Проза

 

 

 

Как трудно приходится папашам!

 

Антарктида осталась далеко позади, впереди  − экватор, а там уже и до дома недалеко. Рукой подать. Погода стояла замечательная. Отогревались после ураганов и морозов. В свободное время устраивали себе душ и загорали. Часто вечерами, сидя в уютной кают-компании, вспоминали нашего дорогого Фёдора Филипповича. Как он там?

В Антарктиде сейчас подолгу воет, бушует пурга. Ветер несёт тучи снега − то сырого и липкого, то сухого, колючего, обнажает вершины, а в низинах наметает сугробы, прочные как бетон. Солнце надолго исчезло за горизонтом. Наступила долгая полярная ночь и ночную тьму разгоняет сухой блеск луны да бесконечно разнообразные переливы северных сияний − сполохи. Они будоражат, волнуют, не оставляют равнодушными ни человека, ни зверя. При их ярких сияниях становятся активнее и животные, и птицы.

Только не пингвины. Брошенные на произвол судьбы своими избранницами пингвины-отцы прижимаются, тесно жмутся друг к другу, чтобы плотной стеной из спин отразить натиск пурги. Мамаши резвятся в море, а папаши целый месяц, голодные и холодные, насиживают на льду, вернее, настаивают яйца. А когда выведется пушистый беспомощный птенец, ещё месяц держат его у себя на лапах, прикрывая тёплой сладкой брюха от мороза. Мало-помалу птенец выпрямляется во весь рост и, по-прежнему, пребывая на лапах родителя, начинает высовывать головку. Он покрыт густым тёмно-серым пухом и первоначально слеп. Вскоре вокруг глаз младенца появляется большой светлый кружок, словно у клоуна в цирке, а на головке пух темнеет.

А может, Фёдор Филиппович уже стал папашей и кормит сейчас своего дитя жирным питательным птичьим молоком, которое вырабатывается у пингвинов в зобу и желудке. Коровье молоко по сравнению с пингвиньим – просто водица. Или защищает своего малыша от холостых и бездетных самцов, которые не прочь усыновить пингвинёнка. А это не так-то просто! Претенденты машут крыльями, клюют друг друга, скользят, падают. И если птенец вдруг попадёт в свалку, его просто могут затоптать. Ох, как не легко приходиться папаше!

Заботы о наследнике не проходят даром: чадолюбивые отцы теряют почти половину своего веса. Бедняги всё это время питаются одним снегом. Но вот, наконец,  появляются отдохнувшие и пополневшие на морском курорте мамаши. Супруги опознают друг друга по голосу. Пингвиниха начинает петь. Тощие самцы откликаются. Но очень непросто отыскать друг друга среди тысяч галдящих птиц. Иногда поиск занимает несколько часов.

Но вот счастливая встреча. Теперь мамина очередь кормить и обогревать дитя. В желудке у неё припасен для птенца солидный запас рыбы и кальмаров, а потом, когда запас кончится, будет вырабатываться птичье молоко. А полуживой за четыре месяца голодовки папаша-пингвин покидает своё семейство и немедля отправляется на морской курорт.

Вот тут-то и начинается самое интересное. В пятинедельном возрасте пингвинята уже не помещаются в родительском кармане. И их отправляют в детский сад. Подросшие птенцы сбиваются плотно в кучку, чтобы легче было противостоять морозам, и находятся в детских яслях под неусыпным присмотром нескольких воспитательниц − холостых пингвиних. Опасность может исходит от хищных птиц − гигантских буревестников. Им-то воспитатели и дают яростный отпор: пускают в ход клювы и крылья.

А уже весной родители поочередно ходят за кормом. Теперь это не так трудно. Наступила весна, береговая полоса льда начинает ломаться и таять, до открытой воды недалеко. Пингвинята покрываются перьями. Детство заканчивается. Теперь они и по весу, и по росту мало отличаются от взрослых птиц и уходят в море вести кочевую жизнь.

Любопытно, вспоминают ли они свои ясли? А помнил ли наш дорогой Фёдор Филиппович свое детство?»

 

Сюрприз

 

Мы так заслушались рассказом боцмана, что и не заметили, как пролетело время, и наступил вечер. А рано утром мы наконец-то услышали долгожданный сигнал акустика: «Рыба пошла!». Радостные, соскучившиеся по работе, мы шумной ватагой ринулись на палубу.

Стояла прекрасная солнечная погода. Полный штиль на море ещё больше вселил в нас уверенность в своих силах. Начался лов. Ловили без отдыха до вечера. Полные трюмы рыбы подняли нам настроение ещё больше. К вечеру закончили лов, убрали трал, вымыли палубу. И уже готовились к ужину, как радист сообщил, что навстречу нам движется сухогруз и просит не менять курс, так как у него для нас кое-что есть. Конечно же, мы остановились и стали ждать.

Вскоре из-за тумана появилась огромная палуба сухогруза, который возвращался на родину. На судне радостно закричали. Мы бросили якорь и стали ждать. Судно подошло ближе. Кинули швартовы, сухогруз причалил к нам. На палубу молодцевато вскочил старпом:

− Здравствуйте, вы дальше каким путём?

− В Норвежское, а там − посмотрим? А в чём дело?

− Понимаете, мы возвращаемся назад в Севастополь. Там жарко, а у нас на борту пингвин. Так не могли бы вы взять его к себе на судно, чтобы в дальнейшем попытаться вернуть его на родину, в Антарктиду?     

Раздался оглушительный дружный хохот: вся наша команда, высыпавшая на палубу, долго смеялась, не умолкая…     

 

Снежная «рулетка»

 

За унылой поздней осенью приходила снежная камчатская зима, торжественная и величественная. Камчадалы всегда с нетерпением ждали её прихода. Радовались первому снегу, сверкающему ослепительной белизной. Он прикрывал, прятал под белоснежным покрывалом неприглядное осеннее месиво. Кроме того, с приближением зимних холодов на Камчатке заканчивалась навигация, и вся трудовая деятельность, связанная с ловлей и переработкой рыбы, прекращалась. Прибрежные воды сковывало льдом, и всё вокруг замирало. У рыбаков (а их на полуострове было большинство) начинались «зимние каникулы» − вынужденный простой в работе. В это время они с семьями жили на деньги, заработанные за весенне-летний период.

Зима на Камчатке обычно наступала неожиданно. Внезапно, вдруг как-то сразу всё изменялось. Ещё вчера месили ногами осеннюю грязь, а сегодня − взгляни в окно: вокруг белым-бело, аж глазам больно. Зачастую снег валил, не переставая, по трое-пятеро суток.

Для нас, детей, наступало весёлое время года. С началом зимних каникул мы с ребятами, раскрасневшиеся от мороза, беззаботные и довольные наступившим для нас заслуженным отдыхом, все дни и особенно вечера проводили на улице. Лыжи, коньки, салазки, снежки, штурм ледяной крепости….

Но были у нас игры и не столь безобидные, как эти.

Например: прыжки с крыши ближайшего магазина. Вечером мы забирались на крышу и сигали с неё вниз. В сугробы, которые у нас порою достигали высоты до трёх метров. Самым опасным считался первый прыжок − снежная рулетка. Прыгающий первым мог напороться на какой-нибудь металлолом − разные железяки, зачастую во множестве валявшиеся под снегом. Бывало ребята ломали себе ноги и руки. Но эти единичные случаи игровых увечий нас нисколько не смущали и не останавливали. Наоборот, азарт и риск подстёгивали прыгать первым. Это было геройским поступком в глазах остальных.

С началом занятий мы продолжали свои опасные игры в школе. Прыгали с третьего этажа, из окон кабинета физики. Особенным шиком было на большой перемене распахнуть окно, вскочить на подоконник и друг за дружкой, стайкой, как воробьи, «свистнуть» вниз.

Из тех подростковых лет отчётливо сохранился в памяти случай, когда я однажды на спор прыгал первым. Перед этим прошёл сильный снегопад, и снега навалило видимо-невидимо, целые горы. Я тогда провалился так глубоко, что даже и следов падения не сохранилось. Снег вслед за моим телом сразу же осыпался, перекрыв мне выход наружу и надёжно заточив в снежном склепе. От испуга я стал беспорядочно барахтаться в холодном ледяном плену, отчаянно кричать: снег залепил мне рот, глаза и уши.  В паническом страхе оттого, что погибну в пещере с голубым свечением, я стал задыхаться. Из последних сил продолжал сражаться с грозной снежной стихией, всё ещё пытаясь выкарабкаться. На моё счастье, ребята не оставили меня и вскоре вытянули корчившийся заиндевелый мешок наружу, раскопав снег руками.

Отец постоянно меня ругал и каждый раз, как маленькому ребёнку, напоминал, чтобы я ни в коем случае не копался в снегу. Но разве в чудесный зимний денёк меня можно было удержать?! Я копошился в сугробах до тех пор, пока одежда, вся насквозь промокшая, не затвердевала на морозе. В этом снежном скафандре и являлся домой. Отец, увидев меня в таком виде, поначалу сердился. Но, смотря на мою счастливую мордаху, безнадёжно махнув рукой, произносил обычно одни и те же слова:

− Ну что с тобой поделаешь, гулёна. Иди уж чай пить.

Какое это было наслаждение! Скинув с себя мокрую одежду и переодевшись в сухое, сидя в светлой тёплой кухне, попивать маленькими глотками обжигающий ароматный чай.

Но это было только начало зимы, а дальше нас поджидали настоящие холода, морозы, ураганы…И тогда не только на улице, но и в квартирах стоял жуткий холод.

 

Пурга

 

Зимой на океанском побережье жить очень тяжело. Песчаная коса, на которой располагался наш колхоз, насквозь продувалась сильными штормовыми ветрами. Ни деревьев, ни кустарников здесь не росло. Сплошная тундра с ее низкой растительностью, которую снег полностью скрывал под собой, преображая холмистую местность зимой в огромную белоснежную равнину.

Особенно опасно очутиться в пургу в пути. Если начинался сильный снегопад и поднимался порывистый ветер, то через час непременно жди метели. По земле, перегоняя друг друга, словно соревнуясь в скорости, неслись снежные потоки поземки. Ветер усиливался, и миллионы снежинок, вальсируя в белом вихре, назойливо лезли в рот, залепляли глаза, мешая ориентироваться на местности. Нужно было немедленно искать какое-нибудь укрытие, иначе с головой занесет снегом или ветром утащит на лед лагуны.

В эти непогожие дни камчадалы − и старые и молодые − старались отсидеться дома, переждать, пока успокоится разбушевавшаяся стихия. Однако в жизни порой возникают разные непредвиденные ситуации.

Так вот случилось однажды и со мной. Тот день я не забуду никогда: ведь мне пришлось в полной мере ощутить «вкус и прелесть» пурги. Нас отпустили с уроков пораньше, и я, не дожидаясь трактора с будкой на полозьях, обычно возившего учащихся в школу, расположенную в поселке, и обратно в наш колхоз, решил пройтись до дома пешком. Подумаешь − всего-навсего каких-то восемь километров!

В то время я учился в пятом классе, но на свой возраст никак не тянул. Был мал ростом, худ и скорее походил на третьеклассника. В большом не по росту пальто, в отцовской меховой шапке-ушанке, под которую для надёжности был повязан платок (иначе она налезала мне на глаза), я был похож на Филлипка из рассказа Льва Толстого. Но тогда на такие мелочи никто не обращал внимания, лишь бы было тепло. Многие дети таскали отцовские вещи, ведь каждый из нас хотел как можно быстрее подрасти и быть похожим на своих дедушек, отцов и старших братьев.

 Я шёл быстрым шагом, и вскоре мне стало жарко. Немного сбавив темп, переключил внимание на созерцание унылого однообразного пейзажа − снег да снег, кругом один белый снег.   

Небо, однако, уже хмурилось, но снег ещё не падал: в воздухе порхали лишь отдельные непослушные, шаловливые снежинки. Бодрым шагом я направился в сторону косы. По моим подсчетам, при таком темпе ходьбы через час я уже буду дома. Но когда я проходил рыбокомбинат − последнее строение посёлка, погода начала резко портиться. Небо всё больше затягивалось тёмными тучами. Я попытался ускорить шаг, но яростные порывы ветра сильно осложнили моё продвижение.

Внезапно всё вокруг почернело. Откуда ни возьмись налетел пронизывающий, шквалистый северный ветер и повалил рыхлый снег. Вначале он падал крупными пушистыми, но редкими хлопьями. Попав на лицо, они приятно холодили разгоряченную от быстрой ходьбы кожу.

Неожиданно ветер стих. В зловещую тишину вплелись посторонние звуки. В окружающем меня пространстве ощущалось какое-то напряжение, предчувствие чего-то ужасного. До колхоза было ещё далеко, но я всё же решился продолжать свой нелёгкий путь. Да впрочем, и что мне ещё оставалось делать.

Но вот налетел жгучий порыв ветра, ещё один, ещё… и покатились потоки позёмки. Они сливались, покрывая всё видимое и невидимое теперь пространство сплошной пеленой, непрерывно меняя причудливые формы, поднимаясь ввысь и извиваясь в вихре танца. Снег немилосердно сёк кожу, душил, слепил, сбивал с ног…

Я обессилил, ноги мои заплетались. Новый порыв ветра повалил меня, словно пушинку, на снег. К тому же с ноги слетел валенок. Ступню тотчас обожгло холодом, будто в неё впились тысячи остреньких иголочек. Пришлось скинуть с рук большие неуклюжие рукавицы, чтоб вытряхнуть из валенка снег.

Смог продвинуться ещё на десяток метров, но стала мёрзнуть намокшая нога. Пришлось садиться в снег и снова разуваться, чтобы накрутить на неё шарф. Нога еле втиснулась в валенок, но стало гораздо теплее.

 Передохнув, ветер начал буйствовать с новой силой. Он выхватывал из сугробов пригоршни снега и с дикой злобой расшвыривал их в разные стороны. Густой липкий снег обрушился на меня лавиной.

Вот тут-то мне стало по-настоящему страшно.

«А что, − рассуждал я, − ведь вполне могу не дойти до дома. И зачем я не дождался трактора, а пошел сам?»

Затем в голове мелькнула спасительная мысль: «Трактор ведь будет ехать обратно и подберёт меня», − и я, успокоившись, продолжал медленно продвигаться вперёд, сражаясь с бесчисленным белым «вражеским войском».

Всё кругом моментально занесло снегом. Казалось, что с неба упала гигантская копна ваты. А в воздухе со страшной скоростью продолжало нестись огромное количество снега − то сырого и липкого, то сухого и колючего. Ветер с радостью перекатывал снежные кучи туда-сюда. В бешено несущемся и дико завывающем плотном потоке ничего нельзя было рассмотреть уже на расстоянии вытянутой руки. Лицо моментально покрылось ледяной коркой, на бровях и ресницах образовались сосульки. Я попытался накинуть капюшон, но в таких условиях мне это никак не удавалось сделать. Заполненный снежным месивом, он не поддавался моим слабым попыткам напялить его на шапку. Пришлось оставить напрасную затею, так как руки закоченели до такой степени, что я почти перестал их ощущать. Варежки заледенели и ещё больше холодили пальцы. Я стянул их и хотел вытряхнуть, но не удержал одну из них. Воспользовавшись моей неловкостью, мощный порыв ветра с радостным визгом и воем подхватил варежку и, заплясав в диком танце, унёс ее в неведомое белоснежное царство.

Среди бушующего хаоса снега и ветра, злобного воя пурги мне послышался долгожданный шум работающего механизма. Напрягая слух и пытаясь вновь уловить спасительный звук, я бросился в ту сторону, откуда, как мне показалось, продвигался трактор. Но ошибся.

Из-под ног вдруг ушла земля, и я покатился кубарем. Беспомощно размахивая руками, попытался подняться… и ощутил, что нахожусь уже не на дороге. Слой льда подо мной ясно указывал, что я угодил на лагуну. Что было делать?

Напрасно всматривался я в густую плотную массу снега, валившего всё это время не переставая: различить ничего было нельзя. Оставалось снова попытаться выйти на дорогу. Но как сориентироваться маленькому человечку в открытой местности, ослеплённому снежными хлопьями и под жуткие завывания ветра?

Опустившись на снег, я принялся ощупывать каждый выступ, холмик, впадинку в надежде, что смогу найти кромку берега. Поиски выхода из создавшегося положения утомили меня окончательно. В какую бы сторону я не направился − везде под снегом ощущался лед.

Я совсем замёрз и, вконец обессилев, повалился в сугроб, В голову полезли страшные мысли. Вспомнились случаи, слышанные мной от отца и ребят о том, как в пургу замерзали люди. «Неужели и мне суждено вот так замёрзнуть, сгинуть под снегом», − подумал я, отчаявшись. Жалость к себе выплеснулась наружу, и, не сдержавшись, я заплакал. Тёплые слезы немного согрели заледеневшие щёки, и это проявление слабости неожиданно прибавило мне сил и решимости. «Надо успокоиться. И обо всём основательно, не спеша подумать», − запульсировала в мозгу спасительная мысль.

Опустив голову на колени, я закрыл глаза. Призвав на помощь все необходимые в таких случаях качества − ум, изворотливость и смекалку, я, к сожалению, ничего утешительного, кроме как ещё раз проползти по льду в поисках берега, придумать не смог. Потянуло в сон. Сделалось так тепло и уютно, что мне совсем расхотелось вставать и куда-то идти. «Будь, что будет», −  решил я.

И вдруг страшная догадка буквально ворвалась в моё сознание, нарушив безмятежный покой: «Ведь это я умираю? Да?! Так погибают все люди, заблудившиеся в метель. Мне отец рассказывал, что ни в коем случае нельзя засыпать, поддаваться слабости и сну. Всё это обман, и если я усну, то потом уже не проснусь никогда. Замёрзну, став навечно узником ледяного царства».

 

Спасение рядом

 

Страстное желание вернуться в свой мир, к отцу и друзьям, тяга к жизни придали мне сил вырваться из сладостных объятий морфея. С большим трудом я всё же смог приоткрыть глаза и поднять отяжелевшую голову. В первый момент даже не поверил своим глазам. Снег больше не падал, только ветер-проказник, забавляясь напоследок, играл сам с собой в догонялки, с наслаждением зарываясь в пушистое мягкое изумительно-белое покрывало.

Оглянувшись, понял: моя прежняя догадка подтвердилась − я находился на льду лагуны, но, как оказалось, совсем недалеко от берега. Метрах в пятидесяти отчётливо виднелась крыша рыбкоповской конторы, а чуть дальше − и само здание рыбзавода

− Так это я всё время кругами ходил?! − изумлённо воскликнул я.

Присмотревшись, заметил в метрах пятнадцати от меня открытую полынью. Страх снова вернулся ко мне: что было бы − пройди я чуть дальше.

От нехороших мыслей отвлёк шум работающего двигателя. Вдалеке показался наш колхозный трактор, развозивший по домам школьников и рабочих. Бросившись со всех ног к подъезжавшей машине, я на ходу запрыгнул в железную будку на полозьях.

− Андрей, вот так сюрприз: откуда ты взялся? − Радостно теребил меня за плечо наш сосед, дядя Толя − электрик рыбкопа. − Замёрз-то как, а дружище? − Смеясь и удивлённо-весело хмуря брови, он вертел меня в своих сильных крепких руках словно пушинку.

Я молчал; не было сил ничего говорить, а тем более что-либо объяснять. И только широко открытыми глазами зачарованно смотрел на суровые лица камчадалов, стоявших рядом.

Один из мужчин, схватив мою побелевшую худенькую ручонку, принялся усердно растирать её в больших шершавых ладонях. Понемногу кожа порозовела, чувствительность возвращалась − и словно множество острых иголок впились в мою ладонь. Не сдержавшись, я тихонько застонал.

Дядя Толя, заметив на моём лице гримасу боли, весело сказал:

− Рука цела, герой. Не отморозил. Это хорошо, так что до свадьбы заживёт.   

В те минуты не было для меня на свете людей дороже и желаннее, чем эти рабочие. Я выжил, одержав победу над грозной стихией. Не замерз и не умер, и отцу не придётся теперь меня искать.

От всех потрясений и переживаний мне сделалось так хорошо, сладостно и спокойно на душе и на сердце, что слёзы сами собой покатились из глаз одна за другой. Люди в будке стояли молча. Их суровые лица, лишь слегка освещённые тенью улыбок, казались неприступными, несмотря на горячие отзывчивые сердца.

Я стоял среди них, будто маленький, взъерошенный воробушек, и крупные капли текли по моим щекам, не переставая. То были слёзы счастья, радости, надежды и веры в завтрашний день…

 

Отчаливаем...

 

А через полгода, ранним июльским утром мы с отцом навсегда покидали посёлок Ильпырский. Помню: едва забрезжил серый рассвет, являя небу узкую полоску света, как мы стояли на пирсе среди кучки продрогших и взъерошенных, словно воробьи, отъезжающих и провожающих людей. Моросил холодный, совсем не летний дождь.

Стояли час, другой. Время тянулось невыносимо медленно.

Наконец рассвело. Унылый пейзаж дополнили, гармонично вписавшись, сиротливо прижавшиеся к пирсу МРСки с облупленными, поржавевшими бортами.

Куда мы уезжаем? Зачем? Почему покидаем обжитый нами уголок?

В маленьком камчатском посёлке всё было знакомы и понятно: местные жители, словно родные нам люди; замечательные педагоги; класс очень дружный и преданные друзья…

А что меня ждёт в городе: другая школа, иные порядки, учителя, новых товарищей придётся заводить… да и вообще начинать всё, как говориться, с нуля. С одной стороны, увлекательно и интересно, а с другой − боязно шагнуть в неизвестность и к тому же жалко терять хороших и милых людей…

 Из-за дымчатой пелены тумана появился долгожданный катер, тащивший за собой большую баржу. Собравшиеся на пристани сразу оживились, и их лица осветились, наконец-то, так долго прятавшимися улыбками. Отец крепко взял меня за руку и потащил к краю причала.

− Сядем первыми. Смотри − не отставай, − бросил он на ходу. Его старый коричневый плащ взметнулся вверх, больно хлестнув меня по носу металлической пряжкой. Я выдернул руку из толстой ладони отца и схватился за лицо.

– Что случилось? – отец присел на корточки, всматриваясь в мой припухший нос.

– Ничего, – соврал я. – Всё в порядке.

– Ну раз ничего – давай на посадку, – он легонько подтолкнул меня. Взгляд мой упал на его стоптанные старые туфли. С ними он ни за что не хотел расставаться и говорил, что купил  их в Чехословакии, когда ходил по загранкам. «Мог бы что-нибудь и понаряднее одеть, – подумал я. – Всё-таки в город переезжаем».

 Катер пришвартовался, и к стене пирса вплотную подошла старенькая баржа. На пристань кинули сходни; отъезжающие стали торопливо подниматься на борт «старушки». Нагрузившись, большая ржавая посудина, жалобно поскрипывая, тяжело отчалила вслед за катером, натуженно потащившим её в необозримые морские просторы.

Мы с отцом стояли на борту баржи, и я с болью в сердце и затаённой грустью всматривался в родные места, знакомые до самой узенькой тропинки, небольшого деревца, кустика, маленького камушка…

Унылая картина проплывала перед моими глазами, полными слёз. Тёмные, с зеленоватым налётом, осклизлые брёвна пирса покорно отступали в сторону. Мрачное серое здание рыбозавода, с укором уставившись пустыми чёрными глазницами окон, отдалялось. Пара катерков и МРСы, сиротливо стоявшие на якорях, с надеждой посматривающие вдаль, нерешительно покачивались на своих местах… 

Мы отходили дальше и дальше. Очертания уходящего берега − узкой песчаной полосы, на которой находился наш дом, с двух сторон омываемой океаном, расплывались, искажаясь до неузнаваемости. И вскоре уже невозможно было что-либо различить на покинутом нами берегу. Лишь серая бугристая полоска виднелась вдали, да и та быстро растворилась в белёсовом тумане. Берег моего безвозвратно ушедшего детства…

 

Прощание с Ильпырём

 

Дождь усиливался. Косыми тугими холодными струями весело барабанил он по железной палубе. Я весь дрожал от промозглой сырости и пронизывающего ветра. Заметив моё состояние, отец предложил:

− Пойдём вниз, там теплее.                                                                                                 

Вниз почему-то не очень-то хотелось. Но я всё же спустился вслед за отцом в темноту трюма, привычно пахнущую для меня сыростью и рыбой. При тусклом свете керосиновой лампы на деревянных, прикрепленных к бортам, скамьях сидели люди. С трудом мы нашли свободные места. Отец распахнул плащ и обнял меня, укрыв широкой полой. Очки мои запотели. Толку с них не было никакого и пришлось положить их в карман.

– Ну что, согрелся? – спросил отец после непродолжительного молчания.

–  Вроде бы да, – неуверенно произнёс я, высвобождаясь из плаща. Достал очки с перевязанной изолентой дужкой и протёр стекла носовым платком. С очками как-то стало надёжней и веселей.

В помещении стояла тишина, нарушаемая лишь морской симфонией, сотканной из шума дождя, завывания ветра и ударов волн о борта. Люди сосредоточенно молчали, каждый погруженные в свои мысли.

Мы тоже не разговаривали. Отец сидел, сгорбившись, словно столетний старик, и о чём-то напряжённо думал. И только сейчас я заметил, как же он постарел. Жёлтое от тусклого света круглое лицо его было похоже на морщинистое печёное яблоко. Лишь папины глаза по-прежнему горели молодым задором, словно жили своей отдельной жизнью. Он был полон надеждой, верой в счастливое будущее…  

Вода настойчиво билась о старенькие борта, и казалось, что ещё немного − и мощный водный поток хлынет внутрь. Захотелось выбраться побыстрее наверх, на свежий воздух.

Только я приподнялся, как сверху раздался крик вахтенного матроса:

− Пассажиры! На палубу! Подходим к «Николаевску».

«Николаевск» − большой, красивый теплоход, который должен отвезти нас в Петропавловск-Камчатский. Даже хмурый и однообразный дождливый морской пейзаж как будто оживился и посветлел от одного присутствия рядом с собой такого красавца. И люди повеселели, зашумели, засуетились…

«Мы поплывём на этом сказочном теплоходе», − восторженно подумал я и с нескрываемым любопытством стал рассматривать необыкновенную машину. До этого момента мне не приходилось так близко видеть такое чудо техники.

К нам спустили белоснежный трап. Он никак не гармонировал с грязновато-ржавой баржой, и мне не терпелось перебраться на теплоход.

Я поспешил к трапу, но вдруг на пути у меня возникла коренастая фигура матроса Сергея, эвена по национальности. Мы с ним частенько ловили рыбу и можно сказать, что были друзьями.

− Андрейка, уезжаешь, однако? − с грустью спросил он, широко, по-детски улыбаясь.

− Уезжаю, − тихо сказал я.

− Ты это, пиши, однако, − попросил он с тоской в голосе и, пропуская меня, нехотя отошёл в сторону.

Я побежал вслед за отцом и, лишь поднявшись на сверкающую палубу, оглянулся. Сергей стоял на том же месте в небрежно накинутом на плечи потёртом военном дождевике. Махая мне рукой, он что-то возбуждённо кричал. Я энергично замахал ему в ответ. Махал до тех пор, пока не почувствовал, как отец тянет меня за рукав: надо было идти искать нашу каюту.

Мы расположились в красивой четырёхместной каюте. Я занял койку наверху. Ведь это же так здорово − спать на верхнем ярусе! Достал книжку и уже собрался было приступить к чтению, как раздался голос отца:

− Пойдём, Андрюша, на палубу, попрощаемся с Ильпырём. – Я не хотел прощаться с посёлком − на душе и так было тяжело, но все же покорно поплелся следом.

На палубу высыпали уже все пассажиры. Стоял невообразимый шум, гам, и даже дождь нисколько не мешал собравшимся. Я протиснулся к самому борту и увидел внизу отходящую от нас маленькую баржу. Стоял и с грустью смотрел, как неуклюже медленно, как бы нехотя, она разворачивалась вслед за катерком. Заметил одинокую фигуру Сергея: ветер трепал его непослушные, давно не стриженые волосы. Матрос по-прежнему находился на борту, пристально вглядываясь в удаляющийся от него теплоход.

У меня почему-то начало першить в горле. Я почувствовал, что вот-вот заплачу. Сам не понимая, что со мной происходит, отвернулся, уткнувшись лицом в мокрый плащ отца. Он погладил меня по голове и тихо проговорил:

− Не плачь, Андрей. И мне жаль это замечательное место. Но плакать всё же не надо − этот прекрасный и удивительный край, надеюсь, навсегда останется в твоей памяти. Те, кто хоть раз побывали на Камчатке, никогда не смогут её забыть...