Проза

Жизнь представлялась ему кубиком Рубика.

Шесть сторон, восемь на восемь как минимум, а то и в два раза больше. Это игрушка сполна раскрывала всю многогранность жизни, сложность и противоречивость. Но только эту игрушку можно сложить, жизнь - нельзя. Сложить так, что бы каждая из шести сторон была своего цвета, так хаос подчиняется порядку, противоречия испаряются.  Но жизнь как сложить, так что бы каждая ее сторона  была своего цвета, без всяких противоречий? Твоя личная, индивидуальная жизнь должна стать кубиком, абсолютной и объективной величиной, так, что бы твои поступки, это одна сторона куба, не смешивались со словами либо мыслями с другой стороны.

Они отключили стиральную машинку от сети, выдернули шланги подачи воды и слива. Дерзко и бесцеремонно. Машинку не жаль - на ее месте будет новая. А старая займет место на помойке, а после ее распотрошат на цветной метал... Дальнейшая ее судьба никого не интересовала, но когда ее сносили с лестницы, с перерывами на каждом этаже, когда из ее щелей текла тухлая вода и сыпались крошки порошка, они почувствовали некое подобие жалости. Жалости едва различимой, в дымке усталости и за стеной здравого смысла, жалости не столько вызванной сроком службы этой техники, и ее преждевременной кончиной, и ее делами, то есть выстиранным бельем, словом ее самим смыслом и предназначением, теперь покинувшим барабан и микросхемы, а жалости совсем наоборот, не конкретной, но очень человеческой, жалости самой по себе, которую испытывает, наверное, всякий человек, всякий считающий себя человеком, когда видит перед собой смерть; смерть среди жизни, когда все вокруг продолжается, а вот этот фрагмент, некогда принадлежавший общей картине, сейчас потух, его уже нет, только оболочка, а все вокруг еще есть, и долго будет, но без него. Они почувствовали все это, но не поделились друг с другом, ведь каждый из них посчитал испытанное только что ерундой, очередной прохожей мыслю и чувством среди толпы других мыслей и чувств за день.

Он хотел бы гармонии, нет, никаких "хотел бы", он жаждет гармонии. Внутренней гармонии, непоколебимой уверенности, объективности. Не своей собственной объективности, это не интересно... То есть объективности внутри, там где-то за сердцем-ребрами-легким, или в голове, за черепной... Потому что если ты там у себя, в своем собственном мире уверен, то это еще ничего не значит. Он жаждет объективности всеобщей, чтобы всяк к нему мог подойти и сказать: то, что ты делаешь - хорошо, то, кто ты есть - хорошо. Не размазню типа субъективных "мне нравится" или "лично я считаю"... ХО-РО-ШО. Вот как Он сказал, что свет это хорошо, так попробуй найти не согласных. Фундаментальности хочет.

Свободное место было отмыто. Новую машинку он пока не привез... Для него новую, сама по себе она старая, которую так же отключили, но аккуратней, и скоро привезут сюда, а не на свалку, и жалости никто не испытывал, так как она жива, живее живых, но стара, поэтому на ее место поставили объективно новую, буквально с завода, с которой долго еще не будут отклеивать специальные наклейки, потому что, так, видимо, остается "новизна", здесь специально взятая в кавычке, потому что это состояние, но не переходящее, как, допустим, молодость в зрелость, а клеймо: вот она новая, с наклейками, а когда они сами спадут, точно отвергнутые, она станет старой.

Каждый, он думает, наверное, хочет гармонии. Найти свое место в жизни, обществе, в семье. Простим банальности. И найти место для своих мыслей и чувств. Так, чтобы все было четко: вот мысль, вот чувство, а вот и действие, как бы побочное от мыслей и чувств и одновременно самостоятельное, и все на своих местах, но объективно и логично не только для себя и для всех остальных. Как закон физики. Но и с ними не все так просто. Вот поэтому жизнь как таковая и представлялась ему не полосой, не чем-то черно-белым, а кубиком Рубика, с шестью сторонами, бесчисленными комбинациями и с одним только предназначением - быть собранным. И каждый собирает свой кубик. Крутит, вертит, да все не складывается. Вот три стороны собрал, каждая сторона одного цвета, доволен, как вол сытый, любуешься, и замечаешь что остальные стороны наперекосяк, и заново начинаешь крутить вертеть, потеть, страдать и не высыпаться. Врачи, наверное, полностью собрали кубики.

Выброшенная машинка раньше стояла между окном и плитой. И новая будет стоять между окном и плитой. Потому что в этих тесных кухнях никак иначе. Не вставая с табуретки, стулья не лезут, можно приготовить обед, помыть посуду, закинуть белье в стиральную, открыть окно, достать что-нибудь с верхней полки. В такой тесноте вся нижняя часть тела чувствует себя лишней и неприспособленной, атавизмом жителей панельных многоэтажек. А потом он замечает, что до работы добирается два часа. В тесноте. И работа тесная: офис и карьерные перспективы. То есть между двумя "теснотами", его кухней и рабочим кабинетом, есть двух-часовое свободное место. Как между тесным гробом и чревом, есть несколько лет жизни, за которые ты можешь принять какие угодно позы, а не только зародыша и мертвеца.

Врачи - это объективно хорошо. Кто ты? Врач. Что ты? Врачую. Хорошо. Надо было стать врачом. Но быть врачом - только одна сторона кубика. Каким, ему интересно, он был бы врачом? Не область, а оценка... А если не спасешь, не окажешь вовремя первую-медицинскую, навредишь. Не простят ведь. А если ты врач, одна стало быть сторона кубика сложена, а остальные нет, то долго ты протянешь в объективном "хорошо" пока не скатишься в личное "и так сойдет"?

Грязи было не так много, на том месте, где раньше стояла стиральная машинка, потом умерла, а новую пока он не привез. Умеренное количество грязи. Не то что бы он приготовился увидеть на освободившемся месте настоящею свалку с чайками и мусоровозами, а обнаружил только пылинку с фантиком, и сказал, что увиденное им - умеренно. Объективно умеренно, никто бы, даже последние чистюли не схватились бы за головы и не попадали бы штабелями от увиденного; объективно умеренный уровень грязи, в основном засохший жир, на освободившемся по причине неожиданной кончины месте, и, заметим, стиральная машина стояла там несколько лет, и за все годы никто под ней засохший жир не убирал, и жир был от плиты, не иначе, капли масла, ДНК будущего обеда и прошлых блюд, засыхали под машинкой, так как на кухне не было места для вытяжки, а для жира - полно.

Нет, какой из него врач? Из него художник никудышный. Как растянется по гробу, так все его работы с ним похоронят. Его бы в Лувр. А вот главный экспонат - объективно? Загадочная улыбка Лизаветы объективна? Каждый крутит свой кубик Рубика, и собрать его значит собрать гармонию. И человек сам как кубик, собирает своими кубическими руками. Дело, он говорит, не в том, что бы жить без всяких противоречий, не в том, что бы с ними вовсе не сталкиваться, как с экзотическими болезнями, а в том дело, говорит, что бы противоречий никаких не было. Вовсе. Никаких. Грубо говоря, он хотел бы быть художником не в свободное время, а все время, а все говорили бы ему - это хорошо. И не только так все говорили про его работу, но и про его жизнь, решения, мысли и чувства.

Вот где было полно грязи, то есть засохшего жира, так это на левой стенке плиты. Дверцы и конфорки он умудрялся поддерживать в чистоте, в такой лениво-вынужденной чистоте, так как он был харизматичным педантом, но у него никогда полностью не получалось быть ни педантом, ни харизматичным, словно бы засохший жир здесь конкретно и остальные бойцы армии беспорядка были значительно больше него. Вот в этой пропасти было опасно. С одной стороны - мечта абсолютной чистоты, с другой - абсолютный беспорядок с телами последних чистюль, а он между ними, балансирует, и чем больше его стремления к чистоте, тем больше сопротивления беспорядка, точно одно только его желание создает ему проблемы и противоречия. Другими словами, его кубик не складывался вообще ни в какой области, более того, ни с одной из шести сторон не нашлось бы двух квадратиков рядом одного цвета. И тогда он взял кастрюлю с теплой водой, порошок, соду, губку обычную и губку железную, сел напротив левой стенки плиты, покрытой засохшим жиром, с целью, во что бы то ни стало освободить ее от грязи, вполне себе умеренного количества грязи. И приступил к задуманному.

Проблема представления жизни в образе кубика Рубика заключалась, как он только что понял, в следующем: кубик можно собрать, и более того, зная определенные секреты-схемы, его можно собрать всего за несколько ходов. Поэтому, что бы его образы и представления с мыслями не противоречили друг-другу и логике как таковой, хотя бы мысли и образы, хотя бы логике, он решает внести некоторые изменения в кубик. Честный кубик Рубика - это шесть сторон и шесть цветов. Со сторонами ничего не сделаешь, тут не добавить, не убавить, иначе получится уже кубик, а другая геометрическая, а вот добавить цвета можно, тем более он художник, вроде бы. Один квадратик на каждой из сторон он покрасит в уникальный цвет, не один из шести, а в седьмой, восьмой и до двенадцати. Вот тогда-то кубик никто и не соберёт. Жизнь - это как кубик Рубика, который невозможно собрать.

Засохший жир поддается. Жиринки мрут под огнем тяжелой артиллерии порошка и соды. Несколько раз он меняет воду, и губки. Наконец поверхность сияет так, как не сияла никогда прежде, даже когда была абсолютно новой, с наклейками, но это было в те времена, когда никто наклейки на технику не клеил то ли за ненадобность, то ли по другим неведанным причинам.

И тут он понимает то, что никогда прежде не понимал и даже не осмеливался взглянуть в ту сторону. То, что он сделал только что - абсолютно, непоколебимо, объективно, и многим лучше любой на свете картины, любого на свете чего бы то ни было. Чистая и сияющая стенка плиты - это ответ на вопрос, и собранный кубик Рубика. Даже последний и старейший буддист в пещере скажет, что отмыть плиту от грязи - это хорошо. Жить в пещере и буддизм - вопросы спорные, а отмытая плита - хорошо, непоколебимо и абсолютно.

В эйфории он сидит на табуретке.

Ну и что дальше?