Проза

Начало

После концерта мы, храня молчание, шли по заснеженным улицам города,
на которых опять никого не было, кроме нас. Фара на ходу обернулся
и спросил меня:

- Ну, как?

- Нормально.

- Нормально, - недовольно пробормотал Фара.

- А я вообще не слышал ни фига, - сказал басист и шмыгнул носом.
Минуты две все слушали, как скрипит снег под их ботинками, а потом
Колян сказал:

- А зачем тебе слышать?

- Чего?

- Ничего.

- Пацаны, - жалобным голосом сказал Фара и остановился, - давайте
тачку поймаем. Забодало меня уже так идти.

Он сбавил ход, но Колян и басист уверенно шагали дальше. А басист
еще и сказал:

- Лучше пропьем.

- Ну ладно, - Фара догнал остальных.

Через полчаса мы пришли в пустую квартиру с высокими потолками.
Посередине комнаты стоял круглый стол, на который мы выгрузили
все, что купили по дороге. Я поглядел на голую лампочку под потолком
и спросил:

- А чья это квартира?

- Наша, - ответил Колян, а остальные члены группы засмеялись.

Из квартиры как будто недавно съехали старые жильцы, а новые вроде
начали ремонт, но потом им стало неохота его делать. Верхний слой
обоев был кое-где содран, на потолке виднелись темные пятна. Мебель
стояла только самая необходимая.

- Давай-давай, - опять махнул рукой Колян и разлил водку по пластмассовым
стаканчикам.

- Бухнем, - басист потер руки. Со стаканчиком в руке Колян встал.
Все остальные тоже.

- За провал, - сказал Колян и выпил.

- За провал, - повторила ритм-секция и выпила. Потом все стали
ухать и крякать, занюхивать хлебом, скрести столовыми ложками
по дну консервных банок, делать бутерброды и так далее. Перерывчик
небольшой, и, уже с подобревшими лицами, они откинулись на спинки
своих ветхих стульев и закурили.

- Про пельмени не забудьте, - сказал Колян.

- А лавровый лист у нас есть? – поинтересовался Фара. – Классно
пельмени с лавровым листом делать. Когда закипят, поставить на
медленный огонь и бросить лавровый лист. Они юшку дадут. Вкусно
будет. Помню, мы с отцом наделаем пельменей - и на балкон их.
По тыще штук делали.

- Чего ж ты худой такой? Столько пельменей сожрать – опухнуть
можно.

- Ну, мы ж не сразу их. Да и когда это было-то.

- Сто лет назад, наверное.

- Вроде того…

Я посмотрел на репродукцию, висевшую на стене. Там был изображен
человек в черной длиннополой одежде и в продолговатой черной шляпе.
В некоем порыве он подался вперед, закрыв нижнюю часть лица левой
рукой. В правой руке он держал сосуд, похожий на кофейник, из
которого лил что-то в плошку. Плошку держал какой-то баран, стоящий
на задних ногах. И в ней горел огонек. Позади человека виднелись
три огромных что ли осла, также на задних ногах. На лице человека
выделялись выпученные глаза с желтыми белками. В общем, человек
выглядел испуганным.

- Что это за картина такая?

Все обернулись и поглядели на репродукцию.

- Хрен его знает, - сказал Колян.

- Давно тут висит. Это Катька твоя повесила еще, - сказал Фара.

- На Гойю похоже, - сказал басист.

Потом мы ели пельмени. Лаврового листа не оказалось, и мы ели
их так. Разговор становился громче и бессвязней:

- Да что он, Цой-то твой, - говорил Колян.

- Чего это он мой? – удивлялся Фара.

- А чей же он? Мой, что ли? – не унимался Колян. – Слышишь шорох
плащей? Это мы. Кто мы-то? Закрой за мной дверь, я ухожу. Куда
уходишь-то? Про что он пел-то вообще? Между землей и небом война.
Какая такая война? Не вижу никакой войны.

- Ну, как же, - по лицу басиста разлилось удивление, - это же
эта… метафора.

- Чего метафора?! Чего?

- Ну… вообще.

- Вот именно! Вообще. Взбаламутил только всех и сдулся. Провокатор
он. Уж лучше б он пел, как мухи е…ся. Честней было бы.

- Про это ты споешь.

- Да! Я спою. Потому что надоело мне вранье это.

- Ишь какой честный. Где Цой, и где ты.

- Да все мы в жопе, - тихо сказал Фара.

- Ну, не знаю, - засомневался басист, - я как-то не ощущаю этого.
Мне кажется, что все нормально.

Все загрустили, а я начал засыпать. Басист выпустил красивое кольцо
дыма и сказал:

- Вот, смотрю я, допустим, MTV, и вижу, как там девки разные прыгают
и титьками трясут. А я смотрю и думаю, зачем я это смотрю? Ну,
типа, музыка там или что…

- Музыки там нету, там одни жопы, - сказал Колян.

- Верно. Но вот показывают же, ради чего, спрашивается.

- Ты тупой, что ли. Впихивают фигню всякую, чтоб ты побежал и
купил ее.

- Вот-вот, я тоже так думал, ну а девки-то тут причем?

- Да ты дурак точно. Вот ты сидишь и пялишься на них круглые сутки,
а если б тебе там вот его показывали, ты бы плюнул и телек выключил.

- Не знаю, может, и не выключил бы.

- Ну, это ты не выключил бы, а другой выключил бы. Понюхай-ка,
не тухлая? А на девок все хотят смотреть.

- Не, нормально. Да, я понял, но мне кажется тут дело в другом.
Просто они хотят, чтобы их отъе…ли.

- Кто хочет?

- Американцы, кто же еще.

- В смысле?

- В прямом. Вон как они предлагаются всему миру.

- Ага, и сделать это собираешься ты?

- Не только я. Все мы.

- Русские, что ли?

- Всякие.

- Интересно-интересно. И как ты это себе представляешь? Десант
что ли какой?

- Не, они сами к нам прибегут.

- Даже так? Прибегут, значит. А дальше что?

- Не знаю, что дальше.

- Ну, наливай тогда.

Скучна такая жизнь, что и говорить. Пьянство, разговоры ни о чем,
лишь бы поскорее прошло некоторое время. Между тем, у каждого
будто бы есть цель в жизни, даже к ней будто бы стремишься. Я
уже не пил, а лежал на кровати и просто слушал, как басист после
американцев начал говорить о евреях, дескать, кто они такие, ничего
делать не умеют, умеют только продавать всякую дрянь втридорога.
Я задремал и проснулся на фразе «взяли только видеомагнитофон».

- Что? – спросил я. Басист посмотрел на меня мутными глазами и,
еле ворочая языком, сказал:

- Парень один жил. Мать у него была врачом. Один раз позвонила
она с работы домой, а ей никто не отвечает. Пришла – а дверь открыта.
В доме – порядок, только сына нет. Она стала его искать и нашла
за диваном. Голова у него была разбита. Очень сильно ударили –
череп разлетелся на мелкие кусочки. Она с перепугу стала эти кусочки
собирать. А в доме – полный порядок, только видеомагнитофона нет.
Так и не нашли, кто это сделал.

- А где это случилось?

- В другом городе. Я смотрел по телевизору передачу.

- В каком городе?

- Я не помню.

Тело басиста, за исключением головы, стало похоже на тело мертвеца.
Голова – на голову спящего: она медленно раскачивалась, рот шевелился,
выдавливая слова.

Я вслушивался в бормотание пьяного человека. Басист уронил голову
себе на грудь. Я тоже закрыл глаза, а потом проснулся во второй
раз. В комнате было темно. Пахло застоявшимся табачным дымом.
Я пошевелился и замер. На полу на расстоянии вытянутой руки от
меня на корточках сидел человек. Окно, пропускавшее тусклый ночной
свет, находилось за его спиной, и поэтому я не мог узнать, кто
это. Я издал непонятный звук - пересохшее горло было неспособно
к связной речи. Потом закрыл глаза, а когда открыл их, то человека
уже не было, вернее, я его не увидел. Я лежал, не двигаясь. Было
слышно, как тикают чьи-то наручные часы.

Когда я проснулся в третий раз, в квартире уже не было никого.

- Прости, Наташа, - сказал я, потягиваясь, - как-то по-глупому
мы с тобой расстались вчера. Я даже не взял у тебя номер телефона.
А ты мне понравилась. Да. Мы могли бы замутить с тобой что-нибудь,
верно? Я ведь тоже тебе понравился. Как ты на меня смотрела.

Я отправился умываться. Тёр лицо холодной водой и продолжал:

- Ты очень хорошо на меня смотрела. Я думаю даже, что у тебя там,
внутри, где солнечное сплетение, стало тепло, правда? Это верный
признак. Ты ждала, что я обниму тебя и поцелую. Так, неумело.
Тогда бы ты могла вывернуться и убежать домой, а дома бы ты долго
не могла заснуть, все думала бы обо мне. А я – о тебе. И не знаю
как твои, а мои мысли бы не были порочными. Я бы не стал представлять
тебя в разных позах без одежды. Мне бы это показалось неуместным.
Я бы вспоминал тебя, твои глаза, а потом бы не выдержал и пошел
бы к твоему дому, в надежде увидеть тебя.

Я поставил чайник на плиту, а затем открыл холодильник.

- И вдруг ты увидела меня в окно.

Из холодильника я достал что-то завернутое в полиэтилен. Понюхал.
Положил обратно.

- Нет, мы бы случайно встретились где-нибудь. Я бы сказал привет,
и ты бы сказала привет. Я бы сказал, что мы как-то по-глупому
расстались – я даже не взял твой номер телефона. А ты спросила,
зачем. Как зачем, ты же мне понравилась, Наташа. У меня даже тут
вот, в районе солнечного сплетения, стало тепло. Потому что оно
солнечное? Нет, потому что я смотрел на тебя.

Я жарил хлеб на подсолнечном масле. Чайник закипал.

- Что ты смеешься, Наташа? А вдруг это любовь? Ты уже любила кого-нибудь?
Не хочешь говорить? Ладно. Я сам тебе все расскажу. Знаешь, я
совсем недавно вернулся из армии. Правда, я недолго там был. Меня
комиссовали по болезни. Дело в том, что я попал в одно не самое
хорошее место. Нет, не в Чечню. В часть, расположенную в одном
глухом месте.

Я сделал паузу, во время которой тщательно размешал сахар в стакане.

- Там царили странные обычаи, Наташа. Мне не очень хочется тебе
о них рассказывать, потому что дело не в них. Я ведь не собирался
в армию. Я собирался поступить в институт. Да, на филологический
факультет. Ты любишь книжки читать? Что? По какой болезни меня
комиссовали? Отличный вопрос, Наташа. Из-за язвы желудка. Скажу
тебе по секрету, я сам ее себе сделал. Я проглотил одну штуку.
Но это тоже неважно. Так вот. В институт я не поступил. Это было
для меня как гром с ясного неба. Я сдал все экзамены, но не прошел
по конкурсу. И знаешь, что я думаю? Что меня просто кинули.

Я ел хлеб и кивал головой.

- Да, вместо меня взяли кого-то другого. Кто-то кому-то дал денег,
а я отправился в далекие края. Но я довольно быстро вернулся оттуда,
хотя никто не думал, что мне это удастся. И у меня здесь была
девушка, ее звали Лена. Вернее, что это я говорю, ее и сейчас
так зовут. Она обещала меня ждать из армии, писать письма и все
такое разное.

Я доел хлеб и допил чай.

- Меня не было всего два месяца!

Я швырнул пустой стакан в стену. Мокрые чаинки прилипли к выцветшим
обоям.

- Знаешь, что я хочу. Я хочу найти того человека, который вместо
меня поступил в институт. Я думаю, что это благородная цель. И
еще, Наташа, я хочу, чтобы ты помогла мне. Нет, тебе ничего не
надо делать. Просто люби меня. У тебя такая нежная кожа. Твои
волосы пахнут цветами…

Я задумчиво смотрел на пятно на стене.

- Чего-то не туда я заехал, верно? Но ведь у нас с тобой особые
отношения, да? Мы не как все. Вот только что я разбил стакан,
а теперь он цел. Пятно на стене исчезло. Можно начать всё сначала.

Тут я заметил, что под шкафом лежит листок бумаги, сложенный вчетверо.
Я достал его и, разворачивая, улегся на кровать. На бумаге был
написан текст песни, которую вчера пел Колян. Песня называлась
«Кайли» в честь австралийской певицы по фамилии Миноуг.

Когда у меня долго не было женщин,

Я ставил Кайли Миног.

Когда у меня долго не было женщин,

Я имел ее, сколько я мог.

А припев был такой:

Кайли, это враки,

Мы не будем лаки,

Мы не будем лаки

Ин лав.

- Вот, правильно, давай, по новой. Расскажи мне о себе. Про твоего
папу я уже знаю – он охотник. Кто мои родители? Как тебе сказать.
В общем, мой папа бывший партийный начальник. Он работал в горкоме.
Это грустная очень история, потому что он был настоящим коммунистом,
понимаешь, идейным. И когда началась вся эта катавасия, он не
выдержал и застрелился. Из именного пистолета. Нет, ничего страшного,
я привык уже. Все нормально. А маме, конечно, пришлось туго. Она
ведь не работала нигде. Ну, помогли какие-то знакомые, но квартиру
все равно пришлось продать. Потом что? Потом я заболел. У меня
начались слуховые галлюцинации. Мне все казалось, что меня кто-то
окликает. Меня положили в больницу, а я оттуда сбежал и вот уже
несколько лет бродяжничаю… Наташа, подойди, пожалуйста, ко мне
поближе. Можно я тебя поцелую?

Я положил лист бумаги себе на грудь и закрыл глаза.

Потом я сидел на стуле и смотрел в окно. Там была видна дорога,
по которой проезжали машины. Люди, семеня ногами по льду, перебегали
дорогу. В руке я держал листок бумаги. Я ткнул пальцем в стекло,
накрыв какого-то пешехода, и стал двигать палец по стеклу вместе
с ним.

- Я мог бы быть этим человеком. Я мог бы сейчас переходить эту
улицу. И попасть под эту машину…

Я отнял палец от стекла и ткнул им в листок бумаги.

- Наташа, - пробормотал я и сполз со стула, - твой папа охотник,
а кто твоя мама? Чем она занимается, кроме того, что караулит
тебя по ночам?

Кто-то поднимал меня и тащил куда-то. Так бывает, когда лежишь,
например, на носилках в карете скорой помощи, едешь неизвестно
куда. Видишь в окно только верхушки серых деревьев, слышишь шум
города. Тебе уже ничего не надо делать, тебе уже ни о чем не надо
думать, ты уже попал. Машина долго едет по городу, ее мотает из
стороны в сторону, ты хватаешься за носилки, чтобы не свалиться
с них. У тебя все хорошо. Ты хочешь, что бы это продолжалось и
продолжалось. И это продолжается и продолжается.

2003