Проза

 

 

 

 

 

 

Джордж Буш старший выглядел строго, но его жена Барбара знала: он остался всё тем же мальчишкой, когда-то заворожённо смотревшим на поезда и мечтающим управлять локомотивом…

 

Мечта сбылась; вернее, они могли позволить себе игру (за запертыми дверями – строго!), в которой Джорджи осуществлял мечту… Он изображал поезд!

 

…Вначале какое-то время колебался. Мялся, смущался… Потом, решившись, доставал из кармана свисток, вешал его себе на шею… И – свистел, давал сигнал отправления! Падал на четвереньки и начинал бегать по комнате кругами, вполголоса, и потом всё громче чух-чух-чухая. Иногда останавливался на промежуточной станции, отдышаться, опять находил болтающийся под грудью свисток, давал новый сигнал к отправлению…

 

И вот, наконец, вокзал: расставила ноги Барбара в чёрном комбинезоне с лямками на плечах… Это прибытие! Ещё раз свистнув, Джордж («Чух! Чух! Чух!..») вкатывался меж чёрных колонн в пункт назначения…

 

Тут она поднимала его с колен, целовала; обнявшись, они шли на супружеское ложе…

 

Когда он стал президентом, игру эту они проделали в штаб-квартире ЦРУ в Лэнгли. Учреждение, которым Джордж руководил весь 1976-й, давно вызывало ревность Барбары, впервые он заявил ей, что не имеет права обсуждать свою работу… (Не то чтобы она вникала в дела его предыдущих должностей… Конгрессмен, посол США в ООН, посол США в Китае…) Но он что-то ей рассказывал, а тут, видите ли: «Высший уровень государственной тайны! Вообще обязан молчать!..» Директор ЦРУ, ого… Ну что ж: вот вам месть! Они удалили всех сотрудников с седьмого этажа (под предлогом, что требуется разобрать архив и найти важный документ). Был вечер; они заперлись и погасили весь свет, и тут-то она и дёрнула торжественно за верёвочку хлопушки, громко объявила:

 

- Departure time! (Время отправления!)

 

И Джордж свистнул в свисток и зачухал, поковылял кругами по комнате…

 

- Вокзал? Я не вижу вокзала!

 

- Сюда, сюда! – помогла ему Барбара…

 

Её месть по отношению к ЦРУ совершилась!

 

 

…Всё это были развлечения (без них жизнь пресна). Но игра, иногда зловещая, присутствует и в серьёзной политике…

 

Одним из явлений, граничащих с чудом или безумием, была активность существ… которых нельзя, конечно, назвать людьми, но они имеют высокую степень разумности. Особенно эти злые духи (“wraiths”, “evil spirits”) любят вселяться в буйнопомешанных, в людей, преступивших закон и представляющих собой как бы ракету в полёте или влекомую морским течением мину, отыскивающую цель… Один безумец стрелял в папу римского, другой в президента Рейгана; в обоих случаях объект покушения был ранен, но выжил, а вот посла США в Ливане убили в 1976-м, чуть раньше погиб руководитель отделения ЦРУ в Греции… Прямой заказ на убийство со стороны Советского  Союза в некоторых случаях был возможен, но в случае Рейгана исключался: стрелявший был американец, не связанный с иностранцами, а имевший, видите ли, внутренние резоны для безумного поступка… А скорее всего действовал именно дух, вселившийся в него и развязавший целый бесовский хоровод... Силы злобы вырвались, закружились, заставили кое-кого наделать глупостей, например, тогдашнего госсекретаря Александра Хейга, который сразу после покушения на Рейгана заявил, что «теперь он распоряжается в Белом доме»…

 

Пойдя на поправку, Рейган его уволил, а вот Джордж вёл себя идеально (даже слишком, по мнению Барбары), например, он – тогдашний вице-президент – после роковых выстрелов прилетел в Белый дом на вертолёте, но запретил пилотам приземляться на Южной лужайке, ибо только президент имеет на это право. (Подумать только! – удивилась тогда Барбара. Ведь нужно  ещё знать, что есть какая-то «Южная» лужайка, а значит, имеется и «Северная», «Восточная», «Западная»…) Вице-президент с семьёй живёт не в Белом доме, а в Резиденции вице-президента; лишь когда Джорджа избрали на высший пост, Барбара, въехав в Белый дом и ежедневно гуляя с собаками, изучила всё здание, как и «лужайки» вокруг него…

 

Джордж почти всю жизнь играл роль плотины, сдерживающей половодье духов, он предпочитал не видеть необычного и всё сводить к инструкции и процедуре… А не пора ли (придя уже к власти!) и самому науськивать стихийные силы? - думала Барбара. - Как, бывает, натравливаешь собаку – иногда вообще ничего не произнося, но пёс понимает…

 

Барбара видела, как духи кружились вокруг семьи Горбачёвых – ещё до того, как Джорджа избрали президентом. Особенно в конце президентства Рейгана Рональд сознательно перекидывал мостик: поручал Джорджу и Барбаре то встретить Горбачёвых, то проводить их до аэропорта… Провожать Джордж поехал в одной машине с Михаилом, а Барбара в другой машине  – с Раисой. И вот произошло то, что Барбара уже испытывала в Москве: двойной натиск сверхъестественных сил! Словно объединились нетопыри американские и советские; хрустение и треск перепончатых крыл Барбара слышала физически…

 

Она знала, как можно разбить наваждение…

 

- …вам известно, что у Нэнси Рейган недавно была операция? – спросила она у Раисы. – Что ей удалили одну грудь?

 

Она многое могла поведать… Ведь врачи дали Нэнси выбор: либо удалить только опухоль, либо целиком одну грудь. Второе болезненно и радикально, но как бы надёжнее; Нэнси сама выбрала второе…

 

- …Знаю, - ответила Раиса, а потом торопливо добавила: - Но у нас это запрещено! Врачу бы сильно попало за это…

 

Барбара хотела переспросить и осеклась. За что «попало бы врачу»? За разглашение? А она приготовила целый монолог насчёт врачей, которые, ей казалось, самоутверждаются, настаивая на операции именно действующему главе государства и его супруге. А когда срок в должности истёк, операция почему-то теряет срочность…

 

Барбара молчала, а Раиса вдруг на что-то решилась – Барбара ощутила толчок… По наитию, она не взяла в машину переводчицу: Раиса ту невзлюбила и даже пыталась поправлять, хотя у самой английский не ахти… Теперь Раиса заговорила с напором, очень простыми словами, но понятно.

 

- Look, Barbara! (Смотри, Барбара!) Михаил и Нэнси Рейган… - Раиса сделала жест, не нуждающийся в переводе: палец внутрь дырочки, сделанной из кулака другой руки.

 

- Что?! – воскликнула Барбара. – А впрочем, я не исключаю…

 

- В Женеве, - перечислила Раиса, - в Москве, и здесь в Вашингтоне. Это предатели – преступники! Предатели и своих семей, и своей страны…

 

- Но Рональд?! Ох-х… - Барбара прикрыла лицо рукой, как бы не желая видеть позора, которому подвергся президент Рейган – муж-рогоносец.

 

- Я хочу отомстить, - продолжала Раиса, видимо, заранее подготовившись к разговору. – Месть – понимаешь?

 

- Понимаю! – Барбара взглянула на неё рассчитанно, искоса.

 

- Мой план прост: Михаил – уходит с политической арены! – Раиса сделала перечёркивающий жест. Она покраснела, не смотрела на Барбару, стремилась поскорее высказаться: аэропорт близко. – Вопрос: кто придёт следующий, после Михаила. Ответ: Ельцин! (Барбара невольно ахнула.) Но я устрою так, что и его уберут. Ельцина – долой! – Раиса опять сделала перечёркивающий жест. – Значит, у твоего Джорджа не будет соперников на мировой арене, он – номер один. Горбачёва – не будет. Ельцина – не будет. Это моя месть.

 

…Раиса, видимо, закончила выступление; она излучала уверенность и сознание величия.

 

- Но… Что я-то могу… - Барбара отвернулась и смотрела в окно машины на своей стороне. И начала потихоньку молиться… Ведь тут явно действовали бесы – злые духи! Именно они высказались через Раису. (Да если бы только высказались! Они орудовали и меняли всю мировую политику!..)

 

Барбара обеими руками нашла руки Раисы и дружески сжала их.

 

- Я на твоей стороне! Я с тобой! Я поняла и буду думать, что можно сделать…

 

- Месть! – повторила Раиса…

 

 

Раиса сильно рисковала, вовлекая Барбару в свою месть…

 

По законам супружеских войн, сказать она должна была Рейгану и месть состояла бы в том, чтобы лечь в постель именно с ним. Получился бы «крестообразный ответ»…

 

Но Рейган уходил с должности! Он застал четырёх генсеков, и поначалу Брежнев считался его главным противником. Потом во время вахты Рейгана умерли Брежнев, Андропов, Черненко, так что в Женеве встретился с Горби уже почти «президент – хромая утка», Рейгану оставалось три года у власти из восьми. А на чету Бушей лёг главный груз: связи с перестроечной Россией.

 

…Весть о смерти Брежнева – в ноябре 1982-го – застала Джорджа и Барбару в официальном турне по африканским странам. Рейган по телефону сразу ему подтвердил, что он должен лететь в Москву, потом из Госдепа Джордж узнал, что на похороны хотят явиться все бывшие президенты и госсекретари Америки, живые к тому времени. Уж точно – Никсон и Киссинджер. Но желающих было так много, что в Белом доме решили: не едет никто кроме четы Бушей. И вот Барбара и Джордж полетели на встречу с Андроповым…

 

В некотором смысле их считали коллегами: Джордж возглавлял ЦРУ (правда, всего год), а Андропов долго руководил советской спецслужбой – КГБ. До того они лично не встречались, и была вероятность, что теперь, в Москве, случится конфуз… Джордж (в молодости – боевой лётчик) себя знал: он не был трусом, но сам его организм иногда выдавал неожиданную реакцию, например, выстреливал из заднего прохода…

 

(Кстати, они думали с Барбарой: не использовать ли это в игре «поезд»? Например, он предлагал вставить себе самому в зад хлопушку… Выстреливая, хлопушка как бы запирала задний проход… Но к игре «поезд» это не подошло, а вот на встречу с Андроповым Джордж решил взять хлопушку, а верёвочку пропустить через карман брюк. … Если что-то пойдёт не так, он дёрнет за верёвочку и взрывом хлопушки напугает генсека!..)

 

…Ноябрьская Москва встретила зимней стужей; чёрное вороньё и галки над Кремлём простуженно каркали… Голубовато-серые глаза Андропова, увеличенные линзами очков, смотрели неприлично-ласкающе и лелеюще; они покоили, голубили собеседника, отчего у Джорджа забегали мурашки по телу…

 

Хотя Андропов был весь – нежность и любовь, Джорджу делалось всё страшнее; он понял, что злые духи разгулялись!..

 

…Небрежно сунув руку в брючный карман, Джордж нащупал верёвочку от хлопушки. В животе предательски заурчало, и Джордж начал безмолвно молиться: «Иисус Христос, порази бесов, порази бесов…»

 

Андропов неприятно удивился, увидев, что американский «вице» подходит с рукой в кармане, по безмятежному лицу с лепными губками купидона, по бликующим очкам, по ясному лбу Андропова пробежало облачко… Но Джордж уже вынул руку из кармана, решив, что с хлопушкой успеет, а пока – протокол…

 

- …Я соболезную всему советскому народу в связи со смертью г-на Брежнева…

 

- Спасибо… Мы ценим ваши соболезнования…

 

Андропов правой рукой пожал протянутую руку Джорджа, а левой накрыл эту же руку совсем по-отечески… Но при этом Андропов как-то щёлкнул (будто невидимым клювом), и Джорджу показалось, что бесы с кремлёвских чердаков ринулись вниз в эту траурную залу и захлопали, затрещали вокруг них страшными крыльями…

 

- Мы верим… - выдавил из себя Джордж. – Мы верим… В Царствие небесное!

 

Переводчик запнулся, не зная, как передать, а Андропов, видимо, понял заминку как то, что произносятся слова совсем не значащие, и заулыбался ещё более похабно-усладчиво, глаза стали вовсе женскими, а губы сложились как для сахарного поцелуя.

 

- Мы вас будем обволакивать нашей любовью, - проворкотал Андропов и добавил чуть слышно: - А потом закопаем!

 

- Нет! – Буш поднял руку. – Мы верим в Иисуса Христа! Переведите, пожалуйста, - приказал он переводчику, и тот подчинился, а Андропов, услышав имя Христа, странно дёрнулся и схватился за почки…

 

(Буш через год узнает, что именно болезнь почек стала смертельной для Андропова; не исключил, что именно он – с помощью молитвы – нанёс Андропову смертельный удар по почкам…)

 

А хлопушку тогда приводить в действие не пришлось, и штаны он, слава Богу, не замарал, хотя был близок к этому. Страха всё-таки натерпелся…

 

 

 

Посещение похорон генсеков стало работой Джорджа; он пошутил, и подхватили в Белом доме… “You die – I fly”. («Ты умер – я лечу»…)

 

Джордж приказал включать сводки о здоровье Андропова и Черненко в представляемые ему новости. Нужно же было планировать с учётом близких похорон! И Джорджу пришлось – по должности – быть в Москве на похоронах и Андропова, и Черненко. В каждую из этих поездок он встречался со следующим лидером (на похоронах Черненко – с Горбачёвым) и хотя бы обменивался нужными словами, а если были сложности, то и их снимал (в основном, он «клал под сукно» непомерные требования советских диссидентов).

 

…У Рейгана с Михаилом сразу пошли дела, но не было ли в этом заслуги и незаметного вице-президента Джорджа Буша? Для многих неочевидно… Тем более, когда Рейган начал переговоры с Горбачёвым, Джордж устранился, даже скандально не явился на одно совещание! Пусть все знают, что политику по Москве определяет президент Рейган и только он! Это было – как его решение не приземляться на Южную лужайку Белого дома. Мелочь, но за неё враги ухватятся и раздуют, и наоборот, если ты её всё время подчёркиваешь, она становится твоей козырной картой…

 

Так было, пока у власти оставался Рейган. Это их чета – Нэнси и Рональд – дружили с Раисой и Мишей, это они блистали на Красной площади и в Большом театре, а Нэнси ещё и в Ленинграде, в Петергофе принимала позы возле фонтанов, это запечатлела фото и видео-съёмка.

 

Всё это были дела Рейгана и его ответственность… Однако же в январе 1989-го начался президентский срок самого Джорджа, и тут уже никуда не увильнуть было от того, чтобы думать о Горби, обмениваться визитами и посланиями, следить за соблюдением договоров о ракетах и ядерных боеголовках – будь они неладны!..

 

 

 

…У Джорджа была чёткая и очень разумная цель: Сохранить Советский Союз как недееспособное образование и Горби – во главе его. Не дать вырваться из-под власти «центра» всем этим национальным республикам и, в первую очередь, националистам русским, возглавляемым Ельциным!

 

Что за чудовище Ельцин, Буш узнал уже в сентябре 1989-го… Ельцин помочился в Америке на колесо самолёта (а с намёком: на саму почву США!), и Буш, надо сказать, испугался. То есть Ельцин у всех на глазах оскорбил территориальность Соединённых Штатов…

 

Борис провёл в Америке девять дней, с девятого по семнадцатое сентября 1989-го, и уже заранее, на 12-е число, был назначен его визит в Вашингтон и в Белый дом. Джордж настоял на том, что сам принимать его не будет, дабы сохранить верность Михаилу, а переговорщиками назначил Брента Скоукрофта (помощника по нацбезопасности) и своего вице-президента Куэйла. Однако Ельцин продолжал обстреливать письмами и факсами, а уже из Америки – звонками, настойчиво прося личной встречи, так как у него, Ельцина, есть, мол, большой план преобразования России…

 

Первые три дня (докладывали Бушу) Борис провёл в Нью-Йорке, где ему заморочили голову осмотром города и фондовой биржи, и едва ли не полудюжиной интервью по телевидению, было и серьёзное выступление, было вино и пиво, водка, виски по вечерам… Но Ельцин продолжал рваться на личную встречу, и Джордж в тот роковой день 12 сентября отсчитал час от прибытия Бориса в Белый дом и холодно и торопливо вошёл в кабинет вице-президента, где находился Ельцин. Этого человека (в отличие от Андропова) Джордж не боялся: готов был хоть повернуться к нему задом и выстрелить из нижнего орудия. Хоть побегать при нём и почухать паровозиком… С порога показал Борису часы и заявил, что через пять минут улетает, однако, мол, хочет заверить в сотрудничестве…

 

Ельцин и обрадовался, увидев его, и огорчился, начал говорить всё более длинно, и Джордж прервал переводчика и вновь показал Ельцину часы на запястье, подал руку (тот нерешительно пожал, а Буш стиснул) и резко вышел прочь, вернулся на свою половину, а потом и в жилую секцию, отдал приказ:

 

- В ближайший час меня нет ни для кого, особенно для русских.

 

Визит Ельцина и так длился более часа, а всего ему было отведено полтора…

 

Из официальных лиц с ним беседовали трое (не считая самого Буша) – Скоукрофт, Куэйл и ещё цветная Кондолиза Райс, специалистка по русской истории. И Скорукрофт принял на себя основной напор: сумбурные длинные тезисы, главным из которых был тот, что Горбачёв уже якобы не имеет власти… Но именно и должна была встреча показать верность Горбачёву, и американцы добились своего!

 

А вот на следующий день к вечеру – целый ворох новостей, голоса помощников бормотали, выдавая смятение, тот эмоциональный посыл, который любой начальник слышит хорошо, как бы ни пытался секретариат отфильтровать…

 

…- Пьянство начали ещё здесь, в Вашингтоне… Сразу после того, как уехали из Белого дома, остановились у ресторана и заказали четыре бутылки водки на всех… Потом повторили заказ… Вместо вылета в Балтимор в десять вечера 12-го сентября прилетели туда в час ночи следующего дня… Их ждали в аэропорту, и вот тут-то Ельцин вышел из самолёта – спустился по трапу – и сразу прошагал к заднему колесу шасси, на которое долго мочился…

 

- Как это мочился? – вспылил Буш. – На землю аэродрома?

 

- На колесо самолёта, шеф… Но потом, шеф… Кажется, никто не сфотографировал, журналистов не было, только встречающие… Губернатор штата Мэриленд, мэр города Балтимора, руководство университета Джонса Хопкинса… Потом началась свистопляска, и мы боимся, что она будет продолжаться следующие дни…

 

…Пьянство Ельцина и всей делегации продолжалось и в гостинице Балтимора, а в восемь утра его ждали уже в Университете Джонса Хопкинса для лекции… Опоздал, неадекватно себя вёл… Эти доклады не прекращались всё то время, что Борис оставался в Штатах – и, кстати, Горби ему этого не простил!

 

Джорджу надоело слушать одно и то же: шатался… бессвязная речь… Под влиянием алкоголя или снотворного… Полуторачасовая лекция в Балтиморе была снята на видео полностью, оттуда вытаскивали самые смешные куски и крутили их по ТВ, потом итальянская «Репубблика» разразилась статьёй, которую перепечатала «Правда» (это уже действовал аппарат Горби). И годами позже (десятилетиями!) повторяли и громоздили всё ту же невнятицу: неадекватная речь, пошатывался, а помочился уже якобы в Нью-Йорке или «в Балтиморе после прибытия в Америку» (будто он прилетел в Штаты через Балтимор…) Потом, при Клинтоне, добавилось: «Ночью в одних трусах вышел на улицу, чтобы ловить такси и ехать покупать пиццу»…

 

«Если будешь признавать не меня, а Горби, то я тебе сумею нагадить», - вот послание Ельцина Бушу в 1989-м году.

 

Джордж его понял, но ведь именно Джордж, а не Ельцин тогда настоял на своём. Мы дружим с Михаилом Горбачёвым, и точка. Эта политика осталась неизменной.

 

 

Михаил Сергеевич понимал, что ведёт режим к капитуляции, но был вопрос: кому же именно Советский Союз должен сдаться?

 

Оказывается, нельзя просто бросить поле боя; некий порядок предписывает, что должна быть выбрана сторона, перед которой ты склоняешь знамёна, и именно глава этой державы должен далее определять весь переход былой «армии противника» на положение военнопленных.

 

Не зря же немцы в конце Второй мировой бегали от капитуляции перед русскими, стремясь во что бы то ни стало сдаться англо-американцам…

 

Есть англо-американцы, а есть континентальная Европа; об этом всё время твердил Горбачёву его умный советник Беляев, правда, оттесняемый другими, которые все умели произносить весомые фразы (одновременно намекая, что готовы изменить их, если такова будет воля Михаила…)

 

Итак, есть континентальная Европа; её силы, в некотором смысле, всё ещё координирует папа римский; к этому же лагерю иногда присоединяется династия Виндзоров, не без колебаний. И есть второй полюс могущества: Америка и Британия, то есть англоязычный мир; ему, по большому счёту, лоялен и международный еврейский капитал.

 

И Михаила вдруг озарило: он должен сдаться не англо-саксам, а именно Германии, Европе континентальной, а для этого совместить встречу с Бушем на Мальте и визит к папе римскому! Он склонит советские знамёна к ногам понтифика, неплохо бы ещё захватить тем же визитом и Германию, хотя бы южную…

 

Американцы через Бейкера предлагали разные варианты встречи, и Михаил чувствовал, что её место для них важно, символично. Варшавский договор рушился… (Он рухнул окончательно, когда встречу на Мальте уже согласовали.) Нужна была столица нейтральной страны; Женева, Рейкьявик уже использовались Рейганом, хотя можно было и повторить. Ещё был вариант Финляндии, но Буш в итоге настоял на том, чтобы это была встреча в нейтральных водах Средиземного моря, возможно – на военном корабле…

 

Михаил в ответ предложил встретиться на лайнере «Максим Горький», и американцы согласились! Из многих пассажирских судов советского флота это было самое просторное, недавно отремонтированное; к тому же, здесь имелся скрытый пас в сторону Германии, ведь судно было западногерманской постройки, закупленное Советским Союзом. Немцам Горби говорил: смотрите, мы сдаёмся американцам, но на вашем пароходе, это имеет значение. Всё-таки главную и жирную точку ставила встреча с папой римским: всей Европе это говорило с несомненностью о том, чьей именно добычей стал бывший Советский Союз.

 

И Горбачёв утвердил этот график: первого декабря 89-го – встреча с Войтылой, а уже второго и третьего – с Бушем и Бейкером на борту «Максима Горького».

 

 

***

А затем Михаилу Сергеевичу начали являться мысли о Германии…

 

«Послушай-ка, Раиса Максимовна, - хотел бы сказать Горби. – Вот что я тут записал, на тему немецкой культуры… Странно даже: я ведь юрист; философ у нас – ты, по образованию…»

 

Однако специфика этих заметок была такова, что с ними кого-либо знакомить – даже Раису! – было… Рановато? Опасно?

 

Горбачёв написал о Германии:

 

 

 

 

 

 

 

…Немец с этой главной идеей ложится спать и просыпается, не забывает о ней во все часы бодрствования, а коли так – найдёт и способ удовлетворить влечение. Больно (желательно – смертельно) унизить человечка другой национальности (которого и человеком-то немец считать не может; это с у щ е с т в о вроде кошки или курицы…). Ты всё время, во-первых, ищешь таких людей (не немцев), а, во-вторых, способ прищемить его так, чтобы он замяукал или закудахтал, а ты остался бы безнаказанным. А ведь человек всё-таки – не кошка и сопротивляться может больнее; имеет язык, чтобы пожаловаться устно, и грамотность, чтобы написать против тебя. А закон, увы, и немца покарает.

 

 

 

 

 

Тут Горбачёв прекратил писать и нервно отодвинул листки… Такого рода эссе давались ему с трудом, да и никогда не принимали законченной формы. Две-три странички… Статьи, речи, даже крупные теоретические работы о политике, экономике, идеологии – это совсем иное, тут он был профессионал…

 

А размышления о немецком национализме… Пусть они останутся размышлениями! (Так думал Горбачёв, расхаживая по кабинету.) Записывать трудно, и ему это ненужно, однако додумать… требовалось.

 

 

К папскому дворцу Раису и Михаила подвезли сначала сквозь узкую арку и во внутренний двор, там Михаила поразила форма ватиканских гвардейцев, выстроенных в шеренгу. Осенний облачный день грозил дождём, и всё в этом средневековом дворе, в обмыкающих его зданиях было такого же светло-серого с желтоватым оттенка, как и небо. И форма гвардейцев была жёлто-чёрной, причём вертикальные полосы по униформе шли с ног до головы; а, поскольку солдаты стояли неподвижно, то и не понять: это статуи или живые люди? Машина времени перенесла на тысячу лет назад…

 

У каменного крыльца выделялась группа начальствующих, меж них некто в чёрной сутане и в розовом кушаке, в розовом чепчике-кипе.

 

- Кардинал-распорядитель… - пробормотал Горбачёв. – Как там его по имени, говорили нам…

 

- Его святейшество Луиджи, - подсказала Раиса тем ангельским голоском, который свидетельствовал, что она собрана на сто процентов.

 

Раиса и Михаил из лимузина вышли не сразу, дождались, пока из второй машины появятся помощники, охрана, переводчики… Во внутренних покоях навстречу им шёл папа, в белом; Горбачёву показалось: немного испуганный. Пригнувшись, как бы в почтительном полупоклоне, папа взял его руку обеими тёплыми руками; Горбачёв тоже пожал его руки обеими.

 

- Добро пожаловать! – сказал папа по-русски.

 

- …Здравствуйте… ваше святейшество! А вот Раиса Максимовна, познакомьтесь…

Раиса здоровалась долго и обстоятельно; с той напыщенной неестественностью, которая свойственна многим женщинам, но некоторым – в высшей степени, и таковой была Раиса.

 

Горбачёв гордо улыбался… «Вот, мол, какая она у меня… Королева! Самая главная…»

 

Папа Войтыла покраснел и казался смущённым… Наконец, они вдвоём с Горбачёвым входят в так называемую Папскую библиотеку. Впрочем, помощники и переводчики присутствовали, сначала поодаль.

 

…Пустые громадные, неуютные залы, в так называемой библиотеке вдоль трёх голых стен ни книг, ни мебели, лишь с четвёртой стороны – незастеклённые книжные полки.

 

Главное – стол! Не сразу понял Горбачёв, что здесь не так. Это был почти что обычный канцелярский стол с гладкой столешницей, но, если папа сидел за столом вплотную, как и принято, то кресло для гостя напротив стояло не то чтобы в отдалении, но, в любом случае, собственные коленки гостя упёрлись бы в тумбу стола, так что гость вынужден был держать руки не на столе, а у себя на коленях, а если записывал, то на весу. 

 

Вместе с тем, можно было свободно развалиться на кресле, что и сделал Горбачёв…

 

И другое – ещё более поразило Михаила Сергеевича. Примерно на середине стола, как бы разделительным барьером, находился некий пульт из красивых материалов: позолоченный металл, дорогой камень… Что там было с хозяйской стороны, Горбачёв не видел, но папа всё время нажимал на какие-то кнопки, будто продолжал управлять своим аппаратом, посылал им сигналы… А получалось: управляет и разговором, и собеседником.

 

Но никаких сигналов эти кнопки, конечно же, не передавали, это была имитация! Когда Горбачёв это понял, ему стало жаль папу римского… Может, когда-то раньше отсюда правили миром, но теперь… И Войтыла догадался, что собеседник понял, и вновь покраснел от смущения. Вообще, если был на свете типичный по виду поляк, то вот он сидел перед Михаилом Сергеевичем. Худощавый, живой, и видно, что с большим запасом жизненных сил – не случайно он так легко оправился после ранения, которое нанёс ему покушавшийся десять с лишним лет назад. Светло-русые прямые волосы с сединой простонародно, простецки накрывали сверху лоб чёлкой, и улыбочка была очень понятная, славянская, чуть грязноватая: мы, дескать, не немцы там какие-то, не чопорные западные люди, мы – наша, братская кровь…

 

Говорил он по-русски так чисто, что Горбачёв удивился:

 

- Ваше святейшество… Сколько языков вы знаете?

 

- Ой, много… - папа захихикал по-стариковски. – Почти что десять. А основной здесь… - он угадал и ответил на незаданный вопрос, - основной рабочий – итальянский. Ведь все папы были итальянцы в последние пятьсот лет, я первый, к-торый… ко-торый нэ…

 

Всё-таки русский ему легко давался только во фразах вежливости, потому пришлось пригласить кардинала-помощника и переводчика; для них принесли ещё два стула.

 

Папа заговорил по-итальянски и как-то изменился, посуровел. Очень официально он объявил, что хотел бы обсудить особенности той религиозной открытости, которая сейчас возникает в СССР…

 

- Мы приняли Закон о религиозной свободе… - перебил его Горбачёв.

 

- Мы знаем; недавно. Но он ещё не ратифицирован.

 

- Это дело техники, - махнул рукой генсек. – Ратифицирован будет, Верховным Советом. А вы приезжайте к нам, ваше святейшество, и всё решим с вашей помощью. Я вас официально приглашаю посетить с ответным визитом Советский Союз.

 

Папа вроде бы ответил нужными формулами благодарности: он принимает, признателен, но… Сначала нужно решить вопросы регистрации приходов и их юридической самостоятельности, а также восстановить епархии и архиепархии…

 

…Да, основательно поработали реакционеры над сознанием папы! – подумал Горбачёв как бы уже фразой из отчёта о поездке, на Политбюро. – Как только доходит до конкретики, выясняется, что это уже далеко не «наш» человек. И неудивительно: ведь сын офицера польской армии (она же русская дореволюционная), то есть человек простой внешности, но не из простого народа…

 

Между тем папа объявил через переводчика, что имеет личное послание для Михаила Сергеевича. Получено оно гаданием по Библии и молитвой, но сообщать его он должен без свидетелей…

 

Ассистенты удалились в угол зала – настолько просторного, что услышать оттуда ничего было нельзя, а папа нажал на кнопку у себя на пульте, потом достал записочку… Горбачёв вслух, по-крестьянски, крякнул:

 

- Вот ведь… Мы такие методы не используем… Я слушаю с большим вниманием…

 

- Так вот… - папа посмотрел в записку, потом ещё раз нажал на кнопку пульта. – На Мальте в вашей программе есть «Пещера тьмы», “Cave of Darkness” – это так?

 

- Да, так, - удивился Горбачёв. – Предложили американцы.

 

- Я должен вас благословить на это посещение, - папа мелко покивал, как бы приглашая Михаила согласиться. – Сделаю это, но при условии. Если вы пройдёте обязательный обряд в пещере… В тэмноте поцелуешь под хвост либо ишака, либо козла. – Понтифик покраснел, от усилия читать по-русски написанное в записке, а может, от смущения. – Никто не знаэ, даже я, папа римский, кто попадёт, но зависэт будет много. Ишак – Америка, козёл – Германия. Это то, о чём ты думал последний время…

 

- Так-так… - Горбачёв был настолько ошарашен догадкой папы насчёт Америки и Германии, насчёт его недавних мучений: кому именно сдаваться, немцам или американцам… Прозорливец, да и только! Однако же не было ли оскорбления в словах Войтылы?

 

…- Ну знаете, - сказал Горбачёв и встал, взвизгнув по паркету отодвигаемым креслом. – Поцеловать под хвост ишака или осла?..

 

- Тих, тих! – прошептал Войтыла, чуть заметно направив указательный палец к губам.

 

- Ишак – Америка, козёл – Германия? – переспросил Горбачёв вполголоса, и папа заговорщицки кивал; он съёжился, явно испугался… А тут как раз и от дверей донёсся шум, помощник Горбачёва Беляев торопился к нему через зал, он нёс в вытянутой руке тогдашний радиотелефон – чёрную трубку размером как раз с небольшую Библию, с совсем короткой блестящей антенной.

 

- A call from America – very urgent! («Звонок из Америки – очень срочный».)

 

Горбачёв порадовался перерыву в зашедшей в тупик, в явную неловкость беседе.

 

- Я отвечу. Простите, ваше святейшество. Новая техника! – не упустил он похвастать, уже поняв, что звонок от Нэнси (Беляев был до некоторой степени посвящён в эту часть его дел). 

 

… - Michael, this is very important! - Да, это была Нэнси… - I have prepared a Russian translation… Я приго- тáввиля русски перевáд.

 

- Слушаю тебя, то есть вас, - ответил Михаил и отошёл на середину зала.

 

- Мойа астралог, Joan Quiggly, сообщила, и мне видение! Ужасное! Будут два существа, и ты должен сделать правильны выбор!

 

- Понимаю, - ответил Михаил. – Какой выбор?

 

Он оглянулся. Все присутствующие в зале о чём-то беседовали: папа со своим кардиналом-помощником, Беляев с переводчиком, ещё двое итальянцев между собой… Никто вроде на Михаила не смотрел.

 

- Будут два существа! – старательно читала русский текст Нэнси. - Я прошу: выбирай того, кого подсказывает сердце. И наша любовь. Думай обо мне в момент выбор!

 

- Хорошо, я понял, - объявил Михаил. – Это всё? Большое спасибо! Звонок твой был очень вовремя, благодарю, благодарю… - Он согнулся, прикрывая трубку плечом и негромко добавил: - Дай Бог, чтобы выбрать пришлось именно тебя, голубка…

 

- What? («Что?»)

 

- I love you, I love you…

 

…Всё дальнейшее было уже послесловием. Беседа с папой продлилась в общем итоге час и десять минут, причём в конце они так душевно разговорились… Но папа смотрел на часы, стоящие на правом дальнем от него углу стола, причём Горбачёв заметил, что на одной линии с часами, у дальней стенки залы на расстоянии метров пятнадцать, прямо на полу стояло небольшое распятие! Так что папа, глядя на часы, смотрел и на распятие… Умно!

 

И вот понтифик встал. Уже не прячась, поднёс палец к губам в знак молчания, а потом левой рукой нажал на воздух утвердительно (немецкий козёл?), а правой что-то брезгливо оттолкнул (американский ишак?)

 

…Тьфу, товарищи! – опять Горбачёв как бы отчитывался перед Политбюро. – Час пообщаешься с этими реакционерами – у самого, как говорится, крыша поедет…

 

Но он был впечатлён: сколь проницателен Войтыла! Не только угадал его проблему, но и поддержал выбор, который Михаил в глубине души уже сделал. Он выбрал Германию, а не Америку, и в «Пещере тьмы» он окажет уважение немецкому козлу, а не американскому ишаку…