Проза

 

 

 

Глава 6

 

Перед отъездом в Минск хромой в течение нескольких дней тщательно изучал все имеющиеся в архиве сведения о роде Добролюбовых. Он не мог понять, каким образом могли исчезнуть часы, являющиеся семейной реликвией. Возможно они были потеряны в суматохе бегства или переправлены заграницу или надежно спрятаны в России. Но главное, как они оказались у Эммы Петровой? Ведь не она сама, не кто-то из её семьи не могли купить их. Это исключено, потому что если бы так было, то для Добролюбова не составило бы труда найти их: рынок антиквариата имеет свои особенности, по которым можно вычислить, как того, кто продал, так и того, кто приобрел. Шишкин, как и любой другой специалист в этой области, сделал бы это в два счета. Значит, известной балерине они были либо подарены очень давно (судя по фотографии в журнале не меньше пятнадцати лет назад), либо эти часы всегда принадлежали ей.

Чтобы ухватиться за какие-нибудь ниточки, хромой попробовал поискать не только архивные сведения, но и просмотрел всю имеющуюся в интернете информацию об Эмме и ее семье. Эти ниточки обнаружились на удивление быстро и подергав их, хромой стал медленно распутывать все клубочки. Первым открытием для него стал тот факт, что дед по отцовской линии знаменитой балерины почти полжизни проработал часовщиком! Более того, он все без исключения годы мастерил в Минске, где родился, жил и откуда бежал в Европу ювелир Добролюбов. Кто знает, каким образом часы могли попасть к деду этой балерины?

На этот вопрос хромой долго не мог найти ответа, но потом проанализировав всю историю, решил поискать в архивных материалах сведения о Петровых, проживавших в Минской губернии в дореволюционное время. Ведь если между семьей Эммы и Добролюбовым есть какая-нибудь связь, то возможно её удастся обнаружить. В этих поисках хромой провел в архиве много часов и, наконец, нашел, что в мастерской принадлежавшей Добролюбову, действительно был рабочий по фамилии Петров. Хромой интуитивно знал, что это не может быть совпадением.

«Но интуицию к делу не пришьёшь – мрачно думал он, стараясь отыскать хотя бы мизерную зацепочку в имеющейся в архиве информации. – Может быть в хаосе революционного времени этот Петров украл часы? Конечно, если это опять же не совпадение!»

Версия кражи, скорее всего, оказалась бы единственной до чего удалось додуматься хромому, если бы он вдруг не наткнулся на запрос, сделанный в 1993 году Дмитрием Васильевичем. Этим запросом он пытался навести справки о родном брате своего деда, который по его сведениям носил фамилию Петров. Прочитав его, хромой понял: вот та самая связь между Эммой и Добролюбовым – они родственники!

Разумеется, узнать те подробности, которые дед Эммы рассказал в больнице несколько дней назад, хромой не сумел бы. Найти их в архиве было бы невозможно, потому что никаких сведений о том, что ювелир Добролюбов, убегая из России, оставил сына в семье рабочего со своего предприятия, конечно, не могло быть вообще. Но хромой самостоятельно сумел «раскопать» из мизерного количества информации то, что Сергей выяснил у деда: знаменитая на весь мир балерина – потомок рода Добролюбовых.

Еще один клубочек хромому удалось размотать несколько позже, когда в ожидании своего поезда на Минск, он заглянул в интернет-кафе недалеко от вокзала. Оказалось, Дмитрий Васильевич Добролюбов на сегодня был довольно богатым человеком! Прочитав об этом, хромой даже присвистнул.

И вот выяснив всё это, он, наконец, вошел в вагон поезда. Уже совсем скоро он приедет в Минск – город, в котором прожил свои детские и юношеские годы. И из которого сбежал, когда жизнь превратилась в давящее своей тяжестью однообразие. Его никогда не мучила ностальгия, но сейчас впервые за долгие годы тянуло туда, ибо там сейчас находилась цель. Достигнув её, он изменит жизнь и вернет ей смысл.

 В своих поисках он обнаружил и третий клубочек. Он представлял собой важное совпадение, сильно удивившее хромого. Однако исследовать его сразу, он не стал. Слишком мало времени было в его распоряжении: нужно успеть застать Эмму в больнице.

«Но позже я разберусь и с этим – решил он. – Сейчас главное – часы».

Когда Шишкин обратился к нему за помощью, хромой понял, что это его шанс и настоял на своем участии в экспедиции. Разумеется, тогда он даже не догадывался, что на самом деле скрывается за историей с часами. Воробьев слишком быстро организовал поход в Новогрудский замок и у хромого просто не хватило времени, чтобы разобраться в ней. На тот момент он посчитал, что если эти часы являются единственными в мире и в дело вмешивается один из крупнейших антикваров в Петербурге, то нельзя не использовать представившуюся вдруг возможность. Правда, позже вся эта затея стала казаться ему бессмысленной тратой времени. В течение многих месяцев Шишкин не мог отыскать даже мизерной зацепочки: словно и не было никаких часов вовсе, а если и были, то навсегда канули в Лету. И вдруг этот репортаж в новостях о падении Эммы Петровой и её фотография пятнадцатилетней давности, на которой у неё за спиной висят эти часы. Тогда хромой долго думал стоит ли связываться с Шишкиным, но поразмыслив пришел к выводу, что без него не сможет провернуть дело. Ведь мало заполучить их, на них надо будет найти покупателя, которого тот давно отыскал. Вернее, Добролюбов сам вышел на Шишкина, пообещав тому хорошее вознаграждение. Хромой же придумал еще более заманчивую схему, учитывая возможности последнего, но внезапно наткнулся на препятствие, наличие которого ему даже в голову не пришло – порядочность и забота о деловой репутации Шишкина.

«Старый чистоплюй! – раздраженно думал хромой – Такое дело запорол! Надеюсь, теперь ангелы ему в раю псалмы поют!»

Потом он стал пересматривать свои записи и рисунки, сделанные в экспедиции, и сравнил тщательнейшим образом петроглиф, найденный на камнях храма с изображением циферблата на фотографии Эммы Петровой. Да, ошибки здесь нет! Действительно совпадает каждый знак, каждая черточка и каждая точка. Сомнений быть не должно – это они, старинные часы работы Ганса Урбана.

«Шишкин сказал, что их цена на рынке антиквариата может достигнуть полмиллиона долларов – размышлял хромой. – Этих денег хватит на всё, что нужно!»

Однако так он считал до тех пор, пока не удалось распутать те самые клубочки, которые обнаружились в архиве и в интернете. Теперь же он понял, что эти часы могут дать значительно больше. Более того, уже некому помешать ему в осуществлении его планов: Шишкин мертв, а Воробьева в этом деле интересовала лишь возможность дополнить каталоги и написать книгу.

Раздумывая над тем, как действовать дальше хромой решил, что постарается добиться встречи с Эммой. Разумеется, в палату к знаменитой балерине его никто не пустит, а это означает, что ему придется выслеживать её в больничном парке. Конечно, если она будет выходить на прогулки. Остается надеяться, что да. Это случай, обстоятельства, к которым придется пристроиться по ходу.

«О часах заикаться не стану – решил он. – Это сразу вызовет подозрения, что чревато провалом всей операции. Я попробую навязать ей своё участие и дружбу. Надо сблизиться с ней так, чтобы она начала доверять мне. В крайнем случае, надавлю на жалость к ней или к себе. Должно сработать. Когда это случится надо аккуратно напроситься в дом. Ведь она родом из Минска, а её родители и дед до сих пор там и живут. И вот там в дружеской атмосфере как-бы невзначай упомяну о часах. А может быть, судьба улыбнется мне: я увижу их там! О, это был бы класс! Тогда и говорить не придется. Ну а если такого не будет, то придется повозиться. Это вероятнее всего, потому что часы наверняка в Лондоне (в новостях говорили, что она там живет). Тогда мне нужно разработать план, как добраться до них. Но об этом подумаю после. Сейчас надо исходить из того, что имеешь: их обладательница пока в Минске. Кроме того, действовать в некоторых аспектах дела придется по обстоятельствам».

Хромой прислонился к стенке вагона и закрыл глаза. Подняв воротник пальто, он втянул голову в плечи. Давая себе небольшую передышку, он постарался заснуть. Но важность предстоящего дела держала его в напряжении, поэтому в мыслях он снова и снова возвращался к нему. Он долго смотрел в окно на убегающие назад поля. Они еще были покрыты снегом, только кое-где мелькали черные проталины. На редкость унылый пейзаж для человека вынужденного несколько часов трястись в поезде, но на хромого он, наконец, стал наводить сон. Сон спокойный и долгожданный, но длившийся всего минут двадцать. Под равномерный стук колес он спал до тех пор, пока его вдруг не разбудил пронесшийся мимо встречный поезд.

«Надо было осмелиться, наконец, и лететь самолетом – раздраженно подумал хромой. – Черт возьми эту мою аэрофобию! И откуда она у меня взялась?!»

Он вздохнул и зевая, попробовал устроиться поудобнее, но уснуть снова долго не мог. Нащупав в кармане пальто обрывок журнальной страницы, хромой несколько секунд внимательно перечитывал электронный адрес Добролюбова. Совсем скоро он заставит этого южноамериканского богача раскошелиться! Надо только тщательнее продумать все детали плана. Ведь на то, чтобы войти в доверие к Эмме, ему понадобится время. Не день и не два, а это означает, что придется задержаться в Минске. Денег на гостиницу или аренду комнаты у хромого не было, поэтому он решил, что придется ночевать на вокзале. Хоть он и жил давно в этом городе, уже много лет его ничего с ним не связывало: остановиться было негде. Впрочем, перспектива провести несколько ночей на вокзале совсем не пугала его. Это мелочи жизни. Ему и не такое приходилось терпеть.

«Ничего, теперь всё изменится – подумал он, аккуратно вернув журнальный обрывок в карман. – Должно измениться, ведь выход есть. Я нашел его, наконец!»

Впервые за долгое время он почувствовал облегчение. Казалось, что даже усталость, давно ставшая привычной, вдруг сменилась приливом сил. Еще пару минут назад мысли о предстоящем деле заставляли его напрягаться и нервничать, но вот этот обрывок страницы с адресом Добролюбова мгновенно перевернул душу хромого, потому что слишком ясно тот осознал, что все страдания закончатся совсем скоро.

Тихо улыбаясь самому себе, он снова закрыл глаза. На этот раз ему удалось заснуть и во сне он увидел себя мальчишкой лет десяти-двенадцати. Он стоял в кругу таких, как он сам ребят, взявших его в плотное кольцо. Они смеялись и тыкали в него палками, стараясь ударить, как можно сильнее. «Хромоногий урод» – то и дело выкрикивал кто-нибудь из них и ему сразу же подражали все остальные. Ощетинившись, он начал размахивать своей тростью, но кольцо постепенно сжималось. Страх быть избитым и униженным заставил хромого соображать быстро, и он совершил мгновенный выпад рукой. Он достал ее из кармана, взметнув над головой большой змеёй. Он начал размахивать ею во все стороны, заставляя гадюку извиваться и шипеть. «Если не уберетесь отсюда – заорал он, оглядывая чуть отступивших назад мальчишек, – я швырну её в первого, кто подойдет ко мне! Её яд убивает мгновенно. И пикнуть не успеете! Так, что проваливайте! Ну, чего уставились?! Кыш отсюда!». Взмахнув змеей, хромой со смехом смотрел вслед улепетывающей шпане. «Придурки! Она абсолютно безопасна» – подумал он, опуская змею на землю.

Поезд дернулся и хромой проснулся. Зевнув, он потер глаза и взглянул на часы. Они показывали полтретьего ночи. Еще можно поспать, поэтому он поменял положение, выпрямив затекшие ноги и сунул под голову собственную шапку. В этот момент он пожалел о том, что не взял постельное, но просить теперь не стал.

– Все изменится – пробормотал он, как заклинание и снова крепко уснул.

Хромой проспит спокойно до полпятого утра, когда проводница разбудит его, аккуратно прикоснувшись к плечу. Через десять минут он выйдет из поезда на центральном вокзале города Минска. В этот день ему предстоит выяснить в какой больнице лежит Эмма Петрова, для чего придется применить все свои способности. Ведь надо будет хитростью и ложью выудить сведения о знаменитой балерине, потому что, как правило, информацию о таких людях, как она, дают крайне неохотно. Но хромой умел мастерски выпутываться из таких ситуаций, где требовалось заговаривать людям зубы. Сплетая паутину из слов, он умел долго водить человека вокруг и около таким образом, что в один прекрасный момент тот и не замечал, как ответил на главный вопрос. Потом его собеседник мог сам не понимать, почему он вдруг рассказал то, о чем хотел умолчать. Это свое мастерство хромой оттачивал много лет. Когда-то еще в детстве он сообразил, что сумеет выжить со своим увечьем в толпе озлобленных мальчишек, если научится обманывать их, выстраивая ловушки из слов. Они заменили ему кулаки. Потом он понял, что во взрослом мире ситуация, в общем, ничем не отличается и продолжил жить так, как научился с детских лет. И вот сейчас, когда, наконец, он нашел свой способ избежать беды и выйти из тупика, хромой с наслаждением снова расставит свои ловушки, чтобы уже к вечеру этого же дня точно знать больницу, в которой лежит Эмма.

Но еще несколько дней подряд он потом будет бродить по больничному парку, высматривая её. В определенный момент хромой даже успеет отчаяться, решив, что она не выходит на прогулки. Он тогда будет пытаться проникнуть в палату, но и это окажется невозможным для него, несмотря на хитрость и мастерство, которые он применит для этого. Он изо дня в день и из ночи в ночь будет дежурить у входа, изображать посетителя, журналиста, поклонника. Будет сочинять драматические истории. И в одни прекрасный момент судьба, наконец, вознаградит его за упорство. Он увидит её и с этого момента Эмме будет суждено стать жертвой его изощренной и жестокой игры.

 

Глава 7

 

Избегая журналистов, Эмма не выходила из палаты. Она много времени проводила в размышлениях о прошлом, но боясь думать о будущем. Ведь, так или иначе, её балетная судьба уже сложилась и танцевать еще более пяти лет едва ли было возможно. Она хорошо знала это, и совсем не требовала от судьбы каких-либо привилегий для себя. Но уйти со сцены вот так, упав прямо во время выступления, оказалось для неё тяжелым ударом. Как-будто на полном ходу её вдруг жестоко выбили из седла.

«Предательская боль – с отчаянием думала она. – Как долго я пыталась игнорировать тебя! Как хотела перебороть! Но ты всё-таки сумела испортить последние годы моего пути».

Эмма вспоминала, как приходилось глотать обезболивающие, чтобы станцевать спектакль. Вначале они очень неплохо помогали, и проблема не казалась ей слишком уж серьезной. Танец был сутью Эммы, поэтому она с трудом представляла, что существует что-то, что может вырвать из неё душу. Ей просто хотелось стать выше обстоятельств и дотанцевать свою жизнь до конца. И она танцевала, сжав зубы и собрав волю в кулак. Изнемогая от усталости и боли, она выходила на сцену, чтобы зрители могли наслаждаться чудом Белой Птицы. Но никто даже не догадывался, что у этой Белой Птицы давно надломаны крылья.

Обращаясь за помощью к врачам, Эмма с надеждой ожидала, что с проблемой можно справиться, что спину еще можно восстановить. Однако все они вместе и каждый в отдельности настаивали на операции. Но что означала такая операция для неё? Она означала, что пора ставить точку. Дальше пути нет. Дальше стена, которую она уже сможет перейти. И Эмма тянула.

«Пусть я сильно рисковала, – думала она – постоянно откладывая операцию. Зато вырвала у судьбы целых два года!»

В эти дни она почему-то не раз вспомнит свои собственные слова, сказанные Сергею вовремя одной из их встреч в Петербурге: «…иногда мне становится страшно. Кажется, что зазеркалье втягивает куда-то в бездну и отражение часов становится размытым. Танцующие люди на стрелках видятся какими-то скорчившимися, сломленными. Этакими уродцами, вызывающими страх».

И это была правда. С некоторых пор Эмме перестал чудиться её идеальный танец. Тот, который существовал то ли в детском воображении, то ли был частью чего-то реального, но пока необъяснимого. Кто знает? Так или иначе, он исчез. Растворился в пугающих образах, словно предсказывающих близкое и неизбежное начало конца. Предсказывающих то жуткое падение, на глазах у зрителей.

«Всё, что должна была станцевать, ты станцевала – как-будто бы предупреждали они. – Тебе больше нечего показать и отныне настает чужое время. Время тех, кто идет вслед за тобой. Не попросить, не украсть его нельзя».

Эмма сидела подолгу у окна и смотрела, как за стеклом качаются голые ветви березы. Её охватывало чувство потерянности, от которого было не за чем спрятаться. Почувствовав себя вдруг ненужной и беспомощной, она понимала, что покинув больничные стены, шагнет в пустоту и бессмысленность. Ведь уже не нужно будет спешить на репетиции, разучивать новые партии, проводить театральные сезоны и гастрольные туры. А это и было то главное, на чем строилась её жизнь. Это был стержень. Ниточка в бусах. Порвалась она и рассыпались бусы на мелкие горошины-бусинки.

Только теперь Эмма начала понимать, что страшные сны, преследовавшие её после операции, родились из её собственных предчувствий. Ведь рано или поздно ниточка должна была порваться. Нельзя тянуть за неё бесконечно долго. Нельзя игнорировать очевидное. Дедушкины часы, возможно, отражали в зеркале только то, что Эмма давно знала сама. Но зная, сделала свой выбор.

Доктор сказал, что она должна изменить свою жизнь. Конечно, так и будет. От этого уже никуда не денешься. Возможно, скоро ей придется уехать в Лондон. Ведь там её дом, но при мысли о такой перспективе Эмме стало грустно. Еще неизвестно, как к её отъезду отнесется Сергей. Да, в общем, не только к отъезду. Что если у них все пойдет наперекосяк? Ведь теперь она уже не та Эмма Петрова, с которой он познакомился в Петербурге! Ему придется видеть перед собой не прекрасную уверенную женщину, излучающую радость, а ту другую, которой предстоит долго восстанавливаться после операции, учиться жить по-новому, преодолевать трудности и вновь искать себя на каком-нибудь, может быть, абсолютно не связанным с балетом, поприще.

Не то, чтобы Эмма не поверила в любовь Сергея. Просто всё изменилось так резко и так болезненно, что она растерялась. Порой, ей казалось, что черная полоса затронет и их отношения, поэтому ей хотелось попробовать оградить их обоих от этого. Ведь, когда порвана ниточка, не на что нанизывать бусинки. Именно потому она сделала то, чего Сергей как-раз никак не мог ни понять, ни принять – отгородилась молчанием, как стеной. Эмма верила, что это лучше, чем изо дня в день плакаться ему в жилетку и сетовать на то, в чем он помочь ей не может. В жизни есть решения, которые человек может принять только сам. Такие партии, в которых невозможно опереться на партнера. И она была благодарна Сергею за понимание, за терпение, за помощь, за деликатность. За это Эмма полюбила его еще сильнее. Она видела, как он осторожно пытается вытащить её из «раковины» и безумно хотела бы помочь, опасаясь, что этот сложный период отдалит их друг от друга. Пойди она навстречу, им намного стало бы легче. Ведь всё, чего он ждал от неё – разговор по душам. Но как-раз к этому Эмма была не готова. Была не готова описывать, как через боль выходила на сцену и как падала за кулисами в обморок. Как перестали помогать обезболивающие таблетки и пришлось переходить на уколы. Тогда бы она должна рассказать, как не могла уснуть по ночам, вздрагивая от скрутившего спину спазма. А если и засыпала, то просыпалась от приснившегося кошмара. Того, который стал явью на дорогой её сердцу минской сцене. И еще много всего надо было бы рассказать ему. Восхищение зрителей давалось ей высокой ценой.

Но ведь этот путь она выбрала сама! Еще маленькой девочкой, когда родители привели её в балетную школу, Эмма почувствовала, что это её. Уже тогда танцевать стало потребностью, а позже самой сутью. Никогда никому она не жаловалась на трудности выбранного пути. Ни тогда, когда делала первые шаги. Ни потом, когда стала одной из лучших балерин мира. Но все эти годы Эмма четко знала куда и зачем идет. Сейчас же она столкнулась с препятствием, которого не могла понять. Как бороться с трудностями, если не знаешь куда идти?

За всеми этими размышлениями Эмма проводила в палате много времени, отвлекаясь лишь на лечебную гимнастику и беседы с Сергеем. Но однажды он принес ей неброское серое пальто с капюшоном и предложил прогуляться в парке. С этого дня они стали вдвоем бродить по дорожкам, но иногда она предпочитала остаться одна. В те дни она не заметила, что за ней следят. Не увидел этого и Сергей. Эмма обнаружит это позже, а тогда, как ей казалось, никто и ничто не нарушало её одиночества. Журналисты, день и ночь дежурившие в холле, так и не догадаются, что маленькая невзрачная девушка в сером пальто и с тростью в руках и есть Эмма Петрова.

В те дни еще не раз она поймает себя на мысли, что всегда думает лишь о прошлом. Почему-то Эмме не хватало мужества, наконец, позвонить своему импресарио. Она разговаривала с ним лишь однажды, попросив отсрочку в решении своих проблем. И тот терпеливо ждал.

«Уже скоро мне будут не нужны его услуги» – думала Эмма, вспоминая, как наняла его двенадцать лет назад. Тогда он уже был одним из лучших в своем деле, а за долгие годы работы у нее сумел стать хорошим другом. Эмма знала, что в отличие от неё растерянной, он не сидит сложа руки и не предается размышлениям. Он действует. Скорее всего, к их первой после случившегося встрече, он уже будет располагать несколькими вариантами своего видения проблемы и её решения. Возможно, со временем всё устроится. Ну, в самом деле, неужели одна из лучших балерин мира окажется никому не нужна? Об этом Эмме было даже страшно подумать. И именно это сильнее всего держало её в напряжении, вызывая бессонницу и печаль. Быть может, попросив своего импресарио об отсрочке, она подсознательно боялась услышать, что никто не заинтересован в ней. Пока она не знает реального положения вещей, надежда остается. Но откуда все-таки у успешной и бесконечно талантливой балерины, покорившей весь мир, взялась эта неуверенность в себе? Возможно, психологи сказали бы, что она «родом» из детства. Эмма хорошо помнила, как непросто ей было поверить в собственный первый успех. Всегда ей казалось, что прыжок мог бы быть выше, а шаги легче. Казалось, что музыка сильнее её движений, сильнее танца. Что она не так воздушна, не так грациозна, как должна быть. Ведь даже идеально выполненные элементы еще не означают, что и сам танец идеален. Он не есть набор элементов. Такая высокая степень самокритики была присуща Эмме с ранних лет. Даже тот грандиозный успех, что пришел к ней много лет спустя, не изменил её. За чудом Белой Птицы и сиянием голубого бриллианта, по-прежнему, скрывалась сомневающаяся в себе девочка.

«Уже совсем скоро придут новые танцоры – думала Эмма. – Возможно, они станцуют лучше нашего. И так и должно быть. Но так больно уходить, не закончив прыжок. На полпути, за секунду до конца. Как там было?

 

 

О, сколько бы я ещё могла станцевать за тот, пусть небольшой, промежуток времени, что у меня отняла боль! Время. Оно властитель всего на Земле. Какими бы достижениями не прославил себя человек, время обратит их либо в вечность, либо в миг».

Но, конечно, Эмма понимала, что за всеми этими мыслями навсегда не получится спрятаться от реальности. Так или иначе, с ней придется иметь дело, какой бы она не была. Однако пока у неё еще есть время на то, чтобы собраться с силами и принять всё то, что приготовила для неё судьба. Сделав резкий поворот, она вернула её в начальную точку пути. Каким он будет? Куда ведет? С чем придется столкнуться и хватит ли у неё на это сил? Все эти вопросы требовали ответов, но Эмма боялась пока искать их, предпочитая отвлекаться рассказами Сергея о его семье, о книгах, которые пишет и которые написал, о дедушкиных часах и о неожиданно найденных благодаря им родственниках в Мексике. От этих бесед ей становилось чуточку легче, потому что они давали ощущение того, что вместе с её падением мир не рухнул. Все вокруг шло своим чередом, словно большому миру нет дела до драм маленьких людей. Ведь они происходят каждый миг то здесь, то там на Земле, и она не сходит с орбиты. Наверно потому переживая каждый свою, мы все равно вынуждены двигаться дальше.

Пока живем.

 

Глава 8

 

Впервые хромого человека Эмма увидела в самом дальнем уголке больничного парка. После операции прошло две недели и врач рекомендовал ей понемногу увеличивать двигательную активность, поэтому теперь она гуляла дольше. Если первое время Эмма старалась не уходить далеко от корпуса, то теперь любила бродить по дорожкам и сидеть в беседке, расположившейся в самой глубине парка. Первые апрельские дни были теплыми, солнечными, что особенно сильно гнало её из палаты. Стараясь спрятаться от журналистов, Эмма, как всегда, выходила через запасной выход со двора и направлялась в самый дальний уголок парка. Там почти не было людей, да и в сером пальто с капюшоном в ней с трудом можно узнать знаменитую балерину. Вот там-то и встретился ей впервые хромой человек. Он то неотступно следовал за ней, то сидел на скамейке, наблюдая за тем, как она проходит мимо, опираясь подобно ему самому на трость. Иногда Эмме казалось, что вот-вот он заговорит с ней, настолько пристальным становилось его внимание. Но в другой раз он держался чуть в стороне, словно опасаясь быть замеченным. В те дни Эмма не придавала особого значения его появлению. Возможно, этот хромой человек также восстанавливается после болезни, как и она сама? Или, скажем, он узнал её, но стеснительность и чувство такта не позволяют ему потревожить её в сложный момент. Правда, позже это все же стало казаться странным. Если он не собирается заговаривать с ней, то почему всегда ходит по пятам?

Но тогда Эмма была погружена в себя. Попав в круг невеселых размышлений, она никак не могла найти из него выход. Еще в те дни ей безумно хотелось поплакать на плече Сергея. Она представляла, как он гладит её по голове, словно маленькую девочку. Говорит какие-то слова, но при этом боялась, что он увидит в её глазах растерянность и страх. Она понимала, что больше никогда не узнать ему той Эммы, что была до падения. Ах, как жаль, что так поздно они повстречались! Когда шаги ее были легки, а жизнь заполнена танцем. И так жаль, что до падения они так мало узнали друг друга! Зарождающаяся любовь, как пугливая птица, может упорхнуть, столкнувшись со слезами и болью вместо ожидаемого счастья. Но так не хотелось Эмме спугнуть её. Так хотелось уберечь, оградить, защитить. И она продолжала молчать. Молчать, чтобы не омрачить печалью её свет. Излить бы свою душу кому-то, кого не страшно потерять! Так люди иногда рассказывают о себе случайным попутчикам.

В тот день она вновь гуляла в парке. Ходил за ней и её неизменный провожатый. Он постукивал тростью по дорожке, то и дело пропадая за очередным её изгибом, чтобы уже спустя мгновения появиться вновь. Невысказанные слова жгли Эмме душу, поэтому она вдруг резко обернувшись, остановилась. Хромой тоже остановился, уставившись на нее долгим взглядом. Этот взгляд показался ей жутким.

 – Что вам нужно? Зачем вы преследуете меня? Вы журналист? Гоняетесь за сенсацией?

– Теперь мы с вами родственные души – сказал он. – Я родился хромым, поэтому сейчас могу понять вас, как никто другой.

– Моя хромота временна – возразила Эмма.

– Не делайте вид, что не поняли меня. Вы никогда больше не сможете танцевать. Но вы еще не знаете, что им здоровым, сильным нет дела до вашей беды. Они не знают, каково это всегда осознавать свою непохожесть. Для них возможно всё. Всё достижимо. Надо только приложить усилия. Они никогда не поймут, что означает всегда ощущать границу, за которую ни за что не заступить.

Эмма прищурилась. Эти слова задели её за живое.

– Я изгоем был всегда – не унимался хромой. – Отныне вы им станете тоже. И чтобы вы не строили иллюзий, скажу вам, что на вас будут смотреть: добрые с жалостью, сильные с равнодушием, циничные философски, злые и глупые с презрением, некогда завидовавшие вашим успехам с плохо скрываемой радостью. Приходилось ли вам видеть, как люди умеют маскировать свои истинные чувства? Нет? Скоро увидите! Увидите и поймете, что во всем том наносном и фальшивом, что будет вас окружать, вы никогда уже не узнаете, чего стоите на самом деле. Они оттолкнут вас, невзирая на прежние заслуги. А знаете почему? Теперь для танца вы негодны, а значит, больше не принадлежите этому миру. В нем теперь вы балласт, который необходимо сбросить поскорей. Какой прок в хромой балерине? Еще пару статей напишет о вас какой-нибудь пронырливый журналист из тех, что толпятся сейчас в больничном холле. Ну, может быть, кто-нибудь сделает репортаж на ТВ для поднятия собственных рейтингов. И всё! А дальше? А дальше вас потиху начнут забывать и тогда, как собственно уже и сейчас, вы останетесь наедине со своей бедой. Одна, одна. И еще – не надейтесь на любовь. Она вам не поможет. Любовь легко может превратиться в предательство, не выдержав сложностей. Верность в горе – дорогая штука. Она редко встречается.

– Зачем вы мне всё это говорите? – попыталась запротестовать Эмма.

Слезы душили её. В каждом слове она вдруг стала видеть жестокую правду, сокрытую доселе пеленой все еще теплящихся надежд. Ту правду, которую она так долго гнала от себя, стараясь не думать о ней. Стараясь не замечать. Но хромой попал в точку. В самое болезненное, уязвимое место.

– Но знаете, что позволит вам быть выше судьбы? – вкрадчиво спросил он. – Той судьбы, которая ждет всех, кто отвергнут.

Он тут же ответил сам, не позволив несчастной Эмме поразмыслить. И пусть отыскать решение она пока не могла, не могла за тоской увидеть свет в конце туннеля и понять, что её положение вовсе не так безнадежно, как пытается его нарисовать хромой. Понять, что не стоит мазать мир только черной краской, что не все люди черствы и равнодушны, что многие способны на великодушие и сострадание, что многие готовы протянуть руку помощи, откликнуться на чужую беду. Обо всем этом она поразмыслить не успела, ибо хромой очень быстро подсунул ей свой единственно-правильный ответ:

– Деньги.

Эмма удивленно уставилась на него, и он усилил натиск:

– Перестаньте! Вы же не ребенок и прекрасно понимаете, что деньги дают свободу. Свободу и большие возможности. А в нашем с вами положении особенно.

Эмма хотела заметить, что никакие деньги не вернут ей возможность танцевать, но хромой опередил её:

– Да, да. Верно, танцевать вы уже не сможете, но имея деньги, станете хозяйкой положения. Вам не нужно будет смиренно просить участия, ибо перед вами будут сами открываться любые двери! Вы не представляете свою жизнь без балета? Прекрасно! Создайте собственную школу танцев! Большую настоящую школу! Такую школу, в которой будут мечтать учиться все самые талантливые дети! Бог ты мой и это ли единственный путь?! Их сколько угодно, но все они начинаются с больших денег.

– У меня нет больших денег – сказала Эмма, собираясь уйти.

Она почувствовала себя опустошённой. Словно этот разговор высосал из нее всю энергию и лишил последних сил. Она хотела поскорее избавиться от навязчивого участия этого хромого человека, поэтому направилась в палату со всей быстротой, на которую была способна. Постукивая тростью по дорожке, Эмма вскоре скрылась за её изгибом.

– У вас теперь есть самый понимающий друг – удаляясь, слышала она голос хромого. – Я готов помочь вам. Если мы будем поддерживать один одного, то заставим этот равнодушный мир считаться с нами.

Он долго говорил ей вдогонку, но преследовать не стал, решил дать немного времени на то, чтобы посеянные им зерна сомнений и страха, проросли. Хромой был бы счастлив, узнай он, насколько глубоко подействовала на Эмму его психологическая атака.

Сергей, навестивший её два часа спустя, впервые столкнулся с резкостью и раздражением Эммы. Такой он еще ни разу её не видел. Но, как и прежде стараясь отвлечь её от грустных мыслей, он попытался вновь заговорить о храме в Новогрудской крепости, показать фотографии, описать свои необычные ощущения от пребывания в её таинственных развалинах.

– Когда ты поправишься, то увидишь всё сама – снова повторил он. – Увидишь и почувствуешь.

– Прекрати издеваться надо мной – со слезами на глазах вдруг выкрикнула она. – Я два шага по палате могу сделать с трудом, а ты описываешь, как я буду лазить по полуразрушенной башне!

Сергей растерялся лишь на секунду. Он ожидал подобного срыва, хотя и отдавал должное её мужеству. Все это время Эмма держалась с поразительной стойкостью. Однако слишком долго и глубоко она старалась загонять стресс, не давая ему выхода. В этот момент он впервые видел её плачущей и понимал, что сейчас должен сам взять ситуацию под контроль. Обняв, он крепко прижал ее к себе.

– Как я буду жить дальше? – рыдала она и кулачками била Сергею в грудь. – Как?

– Прекрасно будешь жить – спокойно ответил он. – Сначала ты выйдешь за меня замуж, а потом начнешь мучить танцами какую-нибудь талантливую девчонку.

От неожиданности Эмма захлебнулась собственными слезами и закашлялась. Сергей осторожно постучал ей по спине, ожидая пока она придет в норму.

Минуту спустя её глаза уже сияли. Она сидела, отклонившись на высокие подушки и вертела на пальчике тоненькое колечко с голубым камушком. Казалось, сгустившиеся над судьбой тучи, начали рассеиваться, и вдалеке снова мелькнули солнечные лучи.

– Я тебя обожаю – защебетала она. – И знаешь, что? Обещаю, вскарабкаюсь хоть на четвереньках на твою гору Миндовга!

– Лучше всё-таки на двоих.

– Кстати, а ты ведь так до сих пор и не видел часы! Давай, я скажу деду, чтобы он показал их тебе?

Сергей только улыбнулся. Его предложение произвело такой феерический эффект! Вот уж правда, женщина есть женщина! Что тут скажешь.

– Нет – возразил он. – Тебя выпишут совсем скоро, и мы вместе поедим к деду.

– Правильно. Устроим семейный ужин и объявим им, что мы помолвлены! Так?

– Ну, разумеется.

Но в эту ночь Эмме снился страшный сон. Хромой человек преследовал её, размахивая тростью. Он что-то кричал. Вначале Эмма не могла разобрать слов. Она старалась идти быстрее, но дорога была неровной ухабистой. Болела спина, а ноги почти не слушались её. Она искала опору, но вокруг были одни цветы. Слишком много цветов! От них распространился сладкий удушливый запах, и Эмме порой казалось, что она вот-вот потеряет сознание.

«Беги от него! Беги пока не поздно!» – подгонял её внутренний голос и из последних сил она спешила прочь.

– Никому ты не нужна! – кричал хромой. – Ты балласт! Тебя забудут, и ты останешься одна! Только я твой друг! Только я способен тебя понять! Мы похожи, а похожим людям надо держаться вместе!

Эмма упала, но встав на четвереньки, продолжала ползти вперед. Сбив колени и ладони, он видела на земле следы собственной крови.

– Деньги! – кричал хромой. – Ты дашь мне деньги! Деньги…

Вот уже он настиг её и попытался схватить за шиворот, как блохастую кошку. Эмма закричала и проснулась.

В палате слабым светом горел ночник. В окно, как в зеркало, гляделся серебряный рожок молодого месяца. Эмма прислушалась, как по отливам барабанят капельки дождя и где-то за пределами больничного парка шумит ночной город. Отсюда казалось, что он шуршит миллионами бумажных листов. Какое-то время её еще держал в железных тисках приснившийся кошмар, но осознав безопасную реальность, она облегченно вздохнула. Засыпая вновь, она уже улыбалась, видя в мечтах лицо Сергея.

 

 

Глава 9

 

В следующий раз встретить Эмму в парке хромому удалось только через два дня. Блуждая по дорожкам, он ругал себя за то, что был излишне настойчив и прямолинеен. Это могло напугать её. А если так, то теперь она будет избегать встречи с ним и возможно даже больше не выйдет на прогулку. Хромой безумно боялся этого, потому что другой возможности видеть её у него нет. Конечно, он пытался прорваться в палату, но знаменитую балерину тщательно охраняли от возможных вторжений со стороны и даже его красноречие не помогло ему обхитрить, все время дежуривших у двери, амбалов. Вернее, обмануть их у хромого получилось в два счета, но прорваться к Эмме в палату они все равно не дали. На все «ловушки» хромого они, как роботы, отвечали: «Никому кроме родителей и жениха входить не разрешено». Не раз он пробовал подобрать подходящий момент и проскользнуть мимо них, но охранники профессионально исполняли свои обязанности. Таким образом, единственным способом встретиться с Эммой так и осталась возможность увидеть её в больничном парке.

Два дня подряд он бродил по нему с утра до вечера, ругая небеса за то, что внезапно испортилась погода и пошел дождь. Ведь он тоже мог быть той причиной, по которой Эмма предпочитает оставаться в палате. Именно поэтому, когда на третий день его безрезультатных блужданий выглянуло солнце, хромой еще с большей надеждой стал всматриваться в гуляющих по парку женщин, стремясь увидеть уже знакомое ему серое пальто с капюшоном. Начиная отчаиваться, он оглядывался по сторонам.

И вдруг удача улыбнулась ему, когда ковыляя с поникшей головой мимо беседки, он вдруг увидел Эмму, сидящую в ней. Они читала книгу. Хромой почувствовал внезапный и сильный прилив радости, ведь он не только смог отыскать её в парке, но и добиться того, чтобы она махнула охраннику, запретив тому вмешиваться.

– Вы вновь одна? – спросил хромой, прислонившись к беседке. – Жених не гуляет с вами?

– Я не уверена, что должна отвечать – резко сказала она и хромой испугался, что сейчас Эмма потребует оставить её. Амбал неподалеку напрягся и приготовился действовать.

– О, Эмма не нужно защищаться и играть – поспешно сказал хромой. – Со мной вы можете быть самой собой.

Он проковылял вокруг беседки и сел с ней рядом. Осмелившись взять Эмму за руку, хромой поднес её к губам. Краем глаза, он видел, что этот рискованный жест не ускользнул от внимания охранника, но Эмма снова отрицательно покачала ему головой. Сейчас хромой вдруг подумал о том, что совершенно не помнит видел ли его, когда встречался с ней здесь два дня назад. Хотя, в общем, какое это имеет значение.

«Я не должен отвлекаться на пустяки» – одернул он себя и сказал, глядя Эмме в глаза:

– О, я понимаю, как вы боитесь ранить человека, которого любите, своими страхами и болью. Вы не хотите, чтобы жалость взяла верх над чувством более светлым, радостным, пока не омраченным никакими тяготами жизни. Вы словно чувствуете себя виноватой, что вместо ожидаемого счастья принесли печаль.

– Вы правы – дрожащим голосом прошептала она. – Ведь мы встретились так недавно и еще совсем не успели узнать друг друга.

– И вновь скажу, что понимаю вас! – хитро и вкрадчиво сказал хромой. Немного помолчав он добавил, как-будто заглянув прямо в душу Эмме – Неокрепшая любовь, не познавшая вкуса горечи пуглива, как птица.

– Нет, нет – неожиданно запротестовала она. – Я не хочу так думать. Я гоню от себя такие мысли, потому что верю своему жениху. Не пытайтесь возродить мои сомнения. Вчера я окончательно избавилась от них.

Эмма взглянула на подаренное Сергеем кольцо, что не ускользнуло от внимания хромого.

– Пару дней назад вы сказали мне – добавила она, – что верность в горе – дорогая штука и редко встречается. Надеюсь, мне повезет: я буду счастливее многих.

Хромой промолчал. В этот момент он понял, что избрал неверную тактику. Эмма обладала весьма устойчивой психикой и довольно твердым характером. В прошлый раз ему удалось вывести её из равновесия, но за те два дня, что он не видел её, она сумела восстановить его. Казалось, что посеянные им зерна сомнений и страха, легли в неподготовленную почву. Только сейчас хромой осознал: чтобы войти в доверие к Эмме нужно жалеть не её, а себя.

– Вы знаете, дорогая Эмма, ведь я так и не научился видеть в людях хорошее. В прошлый раз я много говорил вам о том, что мир жесток и груб. Я прекрасно знаю, что я сам подозрителен и резок. Наверно я стал таким еще в детстве, когда приходилось защищаться от нападок и унижений. За всю мою жизнь у меня не было ни одного друга.

Хромой встал и опираясь на трость, потоптался на месте, делая вид, что собирается уйти.

– Простите дорогая Эмма, если обидел или разнервировал вас. В прошлый раз мне показалось, что я вижу перед собой родственную душу. Мне хотелось только участия. Всего лишь капельку дружеского участия.

Хромой тяжело вздохнул и сделал многозначительную паузу, во время которой внимательно наблюдал, как изменилась Эмма в лице. Вот теперь он, наконец, попал в точку, потому что мгновение спустя она сама предложила ему не торопиться и снова сесть.

– О, Эмма – осторожно сказал хромой, желая закрепить свой небольшой успех. – Наверняка наша первая встреча оставила у вас неприятное впечатление обо мне. Вы сочли меня жадным, не так ли? Подождите, не отвечайте сразу. Вначале я попробую объяснить. Ведь тогда я говорил о деньгах, которые дают человеку свободу. Особенно человеку, чьи возможности ограничены непреодолимыми обстоятельствами. Но я не имел ввиду свободу личности. Я не утверждал, что они могут спасти от одиночества, тоски и неизлечимых болезней. Я не уверял, что они гарантируют истинную любовь, ибо её нельзя купить. Как нельзя купить и дружеское участие, о котором я молю вас. Но так странно устроен наш мир. Поймите Эмма, от вас мне нужна только капелька дружеского участия. Неужели вы, будучи успешным и обеспеченным человеком, отвергните больного и нищего? Вы в самом деле сможете оттолкнуть меня? Это будет выше моих сил.

– Я выслушаю вас.

– В этом я был уверен – он взял её руку в свои. – В этот миг я вновь готов поверить в человека. Позвольте мне иногда встречать вас в парке. Не гоните. Позвольте только беседовать с вами. Забывшись почувствовать, что я наконец узнал, что значит друг.

– Совсем скоро меня выпишут, но пока я здесь, вы можете приходить в эту беседку. Если дни будут солнечные, вы найдете меня в ней. Правда, я редко бываю одна.

– Да? Но я уже второй раз застаю вас в одиночестве?

Эмма встала и опираясь на трость, сделала пару шагов.

– Это скорее исключение, чем правило. Иногда жених дает мне возможность побыть наедине с самой собой. Ведь после падения моя жизнь должна кардинально измениться. Вы знаете, сами, что на сцену я больше не выйду. Мне нужно осознать и принять это. А сейчас прошу извинить меня: я должна идти на лечебную гимнастику.

– Не грустите, милая Эмма. Я могу выслушать вас, если это станет необходимо вам. До свидания. Я буду ждать нашей новой встречи.

Когда взяв под руку охранника, она шла по дорожке, хромой долго смотрел ей вслед. В этот момент он поздравлял себя с этой маленькой победой. Сегодня ему удалось исправить ошибку, допущенную в прошлый раз. Ни в коем случае Эмма не должна бояться его и чувствовать неприязнь к нему. Пусть жалеет, сочувствует, переживает. Как ей будет угодно! Лишь бы не избегала с ним встреч.

«Времени у меня мало – думал хромой, покидая территорию больничного парка. – Надо бы усилить давление. Похоже подолгу сидеть со мной она не станет, поэтому придется поскорее заняться вопросом приглашения в дом. Разводить сантименты некогда, ведь она сказала, что её вот-вот выпишут. Уедет и всё. Потом придется искать – лишняя трата усилий и потеря времени. Сейчас нельзя упустить её!»

Хромой, в самом деле, все рассчитал верно: Эмма сдержала своё обещание и приходила в беседку каждый день, вплоть до выписки. Она терпеливо слушала историю его мытарств, не подозревая о том, что рассказывая о себе, хромой искусно плетет паутину слов, чтобы в конечном итоге Эмма так не смогла узнать его настоящего.

– Я часто думаю, – говорил он – что рано или поздно человека погубят алчность и равнодушие. Эти два порока перевешивают в нем все добродетели. Так скажите на милость из чего же может возникнуть справедливость, если для такого даже предпосылок нет? Я сегодня пойду спать на вокзал тогда, как какой-нибудь вор и подонок не может определиться в какую из ста комнат ему вести свою бабу. О, Эмма, я не идиот: знаю, как устроен мир. Он не меняется тысячи лет. Но самое страшное, не изменится никогда. Какой бы не была форма общественного устройства, сколько бы революций не произошло и какими бы религиями не были одурманены люди. А знаете почему? Всё это не меняет человеческую суть.

– Что же, по-вашему, может изменить её? Бог?

– Бог? Нет. Он всего лишь опасная иллюзия. Вы спросите почему опасная?

– Спрошу.

– Да потому, милая Эмма, что снимает с человека огромную долю ответственности. Ведь мы убеждаем себя в том, что во многом не вольны над собой.

– А вы считаете иначе? Вы думаете, что человек всем управляет сам?

– О, нет. Парадокс, не так ли? Замкнутый круг.

– Считается, что Он дал нам свободу выбора. Это всё проясняет.

– Напротив, путает еще больше, ибо вся эта свобода выбора – пустышка. Яркий фантик. В действительности нет никакой свободы. Из всех возможных вариантов выбора, человек сделает тот, что диктует ему его собственная натура. Мы рабы самих себя.

– Но даже рабы иногда восстают. Всегда можно попробовать измениться, особенно если осознаешь свои недостатки.

– Глупости. Так ли много вы знаете людей, которые осознают свои недостатки? Вы думаете, что скряга когда-нибудь осознает, как мерзко трястись над каждой копейкой, а эгоист вдруг перестанет чувствовать себя пупом Земли? Поймите Эмма, человек будет бороться только с тем, что как раз мешает ему быть тем, кем он является по своей сути. Если у скряги отнять копейку, он сделает всё, что положить в сундук новую, но ему и в голову не придет, что вполне хватит и тех, что осталось. Ведь для такого понимания нужно изменить себя, пойти против своей сути. Я настаиваю, что это невозможно. Ну или почти невозможно.

– Послушайте, в таком случае, вы не оставляете человеку шансов.

– Не оставляю. Более того, я не оставляю их человечеству. Но думаю я так, не потому что не люблю людей. Я делаю это беспристрастно, потому что не вижу выхода. Ну, не вижу я, каким образом можно изменить саму суть! Все наши попытки, начиная экспериментами по улучшению генетики и заканчивая душеспасительными идеями религиозников – чушь. Это как перевязка бинтами гниющей от гангрены ноги.

– Ваши взгляды опасны. Мне они не по душе. Вы строите их на том, что в человеке нет ничего хорошего. Но ведь это не так!

– Есть. Конечно есть – вдруг тихо сказал хромой, задумчиво глядя перед собой и вспоминая что-то своё. – Но оно исчезает. Медленно угасает, потому что ведет слишком уж неравный бой, в котором не одержать победу. И кому-то, так или иначе, придется продать свою душу дьяволу, чтобы любой ценой не позволить ему исчезнуть.

Эмма не ответила. Она наблюдала за тем, как он смотрит в одну точку и не решалась заговорить. Казалось, её собеседник утратил весь свой пыл. Его взгляд стал грустным и в этот момент Эмма единственный раз видела его настоящим. Таким каким ей не суждено будет увидеть его вновь. Он не мог бы даже представить, что вся затеянная им чудовищная игра могла провалиться с треском, если бы не этот момент, когда её сердце сжалось от жалости к нему.

 Хромой еще не раз будет преследовать Эмму. Он будет мастерски завлекать её в ловко расставленные сети собственного чудовищного плана. Он будет клясться в верности самого надежного и понимающего друга, описывать будущую школу танцев и всячески чернить и без того черствый и жестокий мир, в котором Эмме уже не будет места без его помощи и советов. Оказавшись тонким психологом, он многого достигнет на этом пути. Продолжая находить самые уязвимые, самые болезненные точки, хромой будет бить в них с маниакальным упорством, до тех пор, пока не подавит волю Эммы. И она поверит ему. Поверит и снова пожалеет, вспоминая момент, когда видела его настоящим.

Однажды он грустно скажет ей, что ему совсем некуда идти. Скажет, что очень устал жить на вокзале без уюта и тепла. Что хочет хоть один вечер провести в семейном кругу, почувствовать радость домашнего очага. В этом месте хромой, разумеется, пустит скупую слезу и сделает многозначительную паузу, чтобы Эмма острее почувствовала трагизм его положения. Потом он, как талантливый актер, играющий роль, изобразил виноватое выражение лица и извинился за то, что потревожил её. Сделав показательную попытку уйти, он стал хромать сильнее обычного и даже немного сгорбился. Вспомнив, как раньше Эмма не позволила ему сделать этого, он хорошо понимал, что такой прием сработает снова. У подобных ей сострадание не бывает одноразовым, что несомненно очень хорошо для него.

Вот тогда Эмма не только задержала его, но пригласила в гости. Позже она не раз задумается над тем, зачем позволила себе сблизиться с человеком, который так мало расположил её к себе в их первую встречу. Но в эти несколько дней Эмма находилась под влиянием какой-то необъяснимой силы, заставившей её проникнуться бедами этого маленького изувеченного человека.

До роковой ошибки, подобной той, которую совершил доверчивый антиквар Шишкин, останется одна неделя. За эту неделю Эмма покинет больничные стены, а Сергей отправится в Петербург. Необходимость этой поездки возникла, когда однажды Эмма попросила его узнать у Шишкина адрес электронной почты своего мексиканского родственника. Не сумев дозвониться, Сергей решил навестить его.

А в это время хромой будет часто бродить по проспекту, пощелкивая языком и весело посвистывая. В кармане у него теперь лежал не только обрывок с записанной электронной почтой Добролюбова, но и адрес деда Эммы. Предвкушая скорую удачу, хромой почувствует себя увереннее, значительнее. Он нашел выход из трудного положения.

«Осталось совсем чуть-чуть – облегченно вздохнет он. – Еще немного и всё изменится к лучшему».

(Продолжение следует)