Элевсинские сатиры №2. Baudrillard contre Houellebecq. Бестелесность соблазна и эротический массаж
Жан Бодрийяр. Соблазн
перевод Алексея Гараджи
Ad Marginem. Москва, 2000, ISBN 5-93321-017-Х
Мишель Уэльбек. Платформа
перевод Ирины Радченко
Иностранка, Москва, 2003, ISBN 5-94145-111-3
Мишель Уэльбек — хороший поэт. Кажется, его стихотворения почти не
переводились на русский. Для примера приведу одно, в
собственном небрежном, но близком к оригиналу переводе:
Рассвет возносится и падает на город. Нас ночь покинула, прогнав спасенья тень. Гудением машин и социальным вздором Уже заполнен слух. Я погружаюсь в день. Сегодня сбудется. Невидимая плоскость В пространстве отделит страданье ото сна И все перекроит, застыв холодным воском, А тело, между тем, есть видимость одна. Давно отброшены желанья и усталость, Живем без привкуса иллюзий прежних дней. На дне улыбок вряд ли многое осталось, Мы просто пленники прозрачности своей.
В стихах трудно лгать. Т. н. лирический герой — фикция для профанов.
Будем исходить из того, что приведенный образец правдив и
вербализует истинные настроения автора. Итак, тело есть
видимость. Мы, люди, прозрачны. Прекрасно.
Если открыть «Платформу» на случайной 229-ой странице, можно сделать
вывод, что Уэльбек вполне конгениален Бодрийяру в теории
исчезновения пола. Более того, по Уэльбеку может исчезнуть
даже раса.
«Человечество в целом тяготеет к смешению кровей и, шире, к
единообразию и реализует это в первую очередь посредством такой
элементарной вещи, как секс. Только один человек осуществил это
на практике — Майкл Джексон: он не белый и не черный, не
молодой, не старый и даже в некотором смысле не мужчина и не
женщина. Никто толком не представляет себе его личную жизнь;
он вышел за рамки обычных человеческих категорий. Вот почему
его можно назвать звездой, выдающимся актером, единственным
в своем роде. Все прочие <...> лишь копировали человека,
переносили его на экран; Майкл Джексон первый попытался пойти
дальше».
Уэльбек, кажется, конгениален и мне. Я тоже полагаю, что к поп- и
кино-звездам нужно присматриваться пристальнее, чем способны
сделать это иллюстрированные журналы.
Но увы, стоит открыть «Платформу» на неслучайной 203-й странице и
зацепиться за слово «обольщение» (читай: соблазн),
убеждаешься, что правда закончилась и началась игра. Игра в
десексуализацию. Десексуализация как социальное явление, а не как
философская категория.
«Женщины из культурной среды, с которыми я общался,— это вообще
беда. Их интересовал не секс, а процесс обольщения, и делали они
это вычурно, грубо, неестественно и совсем неэротично. В
постели они просто ни на что не были способны. Или извольте
распалять их фантазию, разыгрывать пошлые спектакли — от одной
мысли о них воротит. Поговорить о сексе они любили, это да;
собственно, только о нем и говорили, но непосредственное
чувство у них напрочь отсутствовало. Мужчины, впрочем, мало
чем от них отличались; у французов принято говорить о сексе по
каждому поводу и не заниматься им».
Пол/секс (философская категория) исчезает, говорит Бодрийяр (1929 г.
р.) в 1979 году. Секс/пол (физиологическая потребность)
исчезает, вторит Уэльбек (1958 г. р.) в 2000. Итак, слова те
же, но смысл совсем не тот.
Западный человек утратил сексуальность. По сравнению с чем?
Позвольте, было ли время, когда народ думал только о совокуплении? В
эпохи войн, послевоенной разрухи, революций, реставраций,
реформаций и контрреформаций, не говоря уже об эпохах
религиозного мракобесия, человеку было, боюсь, не до Камасутры, да
и не знал он, что это такое. Что же касается античной
истории, то тут следует отослать, пожалуй, к эксперту.
Представляется, что культ тела был именно культом тела, а не культом
пола.
Секс-туризм существует, потому что для него есть возможности. Не
потому, что западный человек живет плохо, а потому что он живет
хорошо. У него есть деньги и свобода передвижения.
Порноиндустрия существует потому, что общество достаточно лояльно,
чтобы допустить ее. Сексуальная свобода широка как никогда:
желание удовлетворено, интерес удовлетворен.
Проблема, если она и есть, увы, не в сексе. А в отупении. По
сравнению с чем? Когда народ был умнее? Никогда. К счастью,
всеобщая пресыщенность не обошла стороной интеллектуальные сферы.
С точки зрения Бодрийяра, соблазн любопытнее секса. «Соблазн всегда
особенней и возвышенней секса, и превыше всего мы ценим
именно соблазн» («Соблазн», стр. 43). Мнение стареющего
интеллектуала, утратившего амурный интерес и потенцию, апеллировал
бы, вероятно, Уэльбек и сказал бы, конечно, неправду, ибо
тело, напомним, есть видимость.
Бодрийяр всерьез смотрит на вещи сверху, Уэльбек, играючи,— изнутри.
Соблазн есть игра, серьезно говорит Бодрийяр и
откатывается, что неизбежно в философии, к Канту. Секс — это серьезно,
игриво нашептывает Уэльбек и, не задержавшись над Контом,
которого читает главный герой, поспешает к тотальной смерти.
Эрос с Танатосом не в состоянии разлучить даже всенизвергающий
Уэльбек. Исламский террорист — идеальный дьявол из машины.
Правило циклично, поясняет Бодрийяр. Закон жёсток, жестóк.
Бодрийяр, начиная разговор с секса, распространяет дискурс вглубь и
ввысь (магия пола, социальные заблуждения). Уэльбек, взяв за
платформу социальные заблуждения, движется вширь (ислам,
законы рынка), используя секс всего лишь как одноразовый
цемент сооружения.
Если средний француз таков, каким его описывает Уэльбек, он вовсе не
читает Бодрийяра. Я зашла вчера в возлюбленный и воспетый
Уэльбеком FNAC. Уэльбека там много, а Бодрийяра нет вовсе.
Причина, полагаю, не в том, что Бодрийяр никому не нужен. Он
попросту раскуплен.
Роли меняются. «Платформа» — коммерческий проект, честная не-игра. А
труды французской семиотической школы — заковыристая игра с
нечеткими правилами. Уэльбек вряд ли станет писать роман
про Бодрийяра — маловато нарратива. Бодрийяр немало сказал об
Уэльбеке и его поколении, когда тот только задумывался,
стоит ли говорить. «Эра контрацепции и прописного оргазма»
(«Соблазн», стр. 53). Это хорошо. Бодрийяр больше следит за
стилем.
Необходимо зарегистрироваться, чтобы иметь возможность оставлять комментарии и подписываться на материалы