Литературная критика

/В.Пелевин «Empire V», М.: Эксмо, 2006/

Если Дугласа Коупленда можно со всей безответственностью назвать
певцом поколений или социальных ниш, то Виктор Пелевин смело
может носить гордое звание певца времен и эпох. Критиками,
которых так люто ненавидит Пелевин, было несправедливо, но
точно отмечено, что в каждой своей очередной книге этот писатель
дает меткий и безжалостный обзор перемен, произошедших в
многострадальном отечестве между изданием его произведений.
Как правило за эти периоды успевают смениться целые пласты
монструозных представителей власти, наделенных столь густой
мифогенной проказой, что по сути не создается впечатления
существенных перемен. Это в идее не противоречит утверждениям
Даниила Андреева или Рене Генона, но на практике происходит
намного быстрее, чем могли подозревать вышеупомянутые. Впрочем,
судя по текстам Пелевина, таковы особенности страны
(носителя и производителя) писателя. Соответственно, таковы и
особенности писателя (ноши и продукта). О последних, в свете
недавнего романа «Empire V», и стоит тезисно упомянуть.

Поражает решимость Пелевина строить новый роман практически на одних
длинных диалогах. Ученик в основном спрашивает «А почему? А
для чего?», а наставники поучают – в хорошо известном уже
духе «речевых актов», «пустоты», «языковой реальности» и
«иллюзорности». Читать местами интересно (так называемый «чистый
интерес»), но в общем оказывается очень скучно.

С начала романа и до второй его половины (пока не привыкнешь) может
показаться одна странная вещь: чтобы чтение стало хоть
сколько-то разнообразным, – ибо «приключения идей» знакомы и не
свежи, а литературного стиля намеренно (снова) нет, –
возникает эффект звукового чтения; всё написанное озвучивается
какими-нибудь выразительными и «говорящими» голосами. Очень
хорошо представляется, что весь текст «Empire V» начитывается
Геннадием Хазановым, с присущими ему в последние годы
скорбно-жалобными интонациями, известными по его серьезным
телеинтервью («кулинарный техникум», раздавленный должностями и
регалиями).

Также возникает мысль, что изобилие диалогов и унифицированность
повествования намекают на формат аудиокниги – слушать всё это с
CD в автомобильной столичной пробке (роман – столичный)
довольно удобно. А читать текст должны С.Маковецкий и
Г.Хазанов, вне всяких сомнений. С выражением – это обязательно.

Второе название романа – «Повесть о настоящем сверхчеловеке».
Аллюзии на московских писателей последних лет – определенно вызов
со стороны агрессивного сатирика Пелевина, знаменитого
создателя российских вервольфов, лис-оборотней, псов-призраков и
теперь – столичных аристократов-вампиров. Надо отметить, что
именно сам этот вызов – литературно благороден. Особенно
приятно, наверное, то обстоятельство, что противникам по цеху
швыряется старая, уже многократно использованная перчатка
(«беспроигрышная»), что само по себе должно побудить
противников к напряженному литературно-ответному творчеству.

Идея текста, рассказывающего о метареальности вампиров, сосущих
жизненный флюид из человеческих сознаний, как и метафора
нынешнего устройства послесоветского капитализма – не поражает
великой оригинальностью. Поражает тщательный подход к внедрению
предыдущих, уже опробованных автором на мировом рынке
повествовательных схем в очередную условную оболочку.

Кажется, автор не сомневается, что его риторика обладает не
иссякающим магнетизмом и безграничной силой. К ней он добавляет лишь
(уже опробованные им на мировом рынке, но оттого всё еще
магнетические и не иссякающие) игры в слоганы и порой
настораживающе-неожиданные экстраполяции. И этого на сегодня
действительно оказывается достаточно.

Есть впечатление, что Пелевин пишет для молодого поколения
(албанский сетевой сленг и стёб над трейд марками), которому хотя и
не понятен юмор из 70-80-х, но достаточно и квазибуддийских
приколов. Впечатление основывается на спонтанном
социоисследовании.

Вторая половина романа (по преодолении тягучей первой) читается уже
легче. То ли написано более «с душой», то ли диалогов не так
много, то ли по привычке. А может быть оттого, что все
напоминает «Generation П» – и заканчивается примерно так же. Те
же халдеи и та же Иштар.

Непреодолимым остается ощущение, что Пелевин последних лет и книг
работает вполсилы, намеренно не используя все ресурсы своего
«внутреннего писателя». Вероятно, он уже интересуется чем-то
другим.

Любопытно увлечение Пелевина неприкрытой ненавистью к некоторым
словам и понятиям. Например, к пресловутому «Дискурсу». Это уже
напоминает маленькую бойцовскую манию. И если раньше
«дискурс» выставлялся автором, как болгарский петушиный член, то
теперь это – один из основных халдейских предметов,
преподаваемых в школе юных упырей. Всего предметов два. Второй – это
Гламур. Диалектика неизбежна.

В своих версиях жизни как тюрьмы народов и общей смертной
кровососущести Пелевин множество раз (устами только и делающих, что
говорящих персонажей) совершает оговорку – мрачнейшая ситуация
касается именно Городского жителя. Над этим стоило бы
подумать. Всплывают фигуры фермеров, фронтира, натурального
обмена и собирательной общины… Над Гламурным Городом
дискурсивно-механически летят в ночной мгле упыри империи.

«Тут до меня дошел весь абсурд происходящего. Она только что чуть
меня не убила, разревелась от жалости к себе, и в результате я
превратился в монстра, о приближении которого ее
давным-давно предупреждала мамочка. И все звучало так убедительно, что
я уже успел ощутить всю тяжесть своей вины. А ведь это, как
она совершенно правильно заметила, было наше первое
свидание. Что же будет потом?»

««Российский старожил давно заприметил вострую особенность нашего
бытования: каким бы мерзотным не казался текущий режим,
следующий за ним будет таким, что заставит вспоминать предыдущий с
томительной ностальгией. А ностальгии хорошо предаваться
под водочку (стр. 17-18), закусочку (стр. 1-3) и все то, что
обыщется промеж.»

Мне стало ясно, что Гера имела в виду под «прикольными блюдами» – в
книжечке была дневная рыбная вкладка с диковатыми
названиями: там, например, присутствовало «карпаччо из меч-рыбы «Net
Explorer» под соусом из Лимонов» и «евроуха «Свободу МБХ!»
Меня охватило любопытство. Я поднял лежащий на полу
радиотелефон, на котором был изображен официант с подносом, и выбрал
свободу.»