Проза

 

 

 

Фотография

Когда мне было четыре года, мы пошли фотографироваться: родители и я с сестрой. Узкий двухэтажный домик с покатой крышей. С одной стороны аптека, с другой фотоателье.

Комната, а посередине треножник, три тонких ноги в пол упираются. Сверху фотоаппарат, круглая крышечка вперед выступает, как выпученный глаз. Под потолком лампочка горит, тусклый свет, словно вечер. А на улице еще день.

И там была еще одна комната. Порог, а за ним – темно. Что там?

Я хотел туда войти, ступил на порог, оставалось шаг сделать, но меня схватили за руку:

– После, после посмотришь, сначала сфотографируемся.

Все расселись, а мне сказали:

– Сиди и смотри: сейчас птичка вылетит.

Фотограф, мужчина в клетчатой рубашке, поверх жилетка, снял крышечку с объектива – глазок из темного стекла, а сам встал позади треножника и голову накрыл куском серой ткани. Что-то мигнуло – и все. Никакой птички. Фотограф снял с головы серое покрывало и закрыл крышкой стеклянный глаз аппарата.

– Пойдем, – потянули меня к выходу.

– А туда?..

Я оглянулся на комнату, где было темно. Меж двух отдернутых штор – темная прорезь.

– Хочу посмотреть!

– Потом посмотришь, мы завтра придем, – пообещали мне.

И я дал себя увести.

 

Ни завтра, ни послезавтра… А потом дом,  где было фотоателье снесли. Вместе с комнатой, куда я так и не вошел. Осталась лишь фотография: мама, папа, сестра и я – застыли на снимке.

Иногда мне кажется, что я всю жизнь так и стою на пороге той комнаты. И не делаю шага

.

 

Платьице

На фото мы были все вместе. А теперь только я и сестра. Сегодня день ее рождения. Гости произносят тосты. Поднялся и я:

– А теперь я скажу.

Все смотрят на меня. А я вспомнил, как впервые увидел сестру. Смуглая девочка в голубеньком платье смущенно на меня смотрела. Очень светлая комната. Много солнца.

–  Это твоя сестра, –  сказала мама.

–  … И вот такой девочкой в голубом платьице она для меня и осталась, – закончил я тост. Сестра улыбнулась:

– Ситцевое оно было, в горошек, – сказала она.

Гости оживленно принялись обсуждать, кто в чем друг друга помнит, когда маленькими были.

– …Ты тогда верхом по перилам скатился. Но платьица на тебе не было!

– …А я тебя увидела, когда ты головой в живот какому-то дядьке заехал. И ты носил штанишки на лямках. Коричневые, в мелкий рубчик.

И я стал вспоминать – свой день рождения, когда мне ракету подарили. И потеряли.

 

 

Ракета

Ее родственники зимой привезли, когда мне семь лет исполнилось. Привезли и сами пошли запускать. Игрушка, но могла летать. Никогда у меня такой не было! Белый конус на подставке, куда закачивался воздух. Когда открывался клапан, ракету подбрасывало вверх.

Закачали и запустили. Высоко-высоко взлетела! Белый шарик в небе. На мгновение там замер, и вниз сорвался. Упал в соседнем дворе, в снег зарылся.

Поискали и не нашли. Снег был глубоким, в ботинки набивался.

– Не нашли, – сказали мне. И пошли садиться за стол, отмечать мой день рождения.

Ракета отыскалась только весной, когда она из снега вытаяла. Заржавевшая. Не починишь.

А летом мои соседи, мальчишки, приехавшие на дачу, запускали в небо такую же ракету. И звали меня:

– Иди к нам. Будем ракету запускать.

Я не пошел к ним. У меня такая же была. Раньше вас! Но ее потеряли.

 

 

Свадьба

– Могли бы валенки надеть и поискать. Если б захотели…, – сказала женщина, сидевшая рядом на дне рождения сестры, когда я рассказал ей эту историю.

– Могли бы.

– Давай я тебе еще салат положу, – предложила она. Поставила передо мной тарелку с горкой оливье и стала рассказывать, как она вышла замуж.

– Заходит он ко мне в конторку – высокий, худой (это сейчас у него пузо). Что-то спрашивает, я отвечаю. Так и познакомились. А через месяц я ему говорю:

– Хочу за тебя замуж.

Он:

– Но я же старше тебя.

А я:

– Ну и что?

– Я еврей.

– Ну и что?

И его маме то же сказала:

– Хочу замуж за вашего сына.

А ей это так понравилось. Никак женить его не могли. Ну а потом свадьба…

– Поздравляю! – сказал я.

– Да уже сколько времени прошло, – улыбнулась женщина.

– А ты свадьбу своей сестры помнишь? – спросила она.

– Помню.

 

Помню гостей… Столько народа пришло! Какой-то старичок склонился надо мной и что-то ласковое говорит. Молоденькая девушка в тоненьком синем платье растерянно озирается. Рядом с ней женщина с серьезным лицом, ни тени улыбки. Пучок волос на затылке. И еще люди приходят и приходят.

Длинные столы через все комнаты, даже в коридоре они стояли. Белые скатерти свисают почти до пола. В прозрачных стеклах рюмок маленькие солнышки горят – электрические лампочки отражаются.

Мама посадила меня на почетное место в торце стола, рядом с невестой.

– Ты же ее брат.

Напротив нас, переговариваясь, рассаживались гости, ножки стульев об пол скрипели.

Я сидел на почетном месте, рядом с сестрой. И совсем близко были мама и папа.

 

 

Бабушка

А потом начались танцы. Я стал ходить между танцующими парами и мешать им, путался в ногах. Специально мешал – интересно было. И тогда меня отправили спать к нашей соседке. Она вместе с дочерями здесь же жила, на другой половине дома.

– Баба, баба, – называл я ее совсем маленьким.

– Не баба, а – бабушка, – строго поправляла она.

Так я и стал ее звать.

– Здесь моя бабушка живет, – говорил я соседским ребятам.

А однажды кто-то сказал мне:

– Она не твоя бабушка.

Соседка потом долго, смеясь, вспоминала, как я подошел к ней и растерянно спросил:

– Ты не моя бабушка?..

Не помню, что она мне тогда ответила, но я все равно продолжал называть ее бабушкой. Бабушкой Соней.

 Внуков у нее не было, но бабушкой она была.

Помню, как она пела мне детскую песенку:

– Ойфен припечек брент а фаирле – В печке горит огонек.

(Не отсюда ли песня «Бьется в тесной печурке огонь…»?)

А однажды, когда я остался дома один (родители ушли в гости) и мне было страшно, бабушка пришла и сидела со мной, пока мама и папа не вернулись.

Всегда была очень скупой на ласки, но как-то подошла ко мне сзади и поцеловала в макушку.

Когда стала болеть, она жалобно говорила:

– Вот не станет меня, как вам всем плохо будет.

Не стало.

Я не видел ее мертвой. Когда стоял у гроба, глаза не поднимал.

А дочери ее – одна уехала в Израиль (погромов боялась) и вскоре там умерла. Только письмо от нее:

– Здесь дома из белого камня…

Про вторую ничего не знаю. Тоже, наверно.

Некому вспоминать бабушку. Все, кто знал, – их нет.

Я ее вспоминаю.

Мне ее не хватает.

Мне без нее плохо.

 

Веренька

А вторая дочь бабушки все возилась со мной: играла, сказки читала, водила с собой в магазины, к многочисленным приятельницам, в школу, где работала.

Я называл ее «Веренька» (от Веры). Ей это очень нравилось.

Говорила мне:

– Здесь живет маленький мальчик, которого я очень люблю.

А однажды сказала:

– У меня тоже скоро будет маленький, И я его буду любить чуть-чуть больше, чем тебя. Ты не обидишься?

Я потом спросил у нее:

– Ты говорила…

Промолчала.

Аборт она сделала. С мужем поругалась:

– Вот ему!

Врач ей потом сказала:

– У вас мальчик должен был быть. – Уже видно было.

Любить собиралась.

 

 

Дядя Израиль

– Поспишь немножко и назад вернешься, – сказали мне, когда уводили к бабушке. Я положил голову на подушку и уснул до утра. (Так потом обидно было, столько интересного пропустил!)

А когда открыл глаза, увидел на стене напротив увеличенную фотографию дяди Израиля в черной рамке – мужа бабушки.

Он гулял со мной, звезды показывал. А потом его машина задавила.

– Это – Большая Медведица, – показывал дядя Израиль, – а вон там Малая Медведица.

Ночь, черное небо и яркие звезды. Снег под ногами скрипит.

– А это Луна, – говорил он, – она тоже планета, как Земля, только меньше.

Я смотрел на Луну и увидел, как по ее диску плывет крошечное облачко – белый клочок.

– Наверно, это облако на Луне, лунное облако, – подумал я.

Раз она планета, значит, там и облака есть.

Улица, ни одного фонаря. Между заборами снег и над ним звезды.

А потом мы пошли домой, калитку за собой закрыли.

 

 Еще он дарил мне на дни рождения книги. В четыре года подарил Маршака, в пять лет – Андерсена. И сам мне их читал. А в шесть лет дарить уже было некому.

– Дядя Израиль уехал в командировку, – сказали мне. И я больше о нем не спрашивал.

Только через годы мне стало сниться, что у меня кого-то очень близкого не стало. Был, и не стало.

 

 

Звездочка

А Луна потом приходила ко мне. Я просыпался среди ночи, а вся комната залита ее светом. И Луна в окне, полная, круглая, как кошка, свернувшаяся в клубок. Желтая кошка, беду отгоняет.

Проходили дни, Луна уменьшалась, превращалась в тоненькую ресничку, или ее заслоняли тучи, но она всегда возвращалась.

Ночью со мной рядом была Луна. Мне о ней дядя Израиль рассказал.

А потом была другая комната, и Луны не стало. Не заглядывала больше ко мне. Зато появилась звездочка, бледно-голубая, нежно-светлая. Каждый вечер появлялась в окне. Вместо Луны пришла звездочка.

Когда мне было плохо, и неоткуда ждать помощи, я смотрел на нее:

– Звездочка!

И становилось легче. Словно помогла.

 

Громкий смех после очередного тоста. а я все прослушал, свое вспоминал. Гости вставали из-за стола – небольшой перерыв перед десертом. Включили музыку, танцевать будут. За окном уже темнело. Я тоже поднялся и вышел на балкон, поднял глаза. Надо мной пустое небо – серая пелена. Ни Луны, ни звезд.