Проза

 

Школа, возведенная в тридцатые годы двадцатого века на месте снесенного революцией женского монастыря, представляла собой четырехэтажное здание красного кирпича с большими квадратными окнами, широкими коридорами, с паркетными полами и просторными светлыми классами. На первом этаже – широкий вестибюль с раздевалкой за витой металлической загородкой. Низкие банкетки, обитые искусственной кожей. Директорская – слева от главного входа, две небольшие уютные комнаты.

Набор в школу проводился по величине лба, и Сашка очень волновалась. Вообще-то, ей самой ее собственный лоб казался красивым – высокий, как у Ленина, и широкий, как у Сталина. Критически осмотрев Сашкин лоб, уборщица отказала было ей в приеме в школу.

- У нас тут низколобые учатся, и вы не подходите, - заявила уборщица Сашкиным родителям.

Сашка ужасно расстроилась.

- А впрочем, - обнадежила уборщица, - если будет недобор, то примем и вас.

И Сашку приняли. Гордая и счастливая, стояла она ранним утром первого сентября на всеобщей линейке, проходившей на небольшом пятачке перед входом в школу. Мамы и папы, дедушки и бабушки, братья и сестры в несколько рядов стояли за спинами своих чад в бело-коричневых и бело-синих формах с цветами в руках и счастливыми улыбками на лицах, завороженными взглядами провожавших самую маленькую первоклашку, дающую первый звонок огромным колокольчиком, сидя на плече у десятиклассника – о, детская невинность!

- Сигаретку хочешь? – спросила Сашку Наташка, стоявшая на лестничной клетке перед самым входом на этаж – ни проехать, ни пройти.

Наташка была краснощекой, толстой и голубоглазой троечницей и лентяйкой – а зачем учиться, когда есть торговый техникум, куда принимают без экзаменов. Наташка собиралась на кассира – работа чистая, уважаемая, что называется, денежная.

- Давай, - пришлось согласиться Сашке.

Вместе пошли на этаж, где уже курила Норкина – рыжеволосая шлюха, втайне ненавидевшая Сашку. Норкиной Сашка побаивалась – крючковатый нос, тонкие губы, плохая фигура, но умела, как говорится, подать себя – вовремя выставить бедро, выпятить грудь, рассмеяться серебристо и сексапильно, так что неприхотливые старшеклассники просто перлись от такого канкана.

Этажом выше, в актовом зале, продолжалась дискотека, гремели шлягеры, быстрые и медленные, в ритме с которыми зажигалось и гасло освещение, опьяненные светомузыкой и пепси-колой школьники выламывались кто как мог и кто на что горазд  – а здесь сгущались сумерки, погружавшие окружающее пространство в таинственный полумрак.

Сашка затянулась, и во рту стало нестерпимо горько от дрянного табака. «Что за гадость вы курите!» - хотелось возмутиться, но она молча курила, делая глубокие затяжки и выпуская изо рта во мрак школьного коридора клубы едкого дыма. За окнами белело заснеженное пятно спортплощадки.

- Бляха-муха! – выкрикнула неожиданно Наташка.

- Блядь, ты что! – рявкнула Норкина, после чего обе, враждебно вцепившись друг в друга, по-дружески заржали.

Увлеченные исследованием своих инстинктов, подруги не заметили исчезновения Сашки, а та, воспользовавшись их дружеской возней и коридорным сумраком, скрылась за углом, где находился женский туалет.

Зайдя в одну из кабинок и закрыв дверь на щеколду, Сашка оказалась в другой туалетной комнате. Несколько озадаченная и немного встревоженная, она зашла в первую попавшуюся кабинку, но и та открывалась в следующую туалетную комнату. Сашка догадалась, что попала в лабиринт. Открывая дверь любой кабинки, она попадала в очередную туалетную комнату. Вдобавок, ей показалось, что кто-то следует за ней – неужели Наташка? При мысли о новой сигаретке, которой, возможно, Наташка собиралась ее угостить, Сашка перестала бояться, что может и вовсе не выйти из лабиринта – бежать без оглядки, ныряя в распахнутые дверцы кабинок, и она бежала и бежала, пока не оказалась в длинном и узком коридоре, освещенном единственной тусклой лампочкой. Сашка остановилась перевести дыхание. Никого ни позади, ни впереди нее – значит, преследователь потерял след, но что же дальше?

Сделав несколько шагов по коридору, Сашка вдруг заметила впереди дверь и устремилась к ней. Остановилась, прислушалась – за дверью стояла гробовая тишина. Постучалась – вновь прислушалась – по-прежнему, тихо. Приоткрыв дверь, Сашка увидела за ней нечто странное – комнату без окон с тусклым электрическим освещением. Три женщины неподвижно сидели на простых деревянных стульях спиной к двери, точно каменные изваяния. Перед ними стоял мужчина средних лет, лица которого Сашка толком не рассмотрела, да и не до того ей было – в атмосфере этой пустой душной комнаты было что-то чрезвычайно странное, словно она попала в гробницу или склеп, или в подземелье к Синей Бороде. А, может, здесь совершалось массовое убийство…

- Проходите! – послышался голос мужчины, приглашавший Сашку присоединиться к этому странному собранию.

Сашка отступила назад, за порог, в то время как мужчина, оторвавшись от своих молчаливых дам, стремительно направился к двери. Сашка захлопнула дверь и бросилась бежать, не разбирая дороги, и вновь оказалась перед закрытой дверью. Оглянулась назад, прислушалась – где-то далеко-далеко в коридорных закоулках ей послышался звук шагов – значит, мужчина, возможно, преследовал ее. Сашка отважилась открыть новую дверь и чрезвычайно обрадовалась, найдя за ней совершенно пустую темную комнату. Войдя в нее, она увидела впереди другую дверь, открыв которую нашла за ней снова пустую темную комнату с дверью. Теперь уже Сашка не сомневалась, что снова попала в лабиринт, но ничего другого не оставалось, как бежать в темноте по этим пустым комнатам, слыша позади тяжелые шаги преследователя...

 

Открыв очередную дверь, Сашка чуть не расплакалась от радости: ярко освещенная комната, полная ее ровесников – юношей и девушек. На Сашку никто не обратил внимания, и та скромно пристроилась где-то в последних рядах, с интересом рассматривая окружающую обстановку и лица. Это была небольшая аудитория какого-то учебного заведения, студенты оживленно болтали друг с другом и казались выходцами из приличных семей – аккуратно, добротно одетые, причесанные, приглаженные, симпатичные, или даже красивые. Присматриваясь к ним, Сашка не могла даже выделить кого-то конкретно – все сливались в ее глазах в один общий приятный мир и в один общий приятный хор - в ее ушах, и Сашка растворилась в этом мире, погрузившись в этот хор, отдыхая от своих вульгарных одноклассниц, их горьких сигарет, лабиринтов и темных комнат.

 

В аудиторию вошла молоденькая преподавательница. Оказалось, что предмет назывался «Литературное творчество», а преподавательница – ассистентка Мастера, профессора Красненького. В этот день проходил семинар, посвященный любимым, не своим, стихам, и каждый студент должен был прочесть одно любимое стихотворение. Сашка слушала и наслаждалась, и волновалась – что если и до нее дойдет очередь, и ее захочет услышать Маргарита Николаевна. «Что же мне такое прочесть?» - думала Сашка. Как нарочно, на ум не приходило ни одного стихотворения, потому что она давно не читала ни любимых, ни новых поэтов – она сама сочиняла стихи и теперь с нетерпением ждала встречи с Мастером, и вот, наконец, появился шанс, только бы вспомнить чужое стихотворение. Долго рылась она в памяти, пока не нашла вот это, пастернаковское:

 

Поезд ушел. Насыпь черна.
Где я дорогу впотьмах раздобуду?
Неузнаваемая сторона,
Хоть я и сутки только отсюда.
Замер на шпалах лязг чугуна.
Вдруг – что за новая, право, причуда?
Бестолочь, кумушек пересуды...
Что их попутал за сатана?

Где я обрывки этих речей
Слышал уж как-то порой прошлогодней?
Ах, это сызнова, верно, сегодня
Вышел из рощи ночью ручей.
Это, как в прежние времена,
Сдвинула льдины и вздулась запруда.
Это поистине новое чудо,
Это, как прежде, снова весна.

Это она, это она,
Это ее чародейство и диво.
Это ее телогрейка за ивой,
Плечи, косынка, стан и спина.
Это Снегурка у края обрыва.
Это о ней из оврага со дна
Льется без умолку бред торопливый
Полубезумного болтуна.

Это пред ней, заливая преграды,
Тонет в чаду водяном быстрина,
Лампой висячего водопада
К круче с шипеньем пригвождена.
Это, зубами стуча от простуды,
Льется чрез край ледяная струя
В пруд и из пруда в другую посуду,-
Речь половодья – бред бытия.

 

Когда-то, очень давно, еще в детстве, мама рассказывала Сашке, как, будучи студенткой, впервые услышала это стихотворение из уст старенького профессора литературы, и оно запало ей в душу, стихотворение о весне в образе простой и прекрасной русской женщины в телогрейке за ивой, в косынке и во всем, неизбежно благоухающем, текущем и текучем, пространстве весеннего полустанка, бредящего половодьем и Снегуркой у края обрыва.

Но время шло, звучали стихи, а Сашка томилась ожиданием – ее не просили читать стихов. Занятие подошло к концу. Немного разочарованная и опустошенная напрасным ожиданием, Сашка вышла вместе со всеми из аудитории и, не зная, куда идти дальше, задумчиво брела по длинному и широкому университетскому коридору.

- Здравствуй, - услышала Сашка рядом с собой голос, похожий на низкий женский голос.

Обернувшись, с удивлением обнаружила, что голос принадлежит юноше невысокого роста, хрупкого телосложения с большими темно-синими глазами и изящно выточенным горбатым носом. Юноша показался ей симпатичным, хоть и немного женственным.

- Здравствуй, - ответила ему Сашка.

- Хочешь, подниму тебя на руки?

- Ты?! – Сашка рассмеялась.

Юноша нахмурился и вдруг поднял Сашку над землей. У той аж дух захватило. Никогда еще ни один мужчина не поднимал ее на руки. Значит, это любовь? И юноша понес Сашку на руках в волшебную страну под названием Любовь.

Юношу звали Евгением. Хрупкий и болезненный с детства, теперь он практиковал некий йогический оздоровительный комплекс, отчего вены на его руках вздулись, а сами руки окрепли, оставаясь при этом похожими на плети. Вообще, во всем облике Женьки читалась жесткость, несмотря на мягкий, вкрадчивый голос и интеллигентные манеры. Выдавала его нервный, тяжелый характер и походка, легкая, но чрезвычайно торопливая и подпрыгивающая, точно он все время спешил куда-то на своих двоих в качестве транспортного средства. Но, несмотря на все такие и иные шероховатости, Женька имел удивительную способность очаровывать даже замужних женщин, не говоря уж о вполне свободных, вроде Сашки. Все дело в том, что Женька обладал удивительным даром сочувствия и соучастия в судьбе всех и каждого встречного и поперечного – он не брал штурмом, он «троянил».

После нескольких месяцев знакомства, Сашка уже не представляла себе жизни без него – Женька вошел в ее плоть и под ее кров, но, прежде всего, в ее мозг: всегда и везде он был с нею, такой безоговорочной поддержки во всех обстоятельствах и ситуациях Сашка прежде ни от кого не получала. На самом деле, она была очень одинока, к тому же, мечтательна и романтична, так что нет ничего удивительного в том, что через некоторое время между ней и Женькой начались соответствующие отношения, к которым она относилась чрезвычайно серьезно. Но вот как-то раз морозным зимним днем Сашка увидела своего возлюбленного с другой.

- Что, замерзла? - спросил Женька светловолосую, невысокого роста девушку, дрожавшую от холода у стойки бистро.

Девушка была в его вкусе: невинная порочность просматривалась во всем ее облике, хрупком, мягком, ласкающем его наметанный мужской глаз. Точнее, порочная невинность, в стиле «Nue» Лары Фабиан, от которой Женька вот уже полгода как сходил с ума. Девушка опустила глаза и тут же вскинула на Женьку хладнокровно и пламенно. Без лишних разговоров он взял ее руки, онемевшие от холода, в свои и принялся сочувственно растирать – он растер бы и ноги, и все тело своей новой возлюбленной, будь они одни в этом городе.

- Что это значит?! – допытывалась Сашка на следующий день в институтском коридоре, - Ты что, разлюбил меня?

- Вовсе нет! – оправдывался Женька, которому пока неясны были намерения и чувства уклончивой и прекрасной блондинки, к тому же он не мог сказать, что уж совсем не любит Сашку.

- Но я видела тебя с другой! Кто она?

- Так, случайная знакомая. Было холодно, и мы грелись.

- Не понимаю. У нее что, дома нет, или просто не все дома?!

- Ты – злая, - парировал Женька, и Сашка мигом почувствовала угрызения совести.

- Мне надоела твоя патологическая ревность, - продолжал наступление Женька, - Я – свободный мужчина!

- Ты хочешь сказать, что наши отношения ничего не значат для тебя?

- У нас с тобой романтические отношения, не более того.

Оба некоторое время молча прогуливались по коридору. Сашка понимала, что ей необходимо принять какое-то решение: либо порвать с Женькой, вот прямо здесь и сейчас, либо принять его точку зрения, что означало – согласиться на отношения без обязательств, без перспектив, фактически, без будущего. Он считает себя свободным и хочет и впредь оставаться свободным, держа ее, Сашку, на запасных путях: в случае чего, у него – "роман". Однако она не решалась на разрыв. Одиночество, которого было так много в ее прошлом, не представлялось более возможным. Раз и навсегда она хотела покончить с ним, с одиночеством, с неустроенностью своей личной жизни, с чувством неполноценности, мучившим ее всякий раз при общении с дружными, стабильными парами, так что порой ей казалось, будто только у нее одной не складывается личная жизнь. И Сашка согласилась терпеть и не надеяться, принимать и не видеть будущего, но, может быть, просто – доверять своему избраннику?

Укрепив таким образом свои границы, а, точнее, расширив их, Женька теперь смело пропадал на месяц-другой – не появлялся в институте, не звонил Сашке. Так началась между ними игра в кошки-мышки или в ну-погоди, где роль Волка досталась Сашке, а Зайца – Женьке. Появляясь, Женька всякий раз ссылался на "работу" и предлагал работу Сашке, но та не соглашалась и не верила. Масла в огонь подлила Сашкина школьная подруга Томка, с которой та встретилась в "Одноклассниках". Оказалось, что, некрасивая и глупая, Томка, ужасная мальчишница в школе, теперь живет в Америке, в часе езды от Атлантического океана, вместе со своим мужем, удачливым бизнесменом, и двумя детьми. В школе у Томки было много поклонников – депрессивных и мужественных юношей, привлеченных ее кажущейся жизнерадостностью и сексапильностью. Чего было больше в Томке – жизнерадостной сексапильности или сексапильной жизнерадостности, с точки зрения депрессивных молодых людей, Сашка так и не могла решить, только всякий раз, как Томка покоряла новое мужское сердце, Сашка внутренне кипела негодованием, внешне оставаясь полным флегматиком. Именно из-за кажущейся флегмы Томка и выбрала Сашку в подруги. Но с годами Сашка бушевала все больше и больше, и этот внутренний бунт не преминул вылиться в крупную ссору с подругой, за которой последовал ряд более мелких стычек. Жизнерадостная щука превратилась в просоленную океанскую акулу, отвратительно зубастый оскал которой на фото не оставил Сашке никаких сомнений в том, что за натуру от рождения таила в себе подружкина оболочка. Вдобавок, у Сашки начались осложнения с Мастером, которому она явно не нравилась.

Мастер, изящный администратор от литературы, привечал скромных студенточек фольклорного типа и бедных студентов-иронистов. Сашка не подходила ни к тем, ни к другим, держалась особняком и писала на всех сухие критические рецензии, которые Мастер предпочитал уничтожать при получении, не доводя до сведения студентов, и все не находил времени встретиться с Сашкой для обсуждения ее новой стихотворной подборки, так что Сашке уже казалось, что Мастер ее избегает.

Не ладились отношения и с англичанкой, такой эффектной, что Сашка сидела на ее занятиях подавленная, как нигде и никогда более. От такой подавленности, Сашка всякий раз садилась не на то место, и англичанка всякий раз просила ее пересесть на другое, а однажды конфликт вышел из-за того, что Сашка заняла преподавательское место.

- У Вас, Александра, мания величия, - иронично заметила англичанка, - Alexandra, you have symptoms of megalomania.

- А у Вас – мания преследования, - парировала Сашка.

- Would you like to say this in English?

Сашка не умела говорить по-английски, хотя все понимала, как собака. Англичанка недавно родила ребенка, и во время занятий кормила его грудью под всеобщее сюсюканье. Но Сашку возмущала такая распущенность. А тут англичанка вздумала знакомить студентов со своим baby. Когда того поднесли к Сашке, она скорчила страшную рожу, так что babyзаревел от страха.

- Вы несносны, Александра! Пошлавон, свинья! Peck's Bad Boy! Beat it! Beast!

Сашка выскочила в коридор и наткнулась на Женьку в компании груболицей, смуглокожей блондинки, и так и остолбенела, столь великий контраст представляли эти двое: нежный, женственный, бледнолицый Женька и эта его новая пассия. Они шли, взявшись за руки, в полном счастье и довольстве друг другом. Поравнявшись с Сашкой, Женька сделал вид, что не знает ее.

- Нет, постой! – крикнула вслед ему Сашка и преградила путь сладкой парочке.

Девушка вопросительно смотрела на Женьку.

- Саша, - обратился тот к Сашке своим бархатистым тенорком, - давай расстанемся по-хорошему.

Но Сашка не хотела так просто сдаваться.

- Девушка, - обратилась она к Женькиной подруге, - не советую Вам с ним встречаться. Он слаб. Вы намучаетесь поднимать его… инструмент.

- Я вас не знаю! – резко бросила ей в ответ груболицая блонда прокуренным басом.

- Это на тебя у меня на тебя не стоит, - ехидно сощурившись, промурлыкал Женька и увлек подругу в обход Сашки.

- Нет, погоди! – бросилась им вслед Сашка, - Ты должен мне свой адрес, чтобы я выслала тебе твое барахло, все твои дерьмовые подарки!

- Изволь…

Женька вырвал листок из записной книжки, быстро нацарапал на нем свой домашний адрес и протянул Сашке. Ей хотелось выброситься из окна. Она зашла в первую попавшуюся пустую аудиторию, распахнула настежь окно, посмотрела вниз, словно измеряя расстояние до земли.

Когда Сашке вручили диплом, оказалось, что в нем есть ошибки – на первой странице вкладыша с оценками. В канцелярии пообещали разобраться.