Литературная критика

Меня всегда занимало, почему все-таки животные никогда не смеются и
даже не улыбаются. Мой кисуник, например, на которого я
стараюсь во всем равняться, кажется, абсолютно лишен чувства
юмора. Нет, играть он, конечно, любит, но, чтобы он при этом
смеялся — такого я никогда не слышала... Поэтому меня так и
поразила в свое время фраза Ницше по поводу услышанного им
смеха, «который не был смехом человека» — настолько поразила,
что я даже сделала ее эпиграфом к своему роману. Смеются
ведь, насколько мне известно, исключительно люди!

Однако, вдумавшись в это странное явление, постепенно начинаешь
понимать, что животным просто не над чем смеяться, так как они
не порождают слов и, видимо, не особенно склонны вникать в их
смысл. А для общения между собой им и вовсе слова не нужны.
Если животные и говорят, то только в сказках. Я, например,
никак не могу забыть «Сказку о глупом мышонке», с детства
оставившую в моем сознании глубокий и неизгладимый след. Еще
бы! Несчастная мать мышонка лишилась своего чересчур
привередливого младенца, который слишком стремился к прекрасному,
полным и абсолютным воплощением которого для него оказалась
кошка. И это вполне логично, ибо нет в природе другого
существа, которое могло бы соперничать с кошками в этом отношении.
Конечно, будь мышонок чуточку похитрее, будь в нем сильнее
развит инстинкт самосохранения, он, конечно же, выбрал бы
лошадь или свинью, объяснив этот свой выбор тем, что они очень
добрые, а их внешность и мерзкие голоса еще ни о чем не
говорят. Но дети в столь нежном возрасте лукавить не приучены,
тем более сами перед собой. В целом, тот факт, что мышонок
оказался жертвой своей тяги к прекрасному, весьма показателен.
Скорее даже он стал жертвой своей избыточной духовности и
неожиданно свалившегося на него дара речи, которые и
притупили его животные инстинкты...

И все же, на самом деле, в животном мире нет ничего лишнего и
противоестественного: звери и птицы являются органичной частью
природы, а поэтому в них нет и не может быть ничего
по-настоящему уродливого и смехотворного! По-настоящему комичен бывает
только человек. И прежде всего потому, что он наделен даром
слова! А люди, ко всему прочему, не только говорят, но еще и
пишут...

И вот на этом даре письменной речи стоит, по-моему, остановиться
чуть более подробно. Потому как этот дар кажется мне уже верхом
извращения даже в сравнении с обычной болтовней и всякими
пустыми телефонными разговорами и сплетнями. А если
вспомнить, что некоторые люди не просто обучены грамоте, то есть
умеют вывоводить буквы на бумаге, а еще и пользуются этой
способностью, чтобы записывать расположенные в столбик слова,
называемые стихами, так вот, если вспомнить еще и о стихах, то и
вовсе становится как-то не по себе. Впрочем, это относится
не только к стихам, но и к прозе: всяким там романам,
рассказам и эссе... Иногда мне кажется, что если бы мой кисуник
только мог себе представить, чем обычно занимается его
хозяйка, сидя за письменным столом, то даже он, наверняка, очень
громко расхохотался бы. И тогда я, вслед за Ницше, тоже могла
бы громко воскликнуть: «О сестры мои, я слышала смех,
который не был смехом человека!».

Но если серьезно, то в занятии литературой, и особенно
рифмоплетстве, и вправду есть что-то ненормальное и комичное. Как бы туп
не был Толстой, но даже он, кажется, немного в это врубался.
Насколько я помню, он даже как-то сравнил поэта с
крестьянином, который идет-идет за плугом и вдруг начинает танцевать.
То есть Толстого в поэзии тоже прежде всего смущала
некоторая противоестественность. И в этом я с ним полность
согласна! Писать стихи — это все равно что идти за плугом и вдруг
начать плясать или же встать на уши. Абсурд! Странно только,
что Толстой заметил эту противоестественность исключительно в
поэзии, а собственное прозаическое творчество и
морализаторство, судя по всему, считал вполне нормальным. Мне,
например, кажется, что неестественность занятия литературой вовсе не
исчерпывается сферой стихосложения, а простирается горазда
шире, охватывая все остальные жанры.

Для того, чтобы глубже проникнуться этой идеей, достаточно окинуть
мысленным взором то, что происходило в русской литературе еще
каких-то пятнадцать-двадцать лет назад, в эпоху так
называемого «социалистического реализма». Тогда разве что только
ленивый не посмеивался тайком над творчеством подавляющего
большинства мастеров этого жанра. И самое странное, что сегодня
большинство читателей и критиков по-прежнему склонны видеть
причину столь очевидного для всех комизма и уродства
социалистического искусства в его чрезмерной идеологизированности.
Однако, если все-таки отвлечься от всех этих поспешных и
поверхностных суждений, то есть, следуя заветам великого
Сталина, проявить выдержку и выждать некоторую временную паузу,
то уже с высоты нашего времени прекрасно видно, что самым
характерным, комичным и одновременно отталкивающим в советском
искусстве тех лет были вовсе не идеология или там
многочисленные привилегии, которыми наделялись тогда члены творческих
союзов, а... так называемая «духовность»!

И в наши дни, когда коммунистическая идеология практически полностью
утратила свои былые позиции, это заметно особенно хорошо.
Так как именно духовность сегодня является подлинным
связующим звеном, соединяющим советское прошлое с капиталистическим
настоящим. Я бы даже назвала ее своеобразным родимым пятном,
указывающим на истинное происхождение большинства
современных писателей и художников, доставшимся им всем в наследство
от недавнего прошлого. И в самом деле, чем больше сегодня
какой-нибудь литератор выступает «за возрождение духовности»,
тем сильнее он своим видом, лицом, стилем мышления и письма
напоминает советских писателей, даже если он и
придерживается крайне антикоммунистических позиций. Идеология тут, как я
уже сказала, не играет практически никакой роли —
существенна только приверженность духовности, и все! Более того,
обилие различных привилегий у советских писателей даже делает их
творчество чуточку осмысленным и понятным, а, значит, и не
таким уж комичным и противоестественным. А вот практически
ничем не мотивированная духовность большинства наших
современников, можно сказать, уже не просто комична, а
противоестественна и смешна вдвойне! Ибо духовность — это и есть нечто
абсолютно ничем не мотивированное, ненужное, лишнее и
противоестественное в человеческом поведении! Не случайно ведь
никакая духовность совершенно не свойственна животным и растениям,
поэтому они и не бывают смешны.

Другое дело, что даже обладание роскошной квартирой, правом на
бесплатные путевки в санатории и т. д. и т. п. еще, видимо, не
являются достаточным основанием для того, чтобы человек взялся
за перо и начал кропать романы и тем более стихи, и при
этом не выглядел со стороны смешно. Надо все-таки до конца
почувствовать и осознать подлинную меру противоестественности
занятия литературой! Тут никакие квартиры и дачи не помогут! К
тому же, квартир, дач и машин в советские времена у
писателей было явно недостаточно, во всяком случае для того, чтобы
с такой силой, как это делали они, во всеуслышание заявлять
о своей любви к окружающим, миру и добру. Если же человек и
вовсе просто так, ни с того, ни с сего вдруг начнет говорить
и писать о своей любви к людям, миру или там Богу, то это
уже совсем ни в какие рамки не лезет... Короче говоря, тут
дело не столько в литературе и жанровых различиях, а в том
насколько эта литература духовна! И насколько она бывает
духовна, настолько она противоестественна и смешна! Третьего не
дано! Причем это в равной мере относится как к
социалистическому реализму, так и к современной литературе. Более того, на
мой взгляд, современные писатели находятся в куда более
комичном положении, чем их предшественники в эпоху
социалистического реализма, так как у последних было гораздо больше
серьезных оправданий и объяснений для своего поведения. Но в
том-то все и дело, что даже они смотрятся крайне
противоестественно и смешно — даже странно, что этого теперь практически
никто не понимает и не замечает.

Все это, само собой, не означает, что я полностью склонна огульно
отрицать всю литературу в целом — просто за всем этим кроется
какая-то загадка, а, возможно, даже и тайна. Я говорю о
некоторых общих тенденциях, но из всех правил, как известно,
имеются исключения. Поэтому, если кто-нибудь, к примеру, вдруг
окажется способен начать кропать романы или же стихи, и при
этом не казаться окружающим смешным, значит такой человек —
никто иной, как гений! Несмотря на видимую простоту, к
подобному определению гениальности мне уже практически нечего
добавить... Иными словами, гений — тот, у кого имеется
достаточно оснований для того, чтобы взяться за перо, в то время как
у подавляющего большинства людей даже акт самого обычного
говорения выглядит бессмысленной и ненужной болтовней. С этой
точки зрения гениальность является своеобразным оправданием
абсолютно противоестественного и избыточного акта, каковым
по своей природе является письмо.