Комментарий | 0

Я люблю тебя и то, как ты быстро всё забываешь

 
 
 
 
 
 
 
Жу-жу
 
Вдоль по жизни бродя, я изрезал ее собою
на длинные полосы времени. Корчилась плоть ее – явь.
Снова пытался сшить ее взгляда иглою.
Швы расползались, затупился взгляд о ран края.
 
Пробовал взгляд острить, его вонзая
 в дымящееся зеркало сумерек, -  внутри него
есть  некая тень – дрожащая, вроде живая.
В нее сливаются,  заполняют ее до  краев даровой
 
черной кровью ночи отражения молитв,
сгустков памяти, мыслей-бродяг.  Этой тенью зыбкой
жизнь тоже мычит, болит,
как болит смычок своей мелодией-скрипкой.
 
Не заострился взгляд. Я случайно ткнул им
в шмеля из тех, что чуть больше пчел, но
преданнее  их  выбранному цветку, их жу-жу храним
 сквозной звук летнего вечера – челнок,
 
он эхо перевозит по реке смыслов, льющихся ручейками
 из слов. Казалось мне, в этом звуке различаемы были
водовороты и омуты, пороги, что смыслы толкали
в новые звуки, сотканные из водяной пыли.
 
Я вслушался в глубину звуков.  Говорил шмель полётом,
в цветок неспешной ходьбой: «Жизнь – не та, какой ты ее знаешь – не сев
 
себя-урожая. Взгляд – не игла и слух не струна. Жизнь – не чужая работа,
проданная тебе». – «Кто ты?»,- я спросил. « Я – ты-насекомое, но все,
 
 что ты сейчас есть – это я. В щель между взглядом и слухом скользни,
в них с обратной стороны вслушайся, всмотрись. Продольного времени нет.
Песни – завыванья кошмаров чужих. Я – движение воздуха. Нет возни
ни вперёд, ни назад.  Миги мерцают – крыльев чешуйки, проводящие свет
вглубь цветка.  А ты – свой собственный страх, желаний скелет,
плотью вопросов, ответов обросший.  Страх рассей,  себя возьми,
 
пойдём  вглубь. «В ночь?» - «Нет, не в ночь. Снами занята ночь.
А сны – это рисунки на обратной стороне твоего взгляда,
которые ты рисуешь и закрываешь от себя собой – страхом, но
и  держишь на привязи яви не отпускаешь, мучаешь. Из этого ада
 
они уходят, улетают, уползают на волю до самых границ тебя (замечал,
засыпая, желтый огонь по краям  явь накрывающей сладкой волны и
красное очернённое пламя в ее глубине? Это границы тебя, ночам
открытые), любят, казнят друг друга, не умирая – играя, там жизнь – нагая. Иные
 
вещества ее лепят. Твердых тел нет – ни стекла, ни камня, поэтому в пустотах,
в пещерах мягких слов есть тайные лазы  в жизнь-клубок, - она                               
разматывает дороги – поперечное время и  полёты
стекают в  движения руками, ногами, те – снова в полёты
 до самого пламени в глубине и огня
 
по краям». – «Что за ними?» «Туда идём. Мы явь прошли, сны, но
сумерки, которые тку треньем цветка о ветер, -  бесконечно глубже, их
дымная ткань отражает тебя-прозрачного, это отраженье равно
небу закатному, рассветному.  Послушай, всмотрись: за словом «стих»
 
все, что ты есть, что ты дышишь: ты шорох, оставленный ветром стихшим, 
ты блик, оставленный  стихшим пламенем внутренним, огнем пограничным…».
 
 
 
 
 
 
 
Прах
(Из Карла Сэндберга)
 
Брось меня в море.
Утрамбуй меня в соль и влагу.
Ни один фермерский плуг не коснётся моего праха,
Ни один Гамлет не возьмёт мои челюсти и не станет рассуждать
Как исчезли шутки и что пуст мой рот.
Длинные зеленоглазые падальщики  съедят мои глаза,
Фиолетовые рыбы будут играть в прятки,
А я буду громом, грохотом моря,
Там, внизу, на дне соли и влаги,
Брось меня … в море. 
 
 
 
 
 
 
 
Могилы
(Из Карла Сэндберга)
 
Мне приснилось, что один человек бросил вызов тысячам,
И был прозван чёртовым упрямым дураком.
Год за годом он ходил по улицам,
И его встречало презрительное пожатие тысяч плеч,
И улюлюканье тысяч  ртов.
 
Он умер в одиночестве
И только гробовщик проводил его в последний путь.
 
Цветы растут на его могиле и качают головами на ветру,
И на могилах тех тысяч тоже,
Цветы растут и качают головами на ветру.
 
Цветы и ветер,
Цветы качают головами над могилами ушедших,
Красные лепестки, желтые листья, белые прожилки,
Всюду оседающий пурпур…
Я люблю тебя и то, как ты быстро всё забываешь.
 
               
 
 
 
 
 ***
 
                   I love you and your great way of forgetting
                                               Carl Sandburg. Graves
 
Мир – мертвый мамонт в объятиях глыбы льда -
слепыми глазами смотрит в конец времен.
Если бы  видел что там, то сказал бы: «Пошли туда,
где я еще жив, и звезды греют мой взгляд, и  он
 
 теплее, ласковее, чем нынешних солнц-слов сеть,
ведь слова не греют, они сразу  сжигают».
Но туша молчит, и мы не знаем что такое смерть.
Мы ходим по молчанию, и оно никогда не тает.                    
 
Зачем умер наш мамонт, оставив нам время, и память,
 и небо по кругу? Уж лучше б ему не родиться?
Мы-созвездия со звоном разбились о  жизнь. Над нами
сребреники звезд сбились в стаи по тридцать.
 
Наш мамонт умер один, но другие вымерли тоже.
Вымерли  - дырявое слово и рождает иллюзию общей цели.
Любимая, за словами есть только мы. Знаешь, похоже,
что мамонты умирали, потому что жить не умели.
 
А мы еще живы, потому что не умеем жить. Мерзлому трупу
мира не смотри в глаза, в мертвых зрачках которых
отражения  успевают только рассыпаться в крупы
для густого варева  смысла прошлого и в повторы
 
версий будущего, клеят фальшивые звезды к небу.
А ты в зеркало облаков живым отраженьем врастаешь.
Иди ко мне, чтоб я был-не был, был-не был, был-не был…
Я люблю тебя  и то, как ты быстро все забываешь.

Необходимо зарегистрироваться, чтобы иметь возможность оставлять комментарии и подписываться на материалы

Поделись
X
Загрузка