Страусы
1
В Повести о Великом Мире записано, как И-Гун:
древнекитайский, от 7-го века до нашей эры
правитель княжества Вэй – проделывал следующее! – что никому и в ум
не пришло ни пока, ни тогда, кроме! – Его отборные офицеры
в коннице – гарцевали... на журавлях! Наверно-
то – всë-таки! – я уверен! – это были страусы. Т.е. хроника
их называет журавлями – исключительно лишь – из-за перенапряженья нерва
глазного, т.е. воображения до краснот – у еë переписчика-японца.
Ведь японцы – островитяне.
Что – видели? Каких – страусов?
А журавли – для конника,
естественно, по-японски, плюс – по-монастырски (а это – предел
отсутствия визуального опыта!) – конечно, что? – абсурд, полный! Т.е. И-Гун,
видимо, посадивший часть своей конницы – на страусов,
как персы – на верблюдов, к примеру! –
совершенно уж обалдел
для японцев! – И как же теперь тут объяснишь,
что островитянин-то – неуч главный и главный лгун!
А И-Гун, может быть, и гений военный? Кто знает! Якобы –
в сраженье, имевшем место в 695
году до н.э., солдаты княжества Вэй – отказались биться! Драка бы,
мол, состоялась, не посади их И-Гун на журавлей!
Те, мол, так и заявили ему: Пусть журавли вот
– и воюют теперь! – Всë, мол, матом.
И что, мол, И-Гун (а надо
так полагать, что – один, впереди и – верхом на журавле!)
был в том сраженье – убит! Страусы из зоосада
(т.к. все прочие – медленно съедаются на земле)
должны бы скорбеть об И-Гуне – особенно, головокружительно! –
Ибо: если б он
свою мечту перевооружения китайской армии тогда осуществил – тó и
страусам – может быть! – был бы равный почëт в военной истории,
какой после – из-за Ганнибала – получил-то ведь слон,
а – из-за других – и другие потом животные...
А вот китаец не захотел пускать страуса – рысью!
Почему, интересно? – птица ли,
a быстрее – кошачьих? –
нет, гадать – из-за чего и вообще – пустое!
2
Впрочем, пустое-то—не пустое, а что-то – предугадать можно. Бывает, что случай
выталкивает чел-ка в рай: на остров, где тот – вдруг! –
находит – в составе научной, так назовëм еë, экспедиции из двух негров-туземцев –
гигантские, в самой их наилучшей,
как говорится кондиции, белые яйца, а все думают,
что те – сказка и что яйца те – от самóй птицы Рух.
А потом – плосконосые спутники исчезают: то ль от привычки, то ль от змеиных жал,
то ль их смывают штормы,
а он – остаëтся один: на этом затерянном островке и с последним неразбившимся яйцом.
Вот он – и пестует его, как наседка,
и стережëт от ветра, и обкладывает песком –
покамест оттуда – с писком! – не вылупляется нечто вроде курицы-василиска,
но сразу – больше той раз в десять и одетое в перья, как в цветные шорты,
а под ними – жëлтые жилистые рысаки—ноги, а на лице – глаза,
посаженные близко к клюву, а сам-то клюв –
для ляганья скорее, чем для хватанья.
Но пока этот выродок взрослеет – он всë ещë, да! –
вымерший на земле страус,
но: домашний страус такой –
хоть и с быстрым шажком и неприятным щипком.
A потом он, страус, начинает щипать и клевать, а – собственно говоря –
долбить насквозь всë, что попадëтся из деталей и мелочей тела
(хорошо, что попадаются – мелочи!) в его папе—маме!.. Тот же мечется, вроде угря
в воде, ибо на сушу теперь – не выйти, а ночует – на гигантских пальмах он,
т.к. страус к тому времени – вымахал до предела
трëх, приблизительно, страусов – если страусы бы могли
проделывать акробатические номера,
становясь на голову или на – что? – крылья друг другу... T.e. – не касаясь земли,
голова его – как перископ желудка – разглядывает верхушки деревьев: и где же та тра-
пеза моя? – которая всë же побольше рыбы, но тоже – трепыхается всë время:
то в воде, то в листве?..
И что же – спросите вы – остаëтся поделать его папе—маме, как
ни убить это дитя своë! – чтоб самому-то выжить, да? – Вот человек и вяжет из лиан две
верëвки, заманивает это доисторическое дитë в их лассо, и валит того, как в гамак,
а потом – самое малоприятное: перепиливает горло тому перочинным ножом, а потом –
ещë более неприятное: вопрос – что делать с мëртвой птицей? – Конечно, музеи
о ней бы мечтали в таком вот тушеообразном виде! –
Но этот рай – где он на карте? Конечно, рыба
– питание, но как с животом
быть, если тот – требует (после стольких-то месяцев на райском острове!) мяса? –
Что, не глазея
на факт отцовства, съесть страуса – что ли?
Но человек, увы, человек: он скорей и в Раю умрëт
от голода, чем от боли
в – где-то – органе совести...
Страус, доисторический! – исчез! Похорен в земле. Как динозавр.
Но – человеком, а – не льдами, огромными, как народ.
Косточка
Лето. Я ем-сижу абрикосы. Зачем-то из китайской миски.
Просто – ну нет другой, достаточно вместительной – для абрикосов.
Ем, а потом сушу
косточки – на отдельном блюдце (по какой-то странности, оно японское).
Антагонизм! В риске
столкновения Китая с Японией – есть, конечно, высокая метафизика, ясное дело.
Но – чтоб на уровне косточек! – это же не лапшу
резать-то, из людей! – нет, тут скорее
единое, чем – другое! А – вообще – абрикосы
это, конечно же, округлые красные бумажные фонарики;
т.е. ешь ты их – фонарея,
стало быть, уж заранее. Ем вот я – и всë прислушиваюсь к себе:
уже? нет? Но если взглянуть на
сушëные косточки – все, все вопросы,
почему-таки я – вдруг! – офонарел-то так от
глаз твоих, жена? – проясняются! Косточки их-то – двое-
веки, как и твои! а то и – троевеки! – Как – ну что? –
само время у здешних долгот-широт,
смыкающее свои – да ведь? – непоровну, неравномерно,
а – одно поверх другого! Такое
раскрытье метафор вот – эти сушëные косточки! Вот почему
сами китайцы-то и обрисовывали – столько раз! – абрикос, абрикос –
трубя о женских глазах! А по-нашему – у
глаза-то, китайского, и абрикоса всë как бы уж и сходится в логике корня – кос!..
Да, но – не двоевекость ведь! Так что – и нечего
преувеличивать абсолютный приоритет своего языка над
тем, что – видишь своими глазами! Косточка ж там – доверчива,
коричневата, т.е. смугла, как Шекспировский идеал,
а не – пышет румянцем, как Рубенс какой-нибудь! Не рафинад
внутри у абрикоса – как у кокоса! Тот ведь – тоже на кос, да?
А внутри там – смуглая леди Шекспира! Тот – глаз разрез,
от которого я и забыл, что есть голод, а, значит, еда,
и – клянусь! – мог жить тем одним абрикосом... Но – оставим!
В Раю вот – полно абрикосов. Но – увы! – одного того, пока без.
Когда Спящий проснëтся
1
Героиня в Убей Билла проспала – в коме – четыре года – четыре!
Надо сказать, что мир – за это время – не изменился ни в какую сторону!
Изменилось одно – блюдо,
которое лучше подавать остывшим! – В мире
ведь – всë ведь всегда кипит, а кипенье – такое! – накипь, главным образом;
всë – варится в его соку, брызжет маслом, а ведь амплитуда
изменения температуры тела – мира! – всë та же! – как
ни подогревай еë истерикой – политики, войн, иль – назло! –
ни обкладывай – себя ж – льдом философий! Вот проснулась она,
а пальчики-то на ногах – мой синий дуршлаг:
дырочками-то не пошевелишь! – точками-то! – а надо их, дур, стронуть! –
всë пропускающих мимо, к тому же! –
Это вот – и есть шаг! пусть и – хоть в Ватерло!
Или – ещë! – оживленье аж десяти Лазарей –
после аж четырëх лет во склепе! – самим
же Лазарем, но – ставшим для врага – уже! – лазерным
лучëм, а для – откуда-то! – всего остального: тëплым,
оживляющим светом! Блондинкой! Да, спим
мы ночью – бездумно! А что – если рулëм, аркою барабана
нас Платон решит вознести, провернуть, так скажем, над завтрашним утром – туда,
куда нам и не снилось? И – через много утр? Да, звучит для вас странно,
а для меня – так отнюдь: ведь перемены – они бывают, как – ба-бах! –
проснулся во всë новое:
в, как больничное бельë, города,
в абсолютно странные нравы, системы ритуалов, языки,
а там-то и время иное, и так далее,
и тому подобное... Я это всë – не чтобы рекомендую,
слишком нужны – стальные нервы (даже – не мечи!), а – лишь констатирую,
что подобные аномалии
могут случиться – с каждым, а там уж – как получится, в смысле – геройства,
в смысле – выхода из, как мы знаем, угла... Ту и
возьмëм ситуацию: как – вот! – героиня фильма Убей Билла
выходила – из этого самого угла! – сдвигая
точки––пальчики свои – с места! А ей было,
ох, как это сделать трудно! да и невозможно даже! –
после четырëхлетнего-то – а чего? – Да Рая! –
отзовëтся Платон. И – в самом деле! – где
все эти годы – не умершая до конца, живая, но
как бы и не совсем - же! – находилась еë душа? – если де-
йствительно – не в Раю, по Платону, да? иль – между?
Но – между? – четыре-то года! – это уж как-то на дно
жирной точки – больше похоже – от пули из барабана, по-моему,
чем на – то между... Хотя,
кто что – знает... Может быть, именно это – между –
и есть что-то вроде прокручиванья барабана – в Раю... Oна-то была ведь дитя
тогда ещë, когда – не знала – до трагедии – про надежду
выживать! – что, как оказывается, чувство чуть ли не
самое жгучее в человеках! Кто б мог
подумать – что надежда выжить (как чувство!) по своей-то длине
превышает – всю любовь, и равна только – чему? – да тому,
что – как бы это сказать? – порог
ненависти и героизма! – И вот тут оживают точки –
oбъединяясь в пучок! – сразу все десять! – И все десять идут в одном
направленье – куда велит им глаз! око! – за героиней, то есть.
А не она – за ними! Да, встречаются кочки,
т.е. трупы и прочие взрыхленья почвы – но точки идут, подчиняются! –
а спали ведь – мëртвым ли – совсем! – райским ли, до того, сном...
2
А другой герой тоже проспал – в коме – тоже немало лет, а верней – двести лет, двести!
Если уж быть совершенными педантами, то – 203.
Согласно рассказчику, он сначала впал (тот называет это транс) в транс –
просто так, сидя на одном месте,
и поначалу – окоченел, и все – думали: всë – умер! Но потом
стал эластичным, как живые тела. Но – не жив! Летаргический сон. Внутри
охраняемого стеклянного гроба он и пролежал – два столетья,
а его в банке тьфу––счëт пополнился капиталами умерших родственников,
и одного из них – богача, а – за двести-то лет! –
вырос так, что летаргический этот мертвец сделался самой богатой
на всëм существующем свете
единицей, что ли! – ибо – никто не держал его, само собой, за особь, человеческую,
а скорей уж – за пожелтевший слегка предмет.
И вот он – просыпается! – жëлтый. – И, естественно, куда? – в футуризм, а куда ж ещë? –
А то есть – из сплошной,
усыпившей его (а добавлю: не – прямо, но – не только его!)
и усыпительной викторианской эры
аж в 22-ой век – т.е. на век вперëд от нас, теперешних!
Сон летаргический, кома, транс – это, значит, что? – выходит, такой Ной,
доставляющий нас к сухой вершине, к Арарату –
через головы всех захлебнувшихся в водах реки времëн? –
а как же кошачий зрачок, жëлтые склеры
этого Ноя? – не ноют? – они-то хоть вменяемы-то? – сами?
могут ли ощущать! – ну, день, т.е. – это будущее? Почему же нет!
Вот он – проснулся, и всë – увидел! Но в панораме –
развернувшейся перед ним (будущего!) – вырисовывaется всë то же самое –
всë тот же! – опять! – сюжет:
мир-то – не изменился! – в смысле сущности, а стал лишь – хуже ещë, ещë злее!
А потом ещë и оказывается – что все двести
лет – на него стояли очереди, как когда-то (давно!) к Ленину в Мавзолее,
но – не на чтоб поглазеть на – у того-то! – труп, а – здесь! – на надежду,
что труп – выживет, восстанет, наконец-то!
И вот – он не восстал, а – просто! – проснулся... Вести
об этом – всех ставят в угол, т.е. начинается не
героизм, а сплошное лицедейство, революционное, где
его всë таскают – как куклу! – из одной партии – против, в другую! И в этой вот беготне
он – вдруг! – даже непонятно зачем, для самого себя! – выходит из угла! – и начинается де-
йствие! – т.е. героизм! – трагедия, то есть. Он хочет Рая
для всех, понимая, что это – конечно же – чушь! –
и гибнет... в воздушном бою! – Нет, отнюдь, отнюдь не выбирая
смерть за Рай – в воздухе, после – аж! – двухсот лет – может, и в нëм же! – уж!
3
Герои приходят из Рая: детства, сна –
и возвращаются тоже в Рай – через
здесь! – трагедию, которая не обязательно так – всем – ясна,
как, скажем, в Убей Билла! и – не обязательно, что изверясь
во всëм здешнем! Но – уж точно что! – угол зренья
на мир – их теперь косит! – Как в стойке
блондинки с японским мечом. Это – как мир замедлен,
а они – во много убыстрены, и – от скорости тренья
о воздух, что ли, начинает дымится даже одежда... Поэтому – в фильме – она той кройки
жëлтой, что как бы совпадает с углом
и взгляда на мир: это – полное пониманье, что я, мол, есть
сейчас вот, но через мгновение – могу и не быть, и что миру – с его и добром, и злом –
скорость моего исчезновенья – почти что благая весть,
если только – его, замедленный и инертный! – не убедишь –
причëм насильно! – в обратном, заранее! Но тут очень много «но».
Главное: взгляд – на мир! Как у кошки, кота – на мышь!
Внутри разноцветия – вертикаль! А закрутится – веретено!
Искусство войны
1
Совсем недавно я прибрëл репринт,
но с только что написанным предисловием – перевода
английского, классического, замечательного – и вот который теперь ребрит
этим вот предисловием – трактата, более чем знаменитого: Искусствa Войны.
Открыл предисловие: автор-то – спец из Пентагона! Ого – думаю!
Чего, – думаю, – этого, из спец-взвода
мыслителей из Пентагона, занесло в синологи? – хотя,
с другой стороны, а почему бы и нет! – там ведь тоже
мыслят – над трактатами, даже и старинными... и, может, даже
и – как в старину – кряхтя
над книгами, чего не бывает! – а англо-саксы любят,
чтобы (я знаю!) тома из тиснëной кожи...
Ну, читаю... А сказано, что автор трактата – Сун-цзы,
даос из 5-ого века до н.э., хотя и это, мол, легенды всë...
А дальше – всë про Пентагон! Да, Пентагон,
конечно, гонимый ветром листок! Или – что? – лезвие дзы-дзы,
точится о точило, поëт – своë...
А – что? зачем? – Такое и предисловие –
нечаянный чань такой: пустота! Нет, – ветрогон,
а не – листок! Ибо и с трактатом этим –
кажется!.. – всë чуть сложней
и в смысле авторства, и в отношенье жанра.
К ним обоим сейчас вот идëм мы: идëм и встретим
их обоих... Или – скорее – у жанра-то – мы встретимся – с нюй, т.е. – с ней!
2
А звали еë – Су-нюй. Прежде чем
я расскажу, кто она, я расскажу – о еë силе!
Жила некогда женщина по имени Нюй Чи – ну и продавала вино,
в лавке, в местечке Чэнь.
Однажды зашëл к ней – бессмертный, т.е. сьен. Выпил вина, а денег –
ведь нет у бессмертных. Поэтому – дал он Нюй Чи книгу,
а та – и стала читать. Крылья
появились у неë – вместо глаз! Всë содержанье книги –
о любовных отношениях! Вот и стала
Нюй Чи – начитавшись книги! – подпаивать да подмиги-
вать тем молодым людям, которые ей нравились! А потом –
поднималась с ними в кровать, т.е. этажом выше! И с этого пъедестала
увидела мир – совсем иначе! Другим! Да так, что –
через аж 30 лет! –
выглядела моложе, чем другие – в 20! Но тут – вдруг! – вернулся сьен.
Бессмертный. Да и говорит он Нюй Чи: «Да, сто раз по сто,
а то и больше – ты крала мои крылья, а летать – без наставника! – всë равно, нет,
не умеешь! Никто не может – так вот взять и украсть – дао!»
Посмотрела на него женщина, закрыла лавку и ушла, говорят, с ним,
а – куда? – неизвестно. А книга та была – Су-цзин, написанная Су-нюй. А о
чëм, – спросите вы, – всë-таки была эта книга? – Давайте вообразим
(как то и было на самом деле), что книг
было – три, а не – одна!
И все – как бы накладывались друг на друга.
Как китайские веки – совпадая и не совпадая! И к
одной из них – об искусстве любви которая! – Нюй Чи и приловчилась...
А две остальные были-то – об искусстве войны! Война,
согласно изощрëнному, женскому и древне-
китайскому уму, равна
искусству любовных битв! – Вот так! – А: распивочная какая-то, деревня
какая-то, и вот – бац! – история...
А кто был автор Искусства Войны – Сун-цзы или Су-цзин? – на
это – отвечайте сами! Я честно пересказал
историю даосизма. Платон,
естественно, тоже знает, что у кровати и у Аустерлица, скажем – те же законы!
Хотя зал
и публика – попросторней, но солнце-то – одно,
и – тот же! – дымчатый, пороховой весь плафон.
Воин
Комары и воины – ужасно напоминают друг друга.
Тело комара блестит – как заклëпанные пластинки:
яркие полоски, пригнанные и так вот и застëгнутые где-то на животе.
А именно оттуда, где не видна подпруга
эта их – и идут уже ноги: расставленные широкo –
как в самурайском каком-нибудь поединке.
А я-то никогда – до этого! – не мог, ну никак! –
понять, почему у японцев-китайцев – души
мëртвых героев – уподобляются комару. Кровососу ведь! Флаг,
флажок, вставленный в спину и налитый розовым ветром,
у воина – приходил, правда, в голову мне тут же! –
который – при быстром движении воинских трупп –
начинает издавать специфический звук: между бельëм
на верëвке и полëтом – как раз – насекомого...
Насосавшись ветра, флажки – все –умолкают. Т.е. –
без движенья! – нет у их звука – губ,
чтоб себя – проартикулировать! А комар – так же.
Так они – что? вот так? – комары и есть?..
вот только: в будущем ещё или – уже в былом?..
Рост сказал так
1
Очень давно, в 19-ом веке, один (забытый теперь) британский учëный
пришëл к выводу, что рост,
рост вообще, физиологический – не непрерывен, а приостанавливается –
как, ну, человек на прогулке:
тот ведь идëт (по цели) минут эдак 5-6, потом загляделся-заслушался, да? –
пауза, на секунды-минуты, и так далее...
Т.е. внутри организма, или клеток, или даже внутри самого ост-
ова нашего, как он тогда выразился, есть некое подобие, что ли, втулки,
которая уменьшает нам тренье при ростe, или, как он съязвил тогда:
удерживает нас от роста по-прямой, без
этих невынужденных, как он уточнил, остановок. А ещë он пришëл к диагнозу,
что, например, грибы
плюс подсолнухи и – почему-то – все кошки! – растут без этих «втулок».
Тогда, заключил он, «втулка» наша – неестественна, а – уж протез
скорее п-п-природы (он – заикался!), т.к. некоторые люди – да, да из-за неë! –
в любом могут возрасте – перестать тянуться,
либо – всегда будет риск заморозки их роста. А если бы
взять, к примеру, сок грибов и подсолнечников, плюс выделенья желез
внутренней секреции наших к-к-кошек – и да смазать ими, вспрыснуть
(как он это пишет), в эти самые втулки? – вот что тогда? – быть может, a? –
они и станут вдруг проворачиваться, быстрей? т.е. – тренье (и так!)
будет смягчаться, но ужe – без
такого – как раньше ведь! – риска полной остановки (в ком-то) этого вала, т.е. роста,
нормального? Так вот британская голова
2
аж ещë в 19-ом веке – гадала-думала!.. – и – в общем-то – так всë и шло, как та и думала:
только – в сторону
остановки роста... Нет, не извне – вверх, а вверх – изнутри!.. Извне –
я вижу – все его расчëты были приняты с почëтом: вона – какие клубники, к примеру! –
деревья! Для них – да не то что ораны
должны быть – поля! тут, да нет – поля тут архаично-анархичны! – теплицы! –
чтоб те так бы сразу и выскакивали: в броне!
Воинственный мир – пестует себе воинов, даже из клубники – в ярко-алых и лаковых латах.
Самурайских. Всë, в общем, нормально. А втулки – те, что тормозили бы рост и втуне,
внутренний рост! – активированы, да так, что – никто не дымится, скоростью!
Да! – серой попахивает, от многих, но – только! – не от вот этих: патлатых,
как само пламя, или гладких, как сам огнь – кошек.
Чего только – не! – и не этому костру, не
пекинским ариям благодаря! – а вот именно – глазам! – не вешали на них!
и прежде всего – серу!
Хотя – парадокс! – обожают их многие, так сказать, остановившиеся... Что, впрочем,
понятно: любят – или их же аналоги, или те – которым нужна, так сказать, вера
в себя, а то есть – что? – внутренний рост, умение преодолевать – страх...
Смелость – это ведь не: «я не боюсь!», а –
«я перестал» или «я – перстала: бояться», так ведь? Но – вернëмся к порчам
роста: из-за – тоже! – теперь уж – извне! – деятельности над «втулками», завами
скорости, и теперь уже – внутреннего взросления... Что-то,
кто-то, когда-то (и не Творец!) с ними – проделал!
Вы замечаете, что – в большинстве (а я говорю и о меньшинстве уже, переходящем в
большинство) люди становятся – всë более
консервативными, всë более – при сëм! – кровавыми,
более – желающими: жертв и крови в консервах (oт туш – до поп-артa – душ),
и чтоб – ничем не жертвовать?.. И это – всë ладно бы... Но это значит: работа
с собой – я уже не говорю: над собой! – прервалась, полностью...
Этот эксперимент – как его,
наверное, и называют про себя, ох, многие – выместился
лëгким чëрным юмором, что, мол,
так – а что, мол! мир ведь – мир, т.е. – понятно, что: или – с него, или – от него...
Ну, да-а-a... Лего-
нько – так вот! – легонько так вот и будем – подпихивать и себя с миром: к одному...
А что? – неизбежному, ведь так? – Верно. Пойдëм-ка лучше на холм,
возьмëм подзорную трубу, стул складной и барабан (нам под но-
ги!) и будем думать, что Св.Елена – это другой остров: Эльба!
Будем смотреть на спелость британских земляник-униформ, а представлять – побег и
марширующую французскую синеву!.. Но –
это, как вы понимаете сами, не рост! – Кому-то, возможно, эль бы –
британский! – и перевернул бы мозги, но – не Буонапарту же, аллë?
Дело – во внутреннем росте. Вот он,
например, дорос до скалы. Сам. Смена приоритетов. Сократ – сам
принял яд. Раньше Сократ, м.б., и согласился бы – на побег,
как, кстати, и Наполеон –
на той же Св.Елене (заговор – был, доставить его в сушу США,
но – отказался; надоело, что-то выросло.) Из драм –
конечно же – рост и происходит... А из сражений? просто,
из битв – он следует, или нет? Каждое ли сраженье, т.е. настоящee, а не из-за
ерунды, есть внутренняя – уже – и драма, а? – Даëт ли оно взмах роста,
как – именно! – кошачий зрачок – который становится
всë более диаграммой: столь чëткой линией
– что вся аж дрожит вверх – снизу?
3
Рост сказал – так: Пределов – нет. Поэтому
если ты – уж решил расти, тo и будешь. Но мир-то –
этого не хочет. Подчиняйся поэтому – росту лишь. Методы
же – как совладать с этим миром – следующие. А начнëм – с лавра и мирта.
Рост сказал – так: Лавра достоин тот,
кто сломает сопротивление мира, с ним не сражаясь. Это – во-первых.
А если вступил уж в бой, то: a) не давай миру объединяться (если возможно) против,
б) атакуй только там, где широко, а дзот
врага и – упаси – крепость – это твоë в). Осаждай, если нет выхода.
Но в) – это вервие, сплетëнноe, заруби себе, на одних нервах.
Осаждай – если нет совсем выхода! Если уж начал осаду, это надолго. Три месяца
как минимум – это машины, лагерь, налаживанье провизии на зимы вперëд. А начнëт
рост бунтовать коль – что тогда? – то есть, если вдруг воины перебесятся
и пойдут на штурм? – это ведь, обычно, провал, а крепость стоит ещë сколько-то,
а жертвам ты уже потерял счëт.
Рост сказал – так: Всегда смотри,
сколько на стороне – мира. Если поровну, тогда битву – предлагаем мы сами!
А если на его стороне чуть больше – лучше еë избегать. А если уже – три
к одному, скажем – тогда мы уходим: причëм, субъектами роста же – то есть, лесами.
Очень упорную битву можно начать – да, малыми силами.
K концу же, всегда должны вступить силы – скопившиеся, т.е. побольше. Итак,
тот [всегда] войны выигрывает, кто (1) знает, когда сражаться и когда – не;
(2) кто всегда от атак
защищëн готовностью их отразить и кто нападает врасплох;
(3) кто обладает силой роста, но в чьи боевые действия – ср. с Ахиллами,
допустим, карликов-Агамемнонов – начальство не вмешивается.
А дальше Рост сказал – так:
Eсли ты знаешь врага и себя, то не стоит бояться и результата
да хоть и тыщи сражений, но если ты знаешь себя, а – враг
тебе не до конца известен – тогда-то
выиграй ты хоть сотню сражений подряд, то и случайно – вдруг! –
одно поражение – может стать фатальным! Бойся – этого!
Ну а если ты не знаешь ни себя, ни
врага – то каждое сражение будет фатальным... Знай – правила роста!
Следи за миром хотя бы уг-
лом глаза! – понимай его, старайся...
(Тут-то и – взвился вдруг Лавр: глянцевитый ещë, зелëный лист,
и не жестяной, но – как водосток небесный! –
из всей этой мирской, проволочной дряни...)
3
И Лавр сказал – так: Победитель всегда
может себя защитить от поражения, но
никогда не может быть – никогда! да! –
заранее быть убеждëн в собственной победе! Это – одно.
Второе. Самое главное. Нужно
знать, как побеждать без всякой нужды
в победе или без всякой вероятности победить. Не загубить у себя много душ, но
уничтожить их как можно больше там – у противника. Т.е. как укрепить свои
и смять чужие – ряды.
Победитель, который знает, как укрепляться,
даже и ямку из-под корня в горшке – делает глубокой обороной. Победитель, который
знает, как смять противника, падaет – как семена акаций:
т.е. паря и на вкус – очень съедобно, сладко,
а потом – когда тот размякнет – и подминает его.
Обороной плюс нападением, т.е. – с двух сторон,
всем размножением, каждым: семенем, спорой.
А урвать победу, когда ты видишь перед собой всë стадо
топчущих, жующих, мычащих и бодающих – это не значит стать победителем.
Не означает быть им
и когда ты eщë сражаешься, a уже раздаëтся: Ура! Скажи: Много ли силы надо,
чтобы поднять осеннего зайца – за уши, когда тот сам линяет?
А чтоб не видеть солнце и луну – надо таки быть слепым,
а не – мобильным: при гелио-тропизме твоëм.
А чтоб не ухватить, не впитать звуки дождя и грома –
не надо быть листом – этим языком и ухом природы. Так и победитель лишь тот,
кто – согласно всем древним меню – не просто раз-другой победил,
а тот, кто – как у себя дома
располагается в первой же [своей] победе, a – дальше – из неë уж! –
как вверх, так и вширь, знай, растëт.
Поэтому, – Лавр сказал – так, – настоящему победителю ждать от победы лавра
нельзя! Ибо он побеждает – без всяких ошибок. Неделанье ошибок – это то, что иначе
ещë означает: победить противника, который – заранее побеждëн.
T.е. победитель – сначала
победит, а только потом – домогается битвы.
(Тут дождь вдруг – бабахнул в Лавр, как в литавры.)
4
Лавр сказал – так: Будь скор, как сквозняк, а компактен, как лес.
Грабь, как огонь, стынь, как гора.
Пусть планы твои будут черны, как ночь. Если уж – движешься, то двигайся наперерез,
как молния – электро-биссектрисa, a не – в лоб, на ура.
Ночью в битве – задействуй барабаны, a днëм – флаги, флажки.
Те и другие ведут воинов – через уши и глаза – в бой.
Помни, что все они, твои воины, могут боевой дух таки
и потерять, a ты – только голову, т.к. рискуешь ты – лишь головой.
(Тут откуда-то потянуло миртом.) Дальше Лавр сказал – так:
Боевой дух – всего сильней с утра, к полудню – он уже вянет, а
к вечеру – тянет в лагерь. Поэтому – нападай на противника
только вечером или ночью! (Tут смак
миртовый и запах стал совсем агрессивен!..) Дальше Лавр сказал – так:
Изучай все настроенья врага!
Будь спокоен, a жди, когда – тот занервничает. Но – продолжай
ждать спокойно, пока у того – не начнëтся состоянье истерики. За ней –
обычно следует паника. Полная. Теперь – время! Собирать урожай.
Никогда – не обгоняй его панику. Чем она позже, тем и полней.
(Мирт тут – разблагоухался, претенциозно-колючий,
в беленьких точках-цветочках, а зелëный-
то – тоже!..) А Лавр сказал – так: И всë же нельзя идти всегда
наперерез врагу. Eсли его флажки
в идеальном порядке – то нельзя! Как нельзя атаковать даже идущую
вверх на холм армию, пока каждый еë конный
и пеший – держат строй. Это – дар понимания обстоятельств. Понимай их, учись, секи.
Аксиомы: (1) Не нападать ударом вверх и не смыкаться, а раздвигать ряды, когда
нападают сверху; (2) Не преследовать – когда враг бежит, как тебе кажется; (3) Не
атаковать врага никогда, когда у того дурное настроение; (4) Не уда-
рять на врага, когда тот находится на пути домой. Всë это – риск вдвойне.
И – (5). Если вы уже окружили врага, всë-таки
оставьте свободным – проход. Да, ему! Ибо
если он решит и в этом положении не сдаваться тебе, то пусть – хоть спотыка-
аясь, хоть как! – а лучше пусть катится к чëртовой матери! Лучше – без перегиба.
5
Мирт – белые флажочки мировой, ну как же тут не помахать? – начинает перебивать
Лавр. Но Лавр сказал – так, не обращая вниманья: А может ведь и так быть, что
и вас – загнали в угол, верней – в круг! Выход один – стратегия. Ещë один арт.
В подобной вот ситуации выход один – драться.
Вы – просто должны и всë. Даже и на плато.
Надо помнить, что командует всем – ваша голова. Но далеко
не всем приказам – надо подчиняться буквально. А есть и те,
которым подчиняться – не надо! Голова – это зав.тактикой. Это, конечно, ко-
варная часть работы. Но лишь плюс стратегия – так вот мы и имеем те-
ло одного, т.е. – то единое, а не – всего плюс ещë и другого.
Другое – т.е. все твои воины – должны быть задействованы постоянно:
гоняй их, до последнего пота, то туда, то сюда – можно и бестолково
даже, но – объясняй им их цель, ведь главное – рост,
а он – невозможен без перегонки соков и смол,
как промывкa от ржавчины то тëплой, то холодной водой бездны крана.
Поэтому – чтоб не задохнуться миртом и миром, это Лавр сказал – так, у вас
есть три главных опасности: (1) Вспыльчивость, которая ими – провоцируется всë время;
(2) Чувство чести и достоинства, которое – у масс
отсутствует настежь, а в вас – настолько обострено, что бьëт вас стыдом,
как самый большой в Брэме
хвост c рисункa кита; (3) Постоянная забота об органах роста, т.е. боязнь, что те вдруг
да и стануть жухнуть, а это – может стать депрессией целого организма роста.
Вот – и все опасности, собственно. Они – от мирта.
Пойми, что сердце – тот же орган, роста, а не мук
(пусть у Гауфа – будет Мук!) оно орган и генерал. Оно – как другие.
Гоняй и его. До пота! По компасу: с веста – до оста!
Остановил тут Лавр – речь. А мирт-то – как арт-инсталяция, дрянь:
прóволочный, хотя и
с проволóчкой в природе – в стадии той хаки-зелени,
которой обносят пока не бараки, а лишь дурацкие браки... Его в Катае,
правда, нет. Изгнан. Чтоб не попëр в глаза и не пах –
в каждой Райской укромной моей расщелине.
6
И Рост сказал – так: Мирта в Раю – нет.
Смирись! Если и витает его запах,
это – ты внëс с собою. Но чем рост прекрасен? – тем, что по своему же стеблю,
стволу в – их! – ау––у––свет
ты можешь съезжать, как ниньзя какой-нибудь,
на своих чувствах––лапах, а не на лестницах––трапах,
когда захочешь, a подниматься обратно – невидимым! Но мир –
законы мира – ты игнори-
ровать не должен, не можешь никогда: он номер
всегда готов какой-нибудь выкинуть! Спускаясь или поднимаясь – всегда смотри!
Изучай флору – в противникe. Флора
даëт приятные запахи. Человек сам
приятные – не даëт. Рост человека – это опора
на флору, а, значит, и на еë приятные запахи. Верить ноздрям –
означает раскрыть всë тело
своë под удар. А в тебя выпалили – уже! – миртом!
Oн – вон! – аж до сих пор от тебя вьëтся бéло-бело –
как от вулкана погасшего – в сотне мест... Ты-то – весь опалëн миром.
Поэтому в Раю – а ты что, один такой? – и запахи другие. Вообще, в Рай
не пропускаются те, кто кроме запахов псевдо-растительных (типа
духов, скажем), других не знают, т.е. – не знал. Ну, пота.
И – не от джима какого-то, и не – ай,
я пробежал/пробежала десять вëрст, еле дышу, пот, ай, льëтся!.. И – не от иппо-
дрома нарочитых драм тоже! А от пота – выстраданного...
Т.е. тe, чей рост лишь пóтом
добивается. A иначе – он не рост, а – природное развитие, с остановками, без
решения – расти мне или нет... Т.е. – мы-то учли британца из викторианской эры! –
но вместо сока грибов и подсолнухов,
нам на «втулку», для споспешествованья оборотам
вала роста – внутреннего! – мозг и вбрызгивает – что? – пот, пот, пот, пот!
Это – нет, не прогресс,
как, конечно, хотелось британцу, и не эволюция, как
хотелось бы, может, самой природе, а – свобода воли!
(Как – никому не хочется, а лишь все болтают.) А поэтому в Раю нет вообще макак –
людеподобных! Зато – очень много кошек, которые цвета соли
морской, чуть подсиненной... Т.е. этого цвета – особенно много.
Да и вообще – кошачьих,
перебитых в мире за именно то, что у Киплинга. Львов, тигров, пантер
и так далее, и тому подобное. А рост – дают чувства на земле. Их – рост!
Как ни корячь их,
а они – чувства, и будут расти! После каждой драмы – будут иначе. Ну, например,
после страшной драмы, гибельной – чувства приходят в себя и про-
буют укрепляться, чтоб потом – смять. Это – законы войны, дао и даже
просто здравого смысла. Это – их рост. Так на гусе, скажем, растëт перо,
с которого всë – вода. А потом – перо заточится, и Шекспир будет писать – им:
ещë дымясь, но уже – не задыхаясь и не прокашливаясь – от сажи.
