкость узковатым.

Заполночь я ушёл в читальный зал общаги. Я сел за стол у ночного
окна – за ним голые спиральные тополя медленно ввинчивались в
пустое небо.

Я начал писать стихи – в читалке чем-то надо было заняться.

Чем-то занять оставшееся время.

Я часто отлучался покурить в умывальник. Там я доставал таблетки
из двух флаконов и запивал их водой из крана.

Это была безошибочная комбинация.

Нуредал и мелипрамин.

Два витально несовместимых антидепрессанта.

–

Несовместимых в одном живом теле.

В ту ночь я выпил оба – полных – флакона.

Любому человеку хватило бы и упаковки нуредала.

Список А. Сильноядовитые препараты.

А уж вместе эти два лекарства – только с трехнедельным перерывом
между – при хотя бы однократным приёме одного из них.

Перед рассветом – с надолго замиравшим сердцем – я впервые написал
стих, который был – о чем-то другом.

И я – был волен жить так, как мне заблагорассудится.

Я узнал, что мне всё сойдёт с рук.

Я не мог только умереть раньше времени.

Об остальном позаботится неизвестность.

Взамен я должен был ей только одно – не останавливаться.

Скользить дальше в неизвестное.

И пока я не остановлюсь, всё будет не так, как ДОЛЖНО быть.

Всё будет вне железного расписания.

В моей жизни начиналось самое интересное.

Городок не обманул.

В стране начиналась новая эпоха...................................

..............................................................................................................................................................................в
умывальник вышел покурить, забыв о ночи мира ___________по кафельному
полу торопливо полз муравей __________ сворачивался миф среди
безлюдья плит и храмов ______________нечистый кафель растерял
охрану от милости пустынных звёзд ___________ я пригляделся ближе
_________ пол был весь усеян вечно муравьями, как послесловьем
к кончившейся драме _____________ иного винограда зрела гроздь
среди руин поспешно кинутого мирозданья _____________ тонкий скотч,
которым временно заклеили прорехи в календарях изношенных времён,
ввёл в заблужденье_______________ лающий вагон напрасно освещался
светом станций ________________________________ и приближались
голоса

эвакуаций..................................................................................................................................................

....................................................................................................................................................................

Окончание следует.