Литературная критика

Лично мне непонятна концепция, по которой в названии журнала
«Октябрь» мягкий знак (буква «Ерь») выделен сугубо красным цветом.
Точнее, непонятно, почему именно мягкий знак — красный. В
названии еще недавно самого красного из советских месяцев
теперь шесть букв белые и лишь последняя — красная. И эта
последняя сама по себе не обладает звуковым эквивалентом. Оттого
чудится нечто околооккультное во всем этом. Другое дело, если
бы иным цветом (лучше оранжевым) была выделена, к примеру,
буква «Я» — и симметричнее, и эгоцентричнее (а следовательно
— актуальнее).

Более понятна концепция нынешней журнальной прозы, в том числе
«Октябрьской» прозы. Это, не побоюсь сих страшных слов,
интеллигентская рефлексия, проклятая и вечная — почти что как
философия. Так что — чуть подробнее о номере седьмом за этот год.

Повесть Антона Савина «Радуга прощения» — подчеркнуто
интеллигентское произведение. С первых строк воскресают в памяти былые
ощущения от чтения пелевинского «Чапаева и Пустоты»: такой же
петербуржский декадент из обнищавшего дворянства, такая же
ситуация в революционной Москве, такая же рефлексия о «России,
которую мы потеряли», такое же неожиданное вписывание в
министерство культуры под управлением Луначарского, как у
Пелевина — в Красную Армию. В конце концов, такой же пистолет в
кармане и постоянное ожидание разоблачения. В общем,
бледнолицый благородный интеллигент с врожденным стремлением к
метафизике и духовному преобразованию жизни на Земле. Работает в
провинции, уже помощником прокурора. Умело втирается в
доверие к местному председателю ЧК. Втайне ищет способ поставить
свои эксперименты по улучшению человеческой природы.
Возможность поэкспериментировать появляется. В виде, разумеется,
белого порошка, название которого опускается. Один из
провинциальных докторов открыл психотропное соединение, искусственно
вызывающее у человека шизофрению. А главный герой проникся
исследованием Чезаре Ломброзо (очевидно «Гениальность и
помешательство») и желал бы по своему разумению реализовать
подлинный коммунизм — при шизофрении якобы подавляется тяга к
собственничеству и воплощается христианская установка
«нестяжательства». Любопытно, что в повести никак не упоминается
бурно развивавший свою науку эвропатологию в середине 20-х
годов Г.Сегалин, предлагавший гениальную часть населения загнать
в психушки, чтобы эти индивиды там изобретали всяческие
полезности для советского строя. И характерно, что
метафизическая мечта у А.Савина обретает какую-никакую реальность именно
при помощи пилюль, порошка, инъекций — автор осознанно
избегает всякого мистицизма.

Сюжет интригующ, слог неплох, композиция выверенна. Добротная
повесть, претендующая на реалистичность картинки, однако
выстроенная, как чистый ажурный фикшн. Стремление героя «быть не от
мира сего» сильно контрастирует с его культурным багажом и
психической вменяемостью. Много любопытных персонажей и
хороших диалогов. Редкое для русской литературы (особенно в ее
псевдодворянском изводе) решение — панацея в виде мощного
психотропного вещества. Но главное — некоторые характеристики
поведения героя. Например, желая втайне поиздеваться над
опасной, но молодой и косолапой властью, герой-интеллигент,
романтик-идеалист делает вещи достаточно рискованные, хотя бы в
знаковом отношении: он устраивает для местечковых членов ЧК
келейные черные мессы с поливанием вином обнаженного тела
девственницы, затем он инициирует установку в маленьком городке
памятника Иуде. Помимо этого он убивает (пусть и обороняясь)
человека (пусть и преступника, но в понимании героя —
подопытную крысу). Есть во всем этом лукавость. Лукавый сатанизм
серебряного века, я бы так сказал. Серебряного процентов на
15.

Леонид Завальнюк с поэтической подборкой «Сердце сердца».
Метафизика, далекий прыжок и несколько западающих в душу образов. Для
поэта — это заметно почти во всех стихотворениях —
характерна работа в дуальной системе «ЕСТЬ/НЕТ», «ТЬМА/СВЕТ» и т. д.

...И в час, когда темным-темно,
Так, что не знаем, чем мы живы,
Слова пусты, прозренья лживы
И все значенья лишено,
Вдруг на мгновенье свет в крови.
И открывается дорога
Любви, надежды, счастья, Бога.
И гаснут боль, тоска, тревога.
И смерть сама кричит:
— Живи!

Повесть Юрия Чернякова «Анклав». Снова герой-интеллигент. Поначалу —
писатель-графоман, затем — профессиональный литератор.
Время — от развитого социализма до постперестроечного. Да,
многим писать нужно только о том, что им известно не понаслышке.
Нелегкая писательская жизнь, трудные филологические будни,
Литинститут, ЦДЛ. «Анклав» написан умело, правильно, но —
скучно. И не потому скучно, что скучно написано, а потому, что
повесть скучно встала в скучный ряд подобных повестей и
романов. Из самых нашумевших произведений этого тоскливого ряда
можно вспомнить «НРЗБ» Гандлевского.

Рассказы Алексея Варламова в краткой и спокойной форме транслируют
формулу «Вот как бывает (в жизни)». Но, как известно, в жизни
еще и не такое бывает, а также в жизни бывает по-всякому.
Однако, жизнь бывает не так неприятна, когда в ней
встречаются спокойные и дружелюбные интонации, как например у
Варламова.

Поэзия Ирины Перуновой — сборник «Картошины в золе» — настроена по
оригинальному и хорошему камертону. Здесь нет экзальтации или
манерничанья, в которые столь легко ныряют поэтессы всех
возрастов. Это просто мастерские, профессиональные такие
«картошины»:

Останься на земле,
Не жди меня на небе:
Картошины в золе
И хлеба чернота
Поведают любовь,
И невесомый стебель
Поддержит небосвод
Всей немощью листа.

Повесть в новеллах «Гнездо времени» Александра Дорофеева слегка
настораживает своим фэнтэзийно-фантастическим названием. На деле
это — сатирические сюжеты в манере Ильфа и Петрова на тему
«Отдых новых русских на Карибах». Остров Канкун: пляжи,
отели, шоппинг. Канкун — на языке майя — Гнездо Змея; змей —
Крылатый Змей Кукулькан; как выясняет рассказчик, Кукулькан —
майяский бог времени. Рассказчик, тоже явный интеллигент,
умело экскурсирует простоватого земляка-нувориша по заокеанским
красотам и традициям. Встречается много милого юмора в
диалогах и описаниях, все изложено очень нетяжело и компактно.
Однако и здесь в интеллигентности повествователя начинает
сквозить мефистофельская нотка. Во-первых, скоро становится
заметно, что рассказчик не просто подшучивает над своим
приятелем-постсовком-предпринимателем, не просто забавно лукавит,
но постоянно провоцирует «сирого сего» на разнообразные
поступки. Во-вторых, рассказчика очень беспокоит скоротечность
времени, и, желая это время притормозить, он летит на дальние
острова, к чужим богам и их довольно дегуманизированной
мифологии. Кроме того, по разряду мелкого мефистофелизма можно
провести и такие встречающиеся в тексте куски:

«Выяснилось, что звать его Хесус, или в
просторечии — Чучо».
«Петя, поперхнувшись красным вином
“Христова кровь”, кое-как сполз с
табурета».
«Мне не хотелось, чтобы читатель думал, будто речь здесь идет
о русских забулдыгах. Это не так. Как говорится, не
генеральный момент во взаимоотношениях с
действительностью. Но когда эта действительность, эта реальная жизнь
чрезмерно отягощает, хочется разделить ее тяготы по меньшей мере
на троих. Случается! Простите — случается».

Рассказ Владимира Шпакова «Билет без выигрыша» — это питерский выпад
в адрес Москвы. Рассказчик, тоже по сути интеллигентный
человек, спустя страницы две начинает видеть вокруг себя сплошь
одни мерзости. Мерзости именно такого низкого пошиба,
каковые до умопомрачения любили выдумывать и показывать в своих
чернушных фильмах многие режиссеры сразу-за-перестроечного
периода. Есть такая порода людей искусства — они всюду ищут
только грязную свинью. И непременно находят. И Шпаков находит.
Потому у него и лотерейный билет «без выигрыша», что он не
в ту лотерею играет.

Воспоминания и зарисовки Галины Аграновской, жены Анатолия
Аграновского, названные просто «Картинки». Должно быть смешно или
интересно, или хотя бы любопытно. Но — нет. Или возраст у меня
не тот, или у классических советских интеллигентов был
совершенно герметический юмор и такие же «закрытые» взгляды на
жизнь. Хотя, была же, например, Фаина Раневская — еще в
досоветскую эпоху показывавшая, что мрачная серьезность прошлых
лет не была тотальной.

Также в №7 «Октября» имеется статья Григория Заславского о проблемах
«новой драмы». «В чем новизна “новой драмы”? Может
быть, уместнее называть это движение без лишней
высокопарности не «новой драмой», а новыми пьесами?». Кому как
уместнее, тот так и называет. В статье много актуальных (в
основном, для Москвы) театральных имен.

Хорошее, но короткое исследование Владимира Кантора о теме
бесконечной природы и конечного человека в поэзии Тютчева «...в Хаосе
он понимал больше». «Вряд ли найдется другой поэт,
который в такой мере, как Тютчев, направлял свое внимание
прямо на вечные, непреходящие начала бытия». В рамках
этой статьи другого такого поэта точно не найдется.

И все же, почему мягкий знак в «Октябре» красный? Вот в чем вопрос.