Проза

Мама появлялась мягко, почти незаметно. Было интересно ощущать её издали, лёжа за закрытой дверью. Её движения всегда оказывались очень похожими, и от этого улавливание их становилось захватывающим и волнительным, ведь отличия между ними были заметны только Алёше.

После целого дня в одиночестве, почти без всяких признаков жизни, слышалось прикосновение ключа к замку входной двери. Иногда ключ сразу попадал внутрь, иногда ударялся рядом, и за мгновение соскальзывал в нужную сторону. Алёша любил звук движения к замочной скважине – он как будто происходил в нём самом – где-то рядом с сердцем, и перетекал к мягкому гибкому горлу. Иногда звук длился на мгновение дольше обычного – это означало, что мама устала или задумалась о чём-то. А может быть, в подъезде перегорела лампочка, и мама стала такой же, как Алёша – ей это непривычно, как и всем другим. Дверь начинала открываться, появлялась вибрация – лёгкая и нежная. Алёша опускал руку с кровати и дотрагивался кончиками пальцев до тонкого пушистого ковра, за которым ощущалась твёрдость пола. Проходило несколько мгновений перед тем, как вибрация от двери доходила до комнаты, пробегала через неё и попадала под пальцы. Внутри как будто загорался тёплый огонь, а лицо радостно натягивалось улыбкой: через руку проходила любовь – невероятная и сказочная. Мама заносила ногу над порогом: шуршало пальто, её дыхание слышалось отчётливее. Через секунду она становилась на пол квартиры – нежно и всепоглощающе посреди беззащитной тишины. Алёша пододвигался к краю кровати, чтобы дотронуться до пола всей ладонью. Безумно хотелось сползти вниз и утонуть в волнах маминых шагов.

Всё так же шуршало пальто, каблуки ударялись о пол напористо и сухо – но сквозь них просачивалось мягкость движений. Мама спешила – после работы ей всегда хотелось поскорее увидеть сына. Каждый шаг доносил её нетерпение, беспокойство и любовь. Волны от одного шага не успевали затихнуть, когда появлялись волны другого, и уже весь дом был наполнен мамиными чувствами. Больше не надо было прикасаться к полу, чтобы дотронуться до них.

Несколько приятных, но колющих нос запахов – это её духи. Они всегда были одинаковыми, но иногда их оказывалось меньше или больше, чем обычно. Интересно сквозь них ловить запахи мест, в которых она побывала. Сегодня это была весна – на улице мама шла в прохладном свежем ветре, через который носились запахи тысяч новорождённых растений. Едва уловимо доносилась слабая волна маминой работы – её почти полностью сдуло на улице.

Вот уже задрожала ручка комнатной двери... Алёша смущённо отодвинулся от края кровати – ему казалось, что мама догадывается, и теперь может точно узнать, как он трепетно следил за ней, не упуская ни единого её движения. Дверь открывалась, создавая ветер и распространяя его навстречу комнате. Всё далёкое и загадочное становилось близким; мама подходила и обнимала своего сына. Ощущений становилось слишком много - нечеловечески запутанных и странных. Алёша переставал жить как целое существо, и разбивался на тысячи частей, каждая из которых начинала дрожать и трепетать по-своему. От дышащей груди поднималось рыдание, и приходилось изо всех сил напрягаться, чтобы не прошептать маме слова любви и одиночества.

 

Немного позже приходил отец – привычно и всегда одинаково. Это случалось в уже совсем другом мире, который был миллионами явлений. Сквозь открытую дверь кухни шло напряжение. Оно передавалось Алёше, становилось ледяным, заставляло испуганно ждать чего-то. В этот день мама пришла огорчённой; мысли и беспокойства скреблись в её голове, вызывали боль, делали её движения резкими и неловкими. Каждый шаг, прикосновение к кухонной мебели или посуде оказывался ударом, который со скоростью света доносится через стену. Мама находилась рядом с Алёшей, но на самом деле совсем не с ним, а где-то там, в далёких заботах. Теперь она казалась такой, как все остальные, и могла обидеть или сделать больно. Мама не заметит, если её сыну станет плохо. Хотелось закричать, как когда-то давно, в мире без слов, но Алёша знал, что от этого ему не станет лучше. Конечно, когда мама услышит крик, она придёт и пожалеет, но её слова и прикосновения будут глухими, игрушечными, а сама она, быть может, разозлится и подумает о том, как ужасен её сын. Он услышит это в её дыхании – глубоком, быстром, ожесточённом... Алёша молчал, и всё в нём немело от терпеливого желания, чтобы о нём вспомнили по-настоящему.

И вдруг что-то шуршало у входной двери – обрывисто и энергично. В этих движениях была сила и какая-то непробиваемая бесчувственная толщина. Только что-то ужасно большое или острое смогло бы пробиться сквозь неё и попасть к прячущемуся за ней человеку. Его кашель залетал в уши и несколько мгновений бился в голове, а потом резко исчезал. Ключ уверенно пролезал в замочную скважину. А звуки становились всё более напористыми – что-то мешало отцовским движениям, и ему приходилось бороться с этим, чтобы открыть дверь. Но он делал это, и квартира начинала дрожать под его тяжёлыми шагами. Страх быстро пропадал – сила папы никогда не была чужой или злой.

 

Через пару минут открывалась дверь в комнату – мир всей квартиры снова становился явным. Входил отец – его запах был яркий и очевидный, в нём ощущалась целая стая ежесекундных мыслей... Папа начинал говорить, и его речь заглушала все остальные звуки, которые теперь юрко проскакивали сквозь паузы между словами. Ответы на его вопросы появлялись в голове, и через мгновение уже дрожали в животе и груди. Алёша открывал рот, и слова поднимались к горлу, по пути легко прикасаясь ко всему внутри, и, наконец, выходили наружу – ни на что не похожие. Они изменяли весь свет, примешивая себя к нему, выходя на передний план; и всё остальное теперь проходило сквозь них. «Хорошо, папа... Нет, больше не болит... Никто не звонил. А открой окно, пожалуйста!» Хотелось задержать отца подольше, чтобы простыми словами, разговором без смысла успокоить его. Алёша стеснялся этого большого, сильного и несчастного человека. Хотелось извиниться перед ним, или хотя бы просто обнять, как маму. Отец сквозь усилие говорил: «Ну, держись. Скоро ужинать будем», и уходил, как будто навсегда. Дверь жестоко закрывалась, смешиваясь с непроходимой стеной. Оставался только беспокойный отцовский запах, и Алёша представлял, что папа ещё здесь, по эту сторону двери. Он начинал шептать себе под нос: «Пожалуйста, папа, не беспокойся. Мне хорошо, честное слово. Хорошо! Прости, что ты никогда не увидишь этого... Я знаю, ты так многого хотел от меня... Папа».

 

Скоро внутри комнаты появлялся вечерний запах – засыпающий, уставший за бесконечный день... К блуждающим по квартире мыслям матери всё больше примешивались сильные размышления отца, и приходилось напрягаться и прислушиваться изо всех сил, чтобы разобраться в этих запутавшихся потоках. Алёша увлечённо играл с происходящим, то выделяя из него отдельные действия, то смешивая их в единый шум.

 

Перед ночью всегда была прогулка – огромное перемещение сквозь невероятные, почти нечеловеческие пространства. Алёша внимательно следил, как его поднимают осторожные руки мамы и папы. Голова переставала ощущать опору, кровать медленно исчезала из-под спины... Всё переворачивалось. На мгновение он оказывался почти зависшим в воздухе, становясь бесформенным и лёгким. А потом снова приобретал тело: ноги сгибались, спина опиралась назад. Алёша старался не вспоминать, что вещь, на которую он садится, называется инвалидной коляской, - от этой мысли чудо исчезало, как будто его забирал кто-то извне.

Появлялась тряска, и скоро он оказывался снаружи дома. Свежесть внешнего мира перехлёстывала через край, и в ней можно было легко утонуть в первые минуты. Алёша осторожно вдыхал в себя насыщенный воздух, и он морозно развивался внутри.

Всё начинало двигаться, и уже не приходилось быть наблюдателем – Алёша превращался в того, кто участвует в жизни так же, как всё остальное. Теперь его перемещала надёжная и крепкая отцовская сила, которая может провести через всё на свете. В стороне слышался плач ребёнка, а он проезжал мимо, и неподвижный звук оказывался позади. Дуло два ветра: один прилетал из непередаваемо далёких и загадочных мест, а другой появлялся прямо здесь - от того, что Алёша сам проходил сквозь воздух, который мягко дотрагивался до его лица и трепетал одежду, забираясь под неё, и там играя с ним своим холодом. Оба ветра ударялись в уши и гудели внутри них – иногда нежно, а иногда сильно и со злостью. Но они не могли сделать ничего плохого, и Алёша только улыбался весёлым порывам природы. Снизу и сверху возникало тепло – оно проходило насквозь, впитывая и затягивая в себя. Скоро можно было раствориться в нём, забыть обо всём на свете, и стать трепещущей частицей жара, который властвует над землёй.

 

Когда отец начинал идти домой, это сразу же становилось понятным – всё угасало, медленно переставало жить и падало в забытье. По пути назад, когда наружный мир был уже привычным и родным, Алёша любил представлять себя неподвижным. Тогда все движения на свете начинали пролетать мимо. Мир кружился и проносился назад, его явления появлялись и исчезали... Пульсирующей вереницей возникали бесконечные события, а в их центре был Алёша – живой и всевидящий.

 

Квартира оказывалась тёплой и надёжной. Алёше каждый раз казалось, что он покинул её когда-то ужасно давно. Скоро появлялась мягкая, почти живая и как будто даже любящая постель...

Исподволь, мгновение за мгновением, дом затихал. Жизнь превращалось в тихий и тягучий поток. Алёша следил за тем, как и в нём самом стук сердца становится мягким, уже только слегка наполняя тело своим жаром. Тепло расползалось во все внутренние уголки, с силой попадая в голову, и почти не доходя до далёких пальцев. Мама и папа прощались с Алёшей до утра и уходили спать, не закрывая дверь. Непривычно и странно было находиться в неприкрытой комнате - поначалу Алёше казалось, что он взлетел над кроватью и висит в бесконечном воздухе. Но через несколько минут появлялась привычка к большой квартире, и она переставала быть опасной и загадочной. Звуки в ней растворялись, вибрации улетали, и дом начинал сжиматься – плавно, но неминуемо. Скоро в нём оставался только Алёша, и всё было наполнено его дыханием, управлялось самой маленькой мыслью, движением... Вкрадчиво стучало его сердце.

 

***

 

В другие дни приходила учительница. Она была совсем непохожей на папу с мамой. Эта женщина оказывалась странной и холодной, как будто спрятанной за огромной поднебесной стеной. Она говорила миллионы слов, которые описывали мир. Их надо было запоминать, а потом учиться пользоваться ими. Когда учительница уходила, Алёша раскрывал книгу и медленно водил чутким пальцем по страницам, читая крошечные выпуклости и думая о том, что они говорят.

Учительница о многом знала – гораздо о большем, чем мог знать Алёша. Но обычно она рассказывала ему о самом простом – о чём-то, что знают все те, кто может видеть. Узнавать это всегда было странно, а через несколько лет занятий – отчаянно тяжело. Не получалось понять, почему, когда учительница говорила, всегда казалось, будто что-то тяжёлое и грубое обволакивало всё внутри, и ещё невероятно долго рассасывалось. Алёша хотел поскорее скинуть с себя это страшное вещество и забыть о нём – но не мог сделать этого. А книги ещё больше погружали его в этот затягивающий, вызывающий тошноту мир.

 

Учительница пришла как обычно – холодно и ужасно тихо. Мама поздоровалась с ней, и они заговорили шёпотом. Через несколько минут быстрые неминуемые шаги приблизились к комнате, в дверь постучали, и вошла она – со знакомым запахом тысяч книг. Женщина поздоровалась, и её голос упал сверху, как от всевидящего бога. Пришлось смущённо ответить и ощутить, как голова наполняется жаром – неприятным, стремительно поднимающимся от груди. Рядом с кроватью уже находился стул – мама поставила его сюда, чтобы учительница могла сесть рядом. Алёша отсчитывал прикосновения ног к полу: от входа до кровати было четыре шага. Первый – ещё совсем далёкий, почти за стеной. Второй оказывался ближе, и уже не получалось представить, что учительница ещё не вошла в комнату. Звук третьего прерывался идущим от неё запахом, дыханием, безразличием... На четвёртом шаге Алёшу полностью затапливало всё её существо, и он почти забывал о себе самом. Учительница садилась и начинала шелестеть страницами большой книги. Эта ледяная женщина сосредотачивалась на чём-то неизвестном, но чудовищно близком.

Сегодня она начала рассказывать, как выглядит мир, когда кончается день. «Обычно свет солнца становится красным. Это яркий, агрессивный цвет - мы уже касались его, когда говорили о светофоре. На закате этот цвет часто смешивается с цветом неба – ты помнишь, он голубой. Мягкий и спокойный, он часто превалирует в интерьере спален. Если на небе есть облака, то они обычно тоже окрашиваются в красный цвет. Конечно, не полностью, и цвет скорее похож на розовый – такой же, как красный, но светлее, и от этого мягкий и не агрессивный. Розовый цвет можно встретить не часто, в отличие от чёрного, синего или зелёного – мы уже говорили о них, а об особенностях розового поговорим позже. Люди любят смотреть на закат, потому что во время него небо сильно отличается от дневного. Он считается красивым. В некоторых странах...»

Алёше становилось плохо; ему хотелось, чтобы учительница замолчала. Но он знал, что она говорит правду, и это понимание вцеплялось в него, мучило и заставляло подчиняться. Её речь текла беспрерывно, слова сливались друг с другом и образовывали наполненные смыслом фразы, которые объединялись во что-то гигантское, беспробудное и непреодолимое.

Появлялась ненависть – обычно она возникала маленькой, ничтожной точкой на глубине миллионов других ощущений, но в этот день пробивалась вверх, становилась больше и сильнее. Было страшно наблюдать этим, и хотелось поскорее остановить её. Какая-то сила затрясла руки, начала сжимать лицо, давить на грудь, пытаться выдавить слова... Глубокий вдох наполнил тело огненным воздухом. Отчаянная злость зудила в горле, и Алёша больше не хотел разрешать ей мучить себя. Он надрывно, с тихим отчаянием заговорил, не слыша своих слов, и только ощущая, как они появляются из захватившей его злости: «Замолчи, замолчи! Теперь ты будешь слушать меня. На закате мир начинает двигаться медленнее, и жизнь в нём становится тише. Тепло пропадает, но спокойно и беспечно – не так, как зимой. Зимой нет ничего белого! Она большая и острая, а иногда беззвучная. Вы бы назвали её красной или чёрной! На закате всё сворачивается, как младенец внутри матери, и становится похожим на меня. Некоторые явления просыпаются по вечерам. Они летают повсюду, немного тревожные, похожие на больших птиц. В них нет ничего общего с вашим чёрным! Закат приносит необъяснимый страх, но иногда на это можно не обращать внимания. Но я люблю прислушиваться к этому! А если обратиться к остальному, то скоро замечаешь, как мир почти перестаёт жить. Он уже не копошится и совсем не похож на то, каким был днём. Изредка какая-нибудь маленькая его часть просыпается на мгновение, и, удивляясь, наполняет собой всё вокруг. Но скоро опять забывается до самого утра. Это закат!»

Кружилась голова, всё тело дрожало от холода и жара. Алёша знал, что учительница смотрит прямо на него и беспрерывно думает...

 

В следующий раз она пришла через неделю. Всё так же – четырьмя безразличными шагами через комнату к кровати. «Здравствуй, Алёша. Ты поправился?»