Библиотечка Эгоиста

Скупщик непрожитого.

(05/12/2002)



bgcolor="#000000">

Вот первые пять глав (продолжение следует) романа замечательного парижского писателя Андрея Лебедева. Весь текст «Скупщика» можно прочитать на сайте «Писательский дом Лебедева», впрочем, как и многие другие интересные материалы.



Саша Соколов и Хулио Кортасар, Борис Виан и Владимир Набоков - первые ассоциации, возникающие при чтении Андрея Лебедева. А ещё - блюз и джаз, Джармуш и Шостакович, Хандемит и Кабаков, Хармс и Вендерс: роза ветров, возникающая в "Скупщике непрожитого" откликается на самые разные явления, соединяя вих в точку сборки, открывающей головокружительные метафизические высоты, прозрения и прорывы. Когда вдруг становится видно во все стороны света. Поздний, аналитический Набоков, пересказанный обериутами; Кафка, родившийся в Марьиной роще, сюрреалистический фельетон Бунуэля, снятый и показанный на изнанке век.



Выдуманные им люди и миры, ангелы и картины никогда не стремились быть понятными, главное здесь - особость оптики, находящей подтверждение на уровне сюжета с гротескно вывихнутыми суставами или же барочного, избыточного письма.



Читать прозу Лебедева нужно неторопливо, как восстанавливать дыхание - словно ты задуваешь свечу на выдохе и вдыхаешь ароматы чайной розы на вдохе.




    
У нас нет ничего лучше памяти для того, чтобы удостовериться в том, что что-то произошло.


    

Поль Рикёр


    
Вспоминаю собаку - она как звезда. Ну и пусть.


    

Виктор Цой



Г л а в а    п е р в а я

- Так кто он: Бог или дьявол? - сдвинув брови на восток, спросил Папарадзе.

- По новейшим сведениям, представитель общества с безграничной безответственностью "Ро'ссия", - пояснил Марихуан Матус.

Мы плыли в гондоле по Сене. Я сидел на корме. Впереди показались башни Кремля.

Интернациональный Париж не первый день говорил о скупщиках свободного времени и их главе Пять.

Мы подали милостыню бомжующей русалке и вновь задумались. Вспомнилась детская считалочка: "Харакири калевала беньямину места мало". Водить приходилось мне.

Сменив Марихуана и налегая на вёсла, я продолжал созерцать вестминстерский профиль Красной стены.

- Где мы? - растерянно засуетился Папарадзе. Несмотря на семнадцать лет, прожитых в городе, он неважно ориентировался на местности, тем более в видах с реки.

- Прошли Тадж-Махал, приближаемся к мавзолею, - Марихуан был безупречен в определениях.

- Ну хорошо, допустим, я готов уступить последние лет пятнадцать по бутылке "Мортеля" за ночь, - Папарадзе вернулся на известный ему мысленный островок, вальяжно откинулся на доску, укрепленную в качестве спинки гипотетического кресла, и уже не так обеспокоенно вперил взгляд в дробную бесконечность воды.

- Проси по две, я тебя знаю, - заметил Матус.

- Ладно, по полторы. А если он, стервец, дальше попрёт? Юности моей захочет? Так можно и в Тбилиси загреметь.

- Палисандрия, - объявил Матус. - Скоро высаживаемся.

- А бабами, это сколько выйдет? - продолжал размышлять вслух Папарадзе. - Зависит от возраста, размера бюста и влажности губ.

- Чьего возраста? - строго спросил Марихуан.

- Бабы, конечно. Я ещё вполне корнишон.

Товар Папарадзе казался настолько своим, что я не мог не вообразить себя на месте знакомого. В самом деле, из наиобщего "жили-были" ко мне относилось только последнее. Даже днём я не жил, а...

- Уж так-таки и впрямь не живёте? Ну хоть чуточку-то? - Пять откровенно читал мои мысли.

- Слушаю сочинения для гобоя.

- Самое любимое?

- BWV-1059 и "Twist in my sobriety" Таниты.

От одного упоминания опусов у меня загобоило, забахало-затикарамило в голове.

- Чу'дная музыка, - одобрил Пять. - Особенно первое.

- Да не музыка это, а сплошная легализованная обсцессия.

- Понимаю, - сказал после некоторого молчания Пять. - Понимаю-понимаю. Но не в этом ли назначение культуры? Эстетизировать одержимость, лишая её жала субъективной протяженности и сжимая до нескольких мгновений объективного, то есть разделяемого всеми удовольствия.

- Вы о ком? - поинтересовался я.

- О художнике. А вы?

- О себе.

Пять опять выдержал паузу. Так вот он куда клонит! Или?.. Я вдрогнул: или это клоню я, он лишь выводит мою мысль на финишную прямую?



Г л а в а   в т о р а я

Высадив Папарадзе у Александрийской колонны, на пару месяцев установленной близ Малого дворца, мы плыли обратно. Я занимался подсчётами ушедшего на меня электричества и стуков, на которые не открыл дверь. Марихуан мне не мешал, полагая, что я теряю форму. Безупречный ошибался - я терял содержание.

- В чём, по-твоему, разница между "жил" и "был"? - поинтересовался я у него.

- В "жил" присутствует мышечное напряжение, в "был" - приходящая ему на смену мука. Как из одной любви сочится алое, а другая надеется на бесконечность.

- Но и в русской есть чаяние возобновления...

- Согласно частотному словарю рифм, реже, чем след от ножа. Действовать надо, действовать! Описание поединков мачо - удел слепых библиотекарей. А "всегда" можно рифмовать и с абажуром.

Мне припомнилась одна сцена.

Все мои женщины обожали классику. Я относился к этому выкрутасу судьбы с беспокойством. Они - не без юмора. Одна из них, с ложей в Гарнье и двухсотполосным эквалайзером дома, пригласила меня на "Пелеаса и Мелизанду" в постановке Боба Уилсона.

Уилсон мне понравился. Его можно было просто смотреть. Смотреть, а не слушать.

После оперы мы заехали ко мне. Абажур окрашивал белое электричества в золото на голубом. Я предложил поставить "Акустику". Ответ, как всегда в таких случаях, обвораживал и запрещал. Я стоял на своём и процитировал одного рок-флейтиста: "К рок-н-роллу не надо подходить этимологически. Пусть до какого-то периода рок-музыканту и хочется совокупляться постоянно; больше ему ничего не хочется. Но потом он начинает думать. Как только он начинает думать, происходит очень классное качественное включение".

- Давай жить по словарю, - возразили мне, - и не путать божий дар с "Аквариумом". Читать настоящюю литературу, а не истории буги-вуги. Старик Чинавски прав: что может быть лучше, чем заниматься любовью под старенькое радио, по которому передают Малера?..

Я покрутил ручку приёмника и потянулся за виски. Звучал Шейх Ло и Кейт Стивенс. Всё ещё румяная от шампанского, выпитого в перерыве оперы, Лола Ковент-Гарден сказала:

- Поставь "Песни об умерших детях". И разложи диван. Я очень люблю ту небесную простыню с облаками.

Мы шли в направлении Аустерлицкого вокзала. Я давно оставил вёсла, сполз на дно лодки, но глядел вверх. Марихуан читал первые строки глав "Войны и мира".



Глава третья

Рвануть на девяносто первом автобусе в Нью-Йорк или прогуляться по Москве, благо её много в пятом парижском округе? Нет, Америка - в следующий раз.

Итак, четыреста тридцать восемь прожитых лет. По Фаренгейгеру. Что видно отсюда подстриженными глазами?

Ресницы упали. Из них вырос чай. Цвета ночной дороги.

Собственность первая. Ежевечерний выпуск заката над лесом. Лес - за рекой. Последняя обнаруживается в пространствах между домами по дороге из школы, школы во вторую смену. На небе луна, которая с удовольствием рассматривает сотворённое ею.

Собственность вторая. Ответная фильма ставилась следующим образом: в водосточные трубы запихивались комья газетной бумаги. И поджигались. Почти одновременно, по переданной впробежку команде. Бумагу с гулом выносило вверх. Расцветали настурции фейерверка.

Хватило бы этого одного на упоение Darknest Dreaming Сильвиана? Или так и не обойтись без куч из косточек съеденных рыб, обучения азбуке, различению звуков укулеле и тромбона, чистки зубов...

Упорный спазм, сжавший её лоно на даче и - даром что мужского рода - не позволивший мне. Два девства.

...создания разумнейших перечней и разрушения их, привязывания выхухоли ума и отвязывания выхухоли, комментирования собственной прозы и отказа от оного?

Возьмём с собой чердак и предваряющее его купание в садовой бочке на ужас соседям. Может быть, тогда ты просто замёрзла? Бедная. Это будет ещё одной собственностью.

Приди, приди, скупщик! Явись и привяжи умную выхухоль, ты, мой внутренний Эраст Фандорин.

- З-замечательно! Что за из-зысканность в подходе к сервису, предлагаемому нашим ОББ. Никаких ГКО, коньяка или - предел фантазийной бедности - денег. Папарадзе, кстати, нас не интересовал. Он сам умолял о встрече, на которую принёс альбом с фотографиями квартирных пьянок. Назывался альбом "Книга жития моего". Причём физиономия Папарадзе там ни разу не возникает.

Л-людям только кажется, что они живут насыщенно и увлекательно. Редко, весьма редко откроется кому-нибудь из них, что он потребляет жизнь низменно и второпях, как ошалевший от голода грызун. И жизни-то у него - крохотная выпотрошенная шишечка. Всё остальное - тяжёлый сон с трухой в желудке, а в часы бодрствования - провалы и лакуны с перекинутыми через них хлипкими мостками словечек да фразочек, не им придуманных, не ему принадлежащих. Блажен тот, кто выдержит истину, бросит доверять словам и - изберёт музыку, перпетуальный оргиазм немногих сладостных воспоминаний, инспирируемых ею. А чтобы обострить и утончить наслаждение - подарит скупщику непрожитого всю мару, мешающую сосредоточиться на главном, чуть-чутешном, но своём. Вы говорите: Дэвид Сильвиан?

Я кивнул.

- Что-то ещё - для альтерации, так сказать, чередования удовольствия, дабы не стереть пыльцу восприни-маемого?

- Уильям Бёрд, "Кирие - Глория" из мессы для трёх голосов.

- Бах, Бёрд - чувствуется влияние Лоры. Вот видите, отнюдь не вся ваша жизнь вписывается в блюзовый квадрат. Скажите, а как же гобой?

- Он блистателен, но лишь полувоздушен.

- По рукам. Воспоминания - ваши, пустоты - наши.



Г л а в а     ч е т в ё р т а я

До инвентаризации прожитого мне казалось - стоит копнуть, и на мысленный свет полезут мелкие скучности, каковым несть ни числа ни формы. Но они вспоминались в тех случаях, когда я бросал взгляд на давно не нужные предметы и отвечал на приветствия: телефонные, уличные, гостевые. И по инерции становился Не умеющим гладить брюки, Сдававшим кровь, Подливавшим водку в пиво, Второпях моющимся под душем.

Боявшимся, что она забеременеет, Выучившим пять слов по-итальянски, Зачем-то продолжающим собирать детские игрушки, Опаздывающим на автобус, Переживавшим кражу двух с половиной котят, С удовольствием пьющим в гостях ненавистный в одиночестве кофе.

Сменим падеж и окажемся на кухне. Забывающий, где лежат салфетки, Вытряхивающий засохшего таракана из солонки, Чиркающий спичкой - особенно это последнее (Этот последний). Не знающий, что делать с подаренными базиликом, ванилью и розмарином, Всему предпочитающий корицу и концентрированное ласточкино молоко.

Хранящего в чайной коробке биллиардный шар.

Прилепляющему на стенку этикетки с мандаринов.

О вкладывающем половину дневной энергии в слежение за варкой картошки.

О отче, о мати, о электрическая плито!

Выйдем из кухни. И больше там не появимся. Никогда-никогда.

Но есть окно. И в него видно такое!.. Заклеем его картоном. Вырежем силуэт голубя. Пусть всё будет похоже на птицу. На любовную перспективу, народную панораму, условие человеческого существования, вкус невозможного. Как у бельгийского художника. Всадница отражается на дереве.



Второе приближение к окнам

Я никогда не видел Предлагающего. После каждого разговора два моих складных стула - бежевый и голубой - продолжали стоять прислонёнными к стене. Правда, шестидесятиминутный альбом Каэтано Велозо, служивший часами, заканчивался поразительно быстро. Как если бы я говорил с кем-то, отвлекаясь от записи.

Он не бывал у меня, но слушал мою музыку.

Фотографии использованные в публикации: Влад Порной, сайт www.epistopology.com/photo/exhibit.html

Последниe публикации автора:

Необходимо зарегистрироваться, чтобы иметь возможность оставлять комментарии и подписываться на материалы

Поделись
X
Загрузка