Проза

Пришла старушка

Пришла старушка, стала у забора, и говорит сладким голосом:

– Я вашей собачке поесть принесла.

И показывает мешочек. Внутри рыбные головы с глазами.

– Наша, – говорю, – собачка, рыбу-то не очень.

– А тут не рыба, тут требуха. Я пирог сделала. А головы остались.

Старушка не сертифицированная. Такие старушки могут и яду подмешать,
чтобы собачку отравить. Есть тут у нас одна. Как увидит
собачку, кричит, что отравит, а сама помои в окно выбрасывает и
пьёт как скотина.

– Да, – отвечаю, – собачка-то у нас рыбу-то не очень. Эвон, у тех,
через дом, собачка рыбу любит. Мы завсегда туда несём. Головы
там, глаза, кишки. Как пирог зачнем делать, так и несём.

– Да там страшный какой-то шакал. Лохматый. Облаял меня в прошлом году.

– А вы кидайте через забор. Постучите и кидайте. Там приучены.

– Неудобно, кидать-то. Мешочек из политилену.

– Удобно-удобно! Они сами просили. Мол, собачка-то у нас кусается,
так вы через забор кидайте. А пакет он сам откроет, зубы
большие.

– Так они вас просили, а не меня. А то я кину, а мне потом претензию объявят.

– А им без разницы. Им все кидают рыбу через забор. Вчера кидали вон
те. А неделю назад – вон эти.

Старушка собралась и начала медленно двигаться к дому соседей.

Подошла, потопталась, глянула в окно, стукнула три раза, и снизу,
как революционерка, метнула мешок через забор. Повернулась,
выскочила на дорогу, крутнулась вокруг оси, грянула каблуком
оземь и обернулась старушкой без мешка. И уже чинно, заложив
руки за спину, зашагала по улице. Словно и не сделала
пакость людям. Будто не установила соседей вровень с помойкой.

Я таких людей не понимаю.

У соседки украли четыре лопаты

У соседки украли четыре лопаты и замок навесной. Пришла к нам, мол,
не знаю как теперь и жить. Если вчера лопаты унесли, то
завтра могут снова придти и другое что похитить. А то и зарубят!

Села на веранде и по клеенке ладошкой водит, будто втирает что-то.

– А ты не видал, ночью никто не ходил?

Как же интересно у людей мозг устроен! Мое окно совсем на другую
сторону, причем, из него виден забор и скамейка, а так же крыша
совсем других соседей.

– Как же я мог увидеть, если у меня окно на другую сторону
повернуто, да еще и в забор упирается?

– Как-нибудь может, сбоку?

А сбоку у меня угол забора, столб электрический, и перемещающийся
революционер на веранде. Только он последние месяцы на другой
веранде сидит, там стекла лучше замазаны.

– С какого же боку, – говорю, – если окно на другую сторону?

Молчит соседка. Ворочает булыжник в черепке, щелкает по стенкам,
валяется. Взяла нашу конфету из мисочки, в рот положила. И
посасывает! Во рту как будто пальцы шевелятся. То с одного боку
бугор, то с другого. Жалко ее.

– Не видали, значит? А может, кто рядом ходил, высматривал?

– Если бы высматривал, – говорю, – я бы топор взял бы, вышел бы, и
голову ему отсек. И лежала бы там голова, в огороде. Вы бы ее
сами заметили, когда к нам шли.

– Не видала, – говорит соседка, – голову-то.

А сама смотрит на меня внимательно. Ведь чуть раньше она боялась,
что ее зарубят. И я так некстати про топор сказал. И такое зло
на меня накатило! Лопату украли, собственность! Раньше
владела, а сейчас перестала. Нет ни лопаты, ни замка. А есть
только желание выяснить, не видал ли кто чего.

– Да пошутил я, – говорю, – у меня и топора-то нет. Какой у меня
топор? Мы углем топим!

Повздыхала соседка, да ушла. Шаль накинула на голову, обмоталась и
потопала. Чужую конфету сгрызла вместе с фантиком, а теперь к
другим ползет. Там чайку попьет, сям попьет, да еще скажет,
а не соседушка ли наш лопаты утащил? Топора нет, вот и
побирается инструментом. Уголь углем, а на растопку-то надо!
Может, завтра за топором придет, да и по башке заодно грохнет?
Я ведь его под подушкой храню, проснусь, коли потащит.

А у самой наша конфета в желудке валяется.

Сожрала и бренчит.

Что за люди.

А ещё нас погубил алкоголь...

Старухи ковыряют руками желтые кучи, взмахом от себя чиркают
спичками, отворачивая лица от кусков горящей серы, зажигают листья,
дым незаметно пробирается между кустов и заползает через
окно, я надеваю противогаз, почти засыпаю, но сосед в шкафу, в
руках у него плоская резиновая пробка, нельзя спать, сон
это смерть, недавно в живом журнале писали про циклодол,
который пропал из аптек, сосед об этом знает лучше меня, у него
кончились запасы, он отказался от приёма основного
нейролептика, в руках у соседа пробка, он мечтает украсть шлем от
скафандра, думает, что владение шлемом превращает человека в
космонавта, необходимо разубедить, мне страшно, рука шарит под
подушкой, там мобильный телефон, с которым надо спать,
потому что я холост, всю жизнь жду, нельзя не ждать, иначе жизнь
кончится, пропихиваю телефон под маску противогаза, языком
нажимаю кнопки, меня не понимают службы спасения, не понимает
милиция, не понимает скорая помощь, перебираю все номера,
наконец, отвечает сосед, я узнаю голос, он стоит в шкафу,
отвечает на вызов, в записной книжке телефоны всех сельчан, не
дышу, сосед дышит, у него истерика на почве циклодольного
голодания, говорит – ему страшно, за ним охотится человек в
противогазе, залег и ждёт, пока сосед выйдет, чтобы надеть на
голову герметичный китайский шлем, задушить его, мне обидно,
это я боюсь, снимаю противогаз, вытираю слюнявый мобильник
о подушку, встаю с дивана, подхожу к шкафу, открываю дверь,
мы стоим и смотрим друг на друга, наконец, я говорю, что не
буду ничего делать, шлем прислал руководитель Китая в ответ
на мое дружественное письмо, а он, сосед, может идти домой,
скоро проснется жена и успокоит, накормит чем-нибудь, сосед
выходит, в глазах слезы, очень трудно без циклодола, я не
могу смеяться, но если бы сам ел циклодол, спрятался бы в
лесу, чтобы никто на меня не смотрел, странное дело,
оказывается, хорошо быстро ходить и не падать, не разглядывать
окружающих затравленным взглядом, сосед выпрыгивает в окно, бредет
между грядок, мне тяжело видеть согнутую спину, дым выедает
глаза, старухи сожгли сегодня все листья, отравили наш
поселок дымом, через час я сижу на подоконнике и пью самогон,
немного, стакан, думаю о живом журнале, о компьютерах, наконец
дым относит на восток, кучи погасли, наступило утро, я сажусь
и все это записываю сюда, записываю, никакого соседа не
было, был дым, я отравился, возможно, за мной кто-то наблюдал,
на потолке восемь микрокамер, они вмонтированы, их трудно
заметить, а еще нас погубил алкоголь, скоро запретят курение,
я не курю, но меня ожесточают противники курения и сами
курильщики, я хожу мимо помоек с самогоном, неужели меня
ликвидируют спецотряды, они прикрепили камеры, ждут, нас всех
уничтожат, распилят, замкнут, высверлят, ничего не спасет, жизнь
– тупик, мы никому не нужны, болеем, лучи, свет, радиация,
везде фонит, ничего уже не видно вокруг, дым, бабка, бабка,
дым, сейчас сера полетит в глаз, бабка закричит, побежит
мочить водой, а толку, нет глаза, выжгло, не чиркай головкой от
себя, кто ж так чиркает, мир опасен, люди не понимают, не
умеют, подставляются, гибнут, едят циклодол, много разных
людей, проблем, страхов, миллиарды лекарств, наркотиков, еды,
сигарет, дыма, мусора, листьев, шлемов, соседей – в наказание
за суету скоро потухнет солнце.