Проза

Рассказ

В зеркале я увидел взгляд встревоженного, неуверенного человека. Лицо его гладко выбрито. Волосы уложены несколько неопрятно, но так даже лучше. И если б не болезненно вопрошающие глаза, то без сомнений можно было сказать, что человек недурён собой. Я смотрел на него с минуту, испытывая, пытаясь сбить с толку, лишить вконец почвы, разуверить и разубедить, обличить и унизить. Но тщетность была предопределена тем, что в зеркале – я сам.

Я бессильно выдохнул и вложил онемевшие ступни свои в ботинки. Кожаный блеск их ровен до омерзения. Я, что есть мочи, провёл по поверхности ногтем, оставив шершавую борозду, и только потом шагнул за порог. Ключ не сразу шёл в скважину, но и его спесь унять было секундным делом – дверь закрыта. Лифт неизбежно едет вверх. Он обязан. Так мы, люди, устроили, что лифты едут, когда мы им молчаливо приказываем кнопками. Бывает, что отключают электричество. Бывают поломки. Но то лишь исключения, доказывающие, что в остальное-то время все лифты подневольны. Сегодня никаких поломок, и я еду вниз. Впрочем, как и всегда.

До метро далеко, но на автобусе не поеду – люди. Они везде, люди, но в автобусе чересчур близко, и смотрят. Да и на улице тепло без излишеств. Вот я и иду. А лицо печёт. Солнце…

упираясь о спуск в метро, жаждут воссоединения. А я иду, оставляя всё то за спиной.

В метро тоже люди, но делать нечего – чем-то приходится жертвовать… нет, лучше сказать – отказываться от чего-то… хотя и это не то… чем-то поступиться! Да, посту… Поступь моя отбивает неточный ритм по мрамору коридоров и переходов. Шутка ли – не тропы, а норы. Всё перерыто. Хорошо ещё ехать не далеко, – а там… меня ждёт, дожидается что-то, о чём я ещё не имею понятия. И гадать не хочу. Хотя вру: гадаю, представляю, воображаю и фантазирую. И лишь бы, думается мне, было так, как голова моя больная мне наговаривает. Враг она мне что ли? Всё для меня и есть. Всё мне дано, и, надеюсь, малое спросится, если вообще – ну, да. Еду. И люди в вагоне – едут. Куда? Что ждёт их в конце – похожее ли испытание? Вряд ли, ибо им страшно. Страх сковывает, потому что требует слишком многого. Освобождение от этого страха – саморазложение. Опять не то… как я сегодня плох в выражениях… скорее разделение себя на составляющие, которым полагаются разные функции. Одна – былое и прошлое, старая личная история, рисующая тебя в глазах окружающих чем-то; и другая – влекущая туда, куда первой дорога – табу, ибо осудят, что не стерпеть. А если и стерпеть, то – сломаться. И тогда

Всех да только не каждого. А если и не сломаться, то что? действительно… Об этом я не подумал, когда пошёл. Но я иду.   

           Приехали. Отталкиваясь от перрона, я чувствую, как сбивается дыхание, хотя ещё впереди метров пятьдесят вверх. И всё оттого лишь, что где-то там ожидает меня она. Эту Ону воспели многие. Я посему не стану. Но я иду. Сложно считать ступеньки эскалатора, и надо ли? Наверху свет – стремлюсь к нему. Навстречу плывут лица, выражающие брезгливость. Брезгливость, по всей видимости, к своему выбору плыть туда, куда они плывут. Интересно, когда они смотрят в моё лицо, что видят? Видят ли они всю ту борьбу, которую я несу? Или люди способны разглядеть лишь то, на что сами готовы, о чем знают и чего ждут для себя и от себя. Ежели нет – то моё лицо для них – лицо пустое, мёртвое, глаза закатились, а кожа – сера.

          Двери метро всегда так туги. Но я иду. Иду… это точно. Но я ли? Ну да, я, ибо двери туги. Ведь кто-то их должен открыть. Сами они не открываются. Значит всё строго так, как я и задумывал. Мрамор ступеней всегда холоден и молчалив. А над ним – аллея сквозь тень дубов. Одна на всех – тень. А где-то в глуби ея надо найтись и ждать. А ещё лучше – затеряться. Но тоже ждать. Ону. И она придёт.

          Иду.

Улица города жива, воздух тёпел и мечется из стороны в сторону, колеблется крыльями мошкары. Люди сгущаются и исчезают в земле, увлекаемые небывалой силой, мне доднесь неизвестной. Но силе этой меня не спугнуть. Я в неё, знаете ли, не верю. Машины, конечно, гудят. Если не сказать, что гудят, то никто не поверит. Машины всегда гудят. А ежели не гудят, то и не о чем говорить – их попросту нет. Светофор, нехотя, как будто со скрипом, переваливается в зелень, гаснет, алеет, и опять по кругу, словно дразнится, шутит надо мной. Но сегодня, друг мой, все твои колкости мимо. Я иду там, где прямо по зебре – железный табун в три ряда. Воздух от пыли плотен и сух – но за ним тёмная пустота аллеи, в которой растворяется вся эта грязь – и не видно её. Последнее усилие - и вот я здесь. Тоже будто бы растворяюсь. Долго ли ехал – не знаю. Но я один. Она, согласно приличиям, опаздывает. Как бы долго я не ехал – она опоздает. Так положено.

Самые стойкие пылинки ещё долетают, потому я вошёл глубже. Отсюда, правда, труднее разглядеть снующих людей, поток машин и трепыхание воздуха. Я даже подумал на секунду, что вся эта жизнь, всё это движение мне мерещится лишь по инерции, но, когда оно резко остановилось и почему-то застыло, мне стало ясно, что я заблуждался. От глухого удара по аллее растеклось пудовое молчание, которое больно давило на уши. И если бы не шуршание мошкары, то я бы непременно оглох. Ни шарканья ног, ни гула машин, ничего. Замер и я. Сердце уже тихо, биение его – ровно, кровь по жилом течёт смиренно. Кровь течёт – течёт, обнимая грубые грани брусчатки, прячась в выбоинах и расщелинах, укрываясь седыми покрывалами пыли. Глаза мои смотрели перед собой и ничего не видели, пока ветер не растолкал крону дубов, и сквозь неё не пробил яркий свет – один на всех, а в свету этом отразилась та же седая пыль дороги. Никуда от неё не спрятаться.

В оцепенении время перестало быть чем-то значимым, стало неуловимо для чувств. Но когда я, одёрнутый первым раскатистым визгом сирены, пришёл в себя, показалось, что прошло его довольно много. Сердце било во всю. Ждать было уже некого.

Когда я шёл назад к метро, толпа вновь зашевелилась. Автомобили, правда, ещё стояли, а неисправный светофор злорадно мигал, как ни в чём не бывало. Хотя про злорадство я уже додумываю. Светофору-то что. Иногда бывают поломки. Это лишний раз что-то, наверное, доказывает. По переходу пройти не получилось – всё перегородили, всё от меня попрятали. Пришлось идти в обход. Людей в метро стремилось меньше – мне на руку. Я без проблем спустился, и вагон покатил в сторону дома. Когда я вышел у себя, солнце клонило к закату, и я запрыгнул в подходящий мне автобус.

Дома меня ждала жена. Она рано вернулась из командировки и, уставшая, видимо сразу легла спать, а теперь проснулась, когда я неуклюже вошёл в спальню.

- Привет, я уже приехала, - сказала она сонным голосом, - куда ходил?

- Гулял.

- А… Полежи со мной, пока я не усну.

- Хорошо.

Я прилёг, обнял её, и она почти сразу заснула. Я долго думал над тем, что сегодня произошло или что не произошло – без толку. Видимо нужно время. Лишь с уверенно нарастающей силой подступал к горлу взыскующий ком ужаса.