Комментарий | 0

Приморский дневник: Удивления достойны

 

 

 

Всю ночь бушевал осенний тайфун. Началось, как всегда, в ноябре: на небе открыли шлюзы, хлынул потоп, и город, как Атлантида, пошёл ко дну в тёплых водах. Ветер налегал со стороны тропической Окинавы. А потом принесло морозную свежесть с Охотского моря. Вода на дорогах замерзла. Выпал снег, укрыл белым пухом чёрный лёд.

Утром я не решилась сесть за руль. У машины пока ещё не выросли когти, чтобы цепляться за отполированную дорогу. Отправилась на службу пешком, всё вниз-вниз, отвергнув сверкающий слалом тропинки, цепляясь за камни и ветки. Потом – по лестницам. Здесь проще. Падаешь на поручень и скатываешься, как с горки, пролёт за пролётом, до проезжей части внизу. Главное, не потерять металлическую опору под рукой. Ура! Ровное место! Парк Минного городка. Три озера в ряд, прямые аллеи. Прежде под каждым озером был склад с минами. Кое-кто шепчет, что боеприпасы и посейчас там.

Подгребаю к месту работы. Вижу маленький праворульный Витц. В России машина такой марки не водится. Обитает только на Дальнем Востоке – японская мини с полным приводом. Малютка приткнулась у входа, черпает капотом наметённый за ночь сугроб. Это приехала наша сотрудница. Водительского опыта у неё тоже «мини», но прискользила по первопутку.

– А вы пешком?

Наша ассистент, Серафима Дмитриевна, отважная леди шестидесяти восьми лет, «прискользила» на автобусе. Такой тип передвижения тоже требует мужества и терпения. В ночь после осеннего тайфуна транспорт плохо ловит поверхность, едет вкривь и вкось по кромкам обрывов, а в иных местах задумчиво встаёт поперёк дороги, мечтая о коньках вместо резины. С обеих сторон задумчиво выстраивается автомобильная пробка. Нет, всё-таки на своих двоих через сопку – самое надёжное.

«Вы пешком?» – звучит как приговор.

«Ты, имеющая руль, побоялась дороги! И кто ты после этого? Как тебя называть?» – слышится мне, хотя Серафима Дмитриевна, конечно, не говорит этого вслух.

– А Ирочка на машине приехала. Приморочка! – роняет она, перебирая бумаги на столе.

И всё. Больше ни звука.

Ладно. Я потом реабилитируюсь. Научусь цепляться колёсами за лёд, трогаться на скользком подъёме, отважно скатываться вниз с очередной сопки и не чувствовать себя при этом червяком в неуправляемой консервной банке.

И, может быть, орлица Серафима Дмитриевна и меня одарит тогда почётным званием: «Приморочка!

Местные гордятся своими женщинами. Недавно на вокзале я видела электричку. На зелёном боку крупными белыми буквами сияло: «Уссурочка».

Я не была в Уссурийске, но знаю, что там очень-очень красиво. Мамочка, ездившая на побывку к сыну в тамошнюю колонию, восторженно живописала заснеженную тайгу вдоль трассы. Ещё одна жительница Владивостока со слезами на глазах вспоминала, как когда-то, в детстве, пасла на окраине Уссурийска коз, в осеннем пламени долин, в пожаре сопок. После её рассказов кажется мне, что в чудо-городке повсюду лебедями плавают, высоко держа голову, удивительные уссурочки, иначе с чего бы называть электричку ласковым дивным словом? Кстати, бывшая пастушка тоже красавица. Глаза – тёмный бархат. Блеск улыбки, мягкий голос очаровывают, затягивают. Так, должно быть, попался в сети японец в далёкой Ниигате. Многие приморочки ходят в синий океанский простор: буфетчицами, уборщицами, работницами по разделке рыбы. Суда во время лова повреждаются штормами и встают на ремонт в доках ближних портов. Так случилось, что судно с экс-пастушкой ошвартовалось в Ниигате на целых три месяца. Красота бывшей уссурочки сразила местного жителя, и он долго умолял молодую женщину стать хозяйкой маленького домика и госпожой сердца. Но за тысячу морских миль, во Владивостоке, ждал маленький сын. Приморочка почему-то не захотела подарить ему желтолицего папу вкупе с чужеземным гражданством. Три месяца каждый день японец приходил на причал и тосковал, созерцая ржавый сейнер, ловя каждое движение на палубе.

Ремонт закончился. Судно выбрало трап, качнулось на свободной волне. Японец забился в слезах. И долго, долго плакал, пока чёрная точка корабля не растаяла в блеске волн, в сиянии неба. Интересно, нашёл он потом равноценную замену обаятельной приморочке-уссурочке? Или сохранил до сытой почтенной старости образ первой любви? В памяти, в сердце?

Приморочки – удивительные создания. Это особая порода женщин, населяющая Дальний Восток от плодородной Золотой Долины до беспокойной ветреной кромки океана.

Они красивы. Нигде в остальной России я не видела столько красивых женщин, собранных в одном месте. «Цветы» Приморья взращены причудливым смешением кровей. Здесь, на перекрёстках дорог и времён сошлись древние айны, пра-обитатели этих мест, и таёжные племена, и морские офицеры-дворяне, и ссыльные поляки, и политзаключённые царской России, а также бесчисленные корейцы, китайцы, моряки, торговцы из Америки, мигранты из Украины и волна высшего сословия, искавшая на побережье последний приют и защиту от власти советов.

Приморочки сильны. Им приходится бороться с ветрами и холодом, прыгать по обрывам, карабкаться по лестницам. Однажды я посчитала – к нашему дому со дна пади ведёт двести семьдесят пять ступенек. Много это или мало? Поймёшь, когда одолеешь. И это не самая большая дистанция. Выше нас ещё одна терраса с ещё одним жилым массивом. Прибавляем к двумстам семидесяти пяти ещё сто пятьдесят, и вы у цели, о, благородные, ловящие рукой облака.

Моя подруга – коренная приморочка. Она, само собой, красива, но не только. Она умна, талантлива и благородна в каждом жесте, слове, движении души. Семейная легенда гласит о родстве с легендарным адмиралом Макаровым, погибшим при обороне Порт-Артура. И поэтому каждая девочка, поколение за поколением, слышит от старших: «Пойдёшь замуж, не меняй фамилию. Она дорогого стоит». И сколько здесь ещё таких полукровок – «принцев» и «принцесс» по воле случая? Никто не считал.

Приморочка и вульгарность – несовместимы. Они любезны, говорят мягко. Никогда не слышала, чтобы кричали. Одеваются с большим вкусом даже для обычного выхода в город за покупками. В магазинах фурнитуры, где продают кружева, стразы, пряжки, тесьму, всегда очереди. Однажды я видела удивительное превращение. Женщина достала из сумки и развернула на прилавке однотонное серое платье, скучное, как пасмурный день. Потом она выбрала белое кружево и приложила к изделию. Мышастое платье немедленно превратилось в изысканный туалет.

Приморочка всегда выглядит «на миллион». Она может надеть простую белую рубашку и обычные брюки, но это будет сидеть на ней так, что вы свернёте голову вслед красотке. Может быть, именно по этой причине известный сатирик, ныне покойный, посетив Владивосток, заявил, что все здешние девушки одеваются, как проститутки. Вот беда – что бы ни надела приморочка, невозможно ей скрыть природную красоту. Любая ткань будет облегать, играть, подчёркивать гармонию и совершенство форм. Может быть, глаз знаменитого сатирика устал от яркости и блеска в туалетах местных дам? Но там, где море сверкает, где искрится синева, где кипит белоснежная пена, там прозрачная радуга стразов сама прыгает на платья, куртки, рюкзаки. И добавляет света в мрачные дни тайфунов, когда облака входят в город, густым туманом ложатся на улицы, вползают в дома. Тайфуны превращают день в ночь, и горожане живут при электричестве с раннего утра до полудня и с полудня до вечера. Нет, не зря украшают себя приморочки. В туманном, бессолнечном лете, они, блистающие девы, победительницы мрака. В городе почти нет места паркам и скверам. Деревья малорослые со скупыми кронами. Улицы – глубокие ущелья, дом громоздится на дом. Камень на камень. Приморочки в радуге стразов, в ярких тканях – живые цветы в утомительно-серой юдоли.

– О, слышите? – поднимает палец Серафима Дмитриевна.

– Что?

За стеной офиса, в Центре для пожилых поют: «За окном бушует ветер, хлещет снегом ледяным…»

Там занятие хора. Мне странно, что пожилые приморочки собрались на спевку по такой погоде. Им всем от семидесяти до восьмидесяти двух. Как они вообще дошли?

Ветер атакует здание, бросает в окна злой колючий снег. Вторая серия тайфуна. Сильно потемнело. Включаем свет.

– Да, в тему поют, – говорю я.

– Нет, не то, – Серафима Дмитриевна прибавляет громкости коробочке местного радио.

«В связи с ухудшением погодных условий… укороченный рабочий день…».

Хористы высыпают на белое крыльцо, по двое, по трое растворяются в белом, косо несущемся вихре. Только Татьяна Александровна задержалась. Она любит поболтать, и сейчас беззаботно чирикает на отвлечённые темы, не обращая внимания на холод. Одета она плоховато, в тонкую куртку, хлипкие ботиночки. На голове шерстяной линялый платок, тоже подозрительно тонкий. Приморочке восемьдесят лет.

– Татьяна Александровна, как же вы пойдёте? – не выдерживаю я.

– А что? – удивляется старушка.

– Холодно, ветер, скользко. Давайте я вас провожу до остановки.

– Давайте.

Просовывает худую лапку мне под руку, бодро переставляет ноги в неубедительных ботиночках и чирикает, чирикает про то, как живёт одна в темноватой крошечной квартирке, как видит время от времени призраков, как куда-то пропадают вещи… «Чёрт их что ли берёт? Как вы думаете, нечистая сила существует?»

Подозреваю, что долгожительница согласилась на помощь исключительно из желания отвести душу разговором с терпеливым слушателем.

Одолеваем лабиринт переулков. Пришли. Площадь Луговая. Она забита транспортом. Снежный шквал не даёт дышать. Автомобили стоят в шесть рядов в огромной пробке.

«Пассажиры, чего вы ждёте на Луговой?» – приходит голос с мутного неба.

Вздрагиваю и оглядываюсь. Понимаю, что слышу диспетчера, но разве можно так разговаривать с несчастными, чья единственная надежда добраться до дома – рейсовый автобус?

«Идите пешком, движения нет» – падает сверху, как приговор в судный день. Спасения нет! Всем в ад!

Кому-то пять, а кому-то и десять километров до родного подъезда сквозь ураган.

Татьяна Александровна беспечно крутит головой в линялом платке, щебечет что-то про маленькую пенсию.

– Как же вы доберётесь? – кричу я в ужасе и представляю, как старушка выдохнется, не дойдя до дома, упадёт, замёрзнет, как одинокая птичка.

– Дать вам денег на такси?

– Что вы! – всплескивает сухонькими ручками. – На трамвае доеду!

Слава Богу, трамваи ходят. В звоне, в лязге подкатывает вагон. Бабуля бодро прыгает на подножку, исчезает за обмёрзшим стеклом.

Я задумчиво смотрю на заметённые рельсы, перевариваю первый урок. Приморочка восьмидесяти лет плюёт на бешеный ветер, который её запросто в Китай может унести. Китай отсюда в ста километрах всего. Она выходит из дома, плохо одетая, худенькая, маломощная. И плюёт на тайфун! А я-то что же? Я почти вдвое моложе. И Серафима Дмитриевна, пожилая орлица, «скользит» сейчас к себе на Вторую речку в холодном автобусе. Туда дорога ровная, без перепадов, маршрут работает. А Ирочка «скользит» на своей «мини» в пробке. Долго, зато отважно. А я-то что же?

Возвращаюсь через сопку. Всё вверх, вверх. Ветер сбивает с ног, падаю. На коленке огромная дыра. Прощайте, красивые тёплые штаны, купленные перед отъездом в благословенном южном городе Азов специально для здешнего климата.

Не-е-ет, хватит с меня. На машине, в следующий раз только на машине! В ней тепло, уютно, надёжно.

Декабрь в начале. Ещё один тайфун, зимой его называют циклоном. Так вот – циклон. С вечера дождь, к утру на дороге первоклассный каток. Сижу в «Хрустальных облаках». Это парикмахерская на самом верху офисного здания. Название вполне в китайском духе. Сквозь стеклянный колпак видно свинцовое небо. Только цапли не хватает, чтобы уж совсем как в Поднебесной. Мастер, брюнетка с прозрачной белой кожей, глаза – сверкающие звёзды, рассказывает, как катилась на пятой точке сверху, со своей Седанки в пригороде Владивостока до трассы, и как долго ехал автобус, думала – опоздает. Молниями сверкают ножницы. Шумит фен. Меня мучают нехорошие предчувствия. Надо двигаться на службу. Автобусом долго. Пешком? Орлица Серафима Дмитриевна опять «согреет» жалостью. Понимаю, мол, куда вам сквозь наши бураны. Кишка тонка!

Решено. Еду на машине.

Брунгильда мягко берёт с места. Имя своё она получила за солидный экстерьер, белый цвет и отвагу. Очень похожа на блондинку-богатыршу из скандинавской саги. Она-то не боится дороги, это я нервничаю. Ладно, по Аллилуева не поеду, там сплошные горки, бывалые застревают, не мне чета. Доберусь в объезд, через весь город, там ровненько. Мягко урчит двигатель. Дорога – лёд, присыпанный сухим снежком, самое то – кататься. Машин вокруг подозрительно мало. Таксисты и я. Еду медленно. Все едут медленно, на почтительном расстоянии друг от друга. Впереди женщина переходит дорогу. Плавно придавливаю тормоз. Брунька не реагирует, катится. Чёрт! Придавливаю ещё. Ноль результата. Переход всё ближе. Женщина идёт осторожно, ей тоже скользко.

Надо отпустить тормоз, надо! Иначе колеса заклинит, и я задавлю приморочку. Прямо на зебре.

Вспоминаю о прерывистом торможении. Инструктор летом рассказывал. А сейчас зима. Одно дело – теория. Совсем другое – остановиться на практике. Прямо сейчас. На льду.

Сжав зубы и почти закрыв глаза от страха, убираю ногу с тормоза, потом опять прижимаю педаль, и отпускаю, и прижимаю. Работает! Машина замирает. Спасены.

Через сорок минут с трясущимися руками и на слабых ногах выбираюсь на пушистое белое полотно возле нашего здания. Ползу в офис. Серафима Дмитриевна на посту. Сканирует окно.

– А вы на машине? Приморочка!

Дождалась! Заслужила!

Серафима Дмитриевна задумчиво листает журнал.

– А Ирочка пешком пришла!

И правда, не видела я ирочкин Витц у подъезда. Урок номер два: даже настоящие приморочки не всегда выводят на лёд своих приземистых устойчивых малюток. Шестое чувство говорит им, когда можно, а когда нельзя это делать. А мне ещё обратно ехать. Буду катиться вниз по Аллилуева, цепляться колёсами за снежную кромку и тормозить двигателем. В теории знаю, что это такое.

Перехожу к практике.

 

Необходимо зарегистрироваться, чтобы иметь возможность оставлять комментарии и подписываться на материалы

Поделись
X
Загрузка