Проза

      Я плачу пятнадцать монет и получаю взамен кусочек дерева, заменяющего билет.

     Гейша в зелёном кимоно, белых перчатках и очках в роговой оправе подаёт мне подушку и маленький поднос с чайником. Лицо её, одновременно и якутское, и мордовское, отражается в фарфоре и становится тысячеликим.

     «Ёсе» -  чайный домик. Шестеро японцев полощут опиум с примесью жасмина и жжёного сахара.

     На секунду створка ширмы открывается – озабоченная Нацуко ищет меня. Она уже в гриме. Брови её стали выше, губы выкрашены и ярко-пунцовы. Увидев, она машет мне узкой перчаткой. Сейчас дадут драму.

     Интерьер «чайного домика» прост, как внутренность циркового барабана. Вдоль стен, перемежаясь, стоят белые и красные лампы. С них свисают длинные фальшивые ветки сакуры. Сцена мала и пуста, и лишь у самого задника приловчился ящик, обитый фольгою.

     Уют и позолота напоминают мне старую рождественскую открытку, подаренную отцом.

     Плешивые огоньки. Ёлка, подмигивающая вечности красными, жёлтыми и изумрудными огоньками. Под ёлкой – неказистый шоколадный щелкунчик. Это мой отец. Маска фольги на его лице сияет. Сияют так же бурые рукавицы и мешок, в котором спрятаны известные дары: игрушечное ружьецо с леденцовым прикладом и сахарными пулями, иерихонская дудочка, способная разрушить карточный домик, стеариновая лошадка с замаскированным фитильком.

     Бьют часы, сработанные из печатного пряника, ружьецо палит по бумажным снежинкам, во всю мощь дудит иерихонская дудочка, встаёт на дыбы и бьёт стеариновым копытцем лошадка с острым фитильком в гриве. Начинается понятная и много раз сбывавшаяся жизнь:

     Цветы изобретают вальс

     Мышиный Король обречён

     Щелкунчика спасает Уродина.

     С потолка, поглощая полсцены, спускается чёрное, хищное полотно с иероглифом. В нём скрыто имя гидайо – певца, выступающего первым. Гидайо исполняет гундан. Гидайо стар, но с молодой мокрой кожей, блестящей как бивень. Голос его вибрирует, то как осиный рой, то как полёт бумеранга. Там, где сюжет закручивается в узелки авантюр и событий, гидайо громко и сочно бьёт себя по острым коленям двумя ослепительными веерами.

     В деревне, на севере, живёт старик. Он одинок и никто не греет его ног. Никому не нужен его титаник, спрятанный в складках шёлковых панталон. Никто не трогает его мохнатых бровей. Никто не промокает влажных глаз подолом пёстрой нагойской юбки. Целыми днями смотрит старик в окно. Но ничего не видит в окне.

     Гидайо почти умер. Глаза его закрыты и из них текут слёзы.

     И вдруг – оба ослепительных веера подняты вверх, голос обретает красоту и высоту кипариса. Старик получил письмо. Это письмо от девушки. Она ждёт его в Беседке Желаний на берегу Ручья Удовольствий. На сцену выбегает, снаряжённая деревенской простушкой, Нацуко. Она размахивает руками, подпрыгивает и теребит живот. За нею, бесшумно подкравшись, выскакивают два музыканта. Их сямисэны оглушительно какофонят.

     Беседка. Старик. Девушка. Старик и Девушка. Девушка и Старик. Он целует её в грудь. Она кормит его рисом. Она кормит его грудью.

     Жизнь вырывается наружу, как бенгальский, как антонов огонь. Жизнь вырывается наружу, как феерия конфетти, как веснушки на лице Девушки, как веснушки на лице Старика, как веснушки на лице Будды.

     Жизнь – вырывается. Она хохочет, как хохочет прикинувшийся мёртвым, как хохочет вдова, которая во сне трахается с умершим мужем.

     Лопаются белые и красные плафоны «чайного домика», по фальшивым веткам сакуры взбираются языки любовников. Они раздвоены и розовы, языки стариков и дев, гейш и тамбуринов, пажей и цариц, уродов и красавиц, цыган и цыганок, политиков и шахматистов, начальников поездов и тюрем.

     Чешуйки розовой пены. Властные губы Нацуко, целующие желтомордый Нарцисс. Сосок проткнут серебряным иероглифом. Слева – янь, справа – инь.

     Я выдою всё молоко твоего «иня». Ты станешь суха, как засуха.

     Бей же, бей этого старика по его острым, хитрым коленям. Он жил сто жизней, он видел веснушки на лице Будды, он вился ящерицей на могиле твоего отца, он был павианом, камнем, трепангом, беседкой, в которой сидит.

     Павиан с оторванной задницей. Трепанг, у которого поехала крыша.

     …Губы Нацуко и её щёки, цветущие пышным туберкулёзным цветом.

     Языки любовников, пахнущие сакэ…

     Старик, ты умер?

     Япония между ног.