Поэзия

 

 

 

 

 

 

***

 

 

В доме выбиты окна. Кругом осколки и стёкла. И нет никого, кто помнит, какая здесь жизнь была.

Крутится шестерёнка, крутится шестерёнка, крутится шестерёнка  – маленькая юла. Когда я была девчонкой, маленькая шестерёнка, маленькая шестерёнка любимой игрушкой была.

Папа принёс мне её с завода. Завод назывался тогда Донсода. Теперь здесь стоят укропы. Ушёл отряд Мозгового.

 

***

 

***

Вот и мой поезд на Киев. Верхняя боковушка, последнее купе. Я как невидимка буду лежать и слушать. Буду лежать и слушать, и в две дырочки сопеть.

 

***

– Солдаты, которые из АТО, бухают по-чёрному, – шепчет суровая тётка, чей жизненный опыт отпечатался на лице морщинами чёткими и глубокими, и на большом и тёплом материнском сердце. –  Зачем вы пьёте? – Спрашивает сержанта! – Зачем вы пьёте?

А он пьяные бельма пялит, с горла отпивает жадно, сердится и отвечает ей:

–  Дура! Разве трезвой ты сможешь стрелять из автомата в живых людей?!

 

***

Временные переселенцы. Ничего не бывает таким постоянным, как временное. Скитальцы. Невозвращенцы.

Она была из таких, кто поддержал Украину.  Наверное, надеялась – сможет вернуться. Но не тут-то было: съёмные квартиры, чёрная работа…

– Чтоб вас всех там разбомбили, москворотых!

 

***

Скажи же мне, тётя, чиста канкретна, небесная сотня, Майдана сакральная жертва, оправдывает убийства ни в чём не повинных мирных? А впрочем, для них мы все виноваты: пособники террористов, сепары, вата.  

 

***

Вновь жернова истории кровавы. И невозможно их вращать назад. Нас узы братские соединяли, могилы братские теперь разъединят.

 

***

«Ой, у вишневому садочку, там соловейко щебетав. Додому я просилася, а вiн мене все не пускав. Додому я просилася, а вiн мене все не пускав». Нежные эти песни растоптал Майдан.  Светлого моего детства песни растоптал Майдан. Из самого сердца песни растоптал Майдан.

 

***

Киев мне пишет послание, на задворках, витринах, обочинах, Евангелие Майдана, неразборчивым, быстрым почерком. Революция от кутюр. Революция достоинства. Ла-Ла-Ла Путин – на каждом заборе пророчество!

Утопая в рекламе и спаме, разрываю словесную цепь: вы смеётесь в начале, а мы посмеёмся в конце.

«Все депутаты – уроды», «Мне пофиг, я – Нео», «Наде Савченко – свободу», «Воскрес Джон Леннон».

Но помнят советские стены в центре и в подворотнях,  о том, что Ленин  жив априори. Бенкси изобразил на роликах Ильича. Он мчит на колёсиках, хохоча. Пока на Украине который день подряд Ленинопад.

 

***

Аэропорт Борисполь. Вылет через час… Показываю паспорт свой. Украинский. Такой вот декаданс. А вокруг тьма народа. Над гейтами плакат: «Наде Савченко – свободу». Что тут сказать?

Повезло же тебе, Надюха, ещё поживёшь, укропская потаскуха, лётчица, где твоё крыло?!  Ничего, жизнь расставит всё на свои места. Быстро проходит земная слава... Киев, прощай! От винта!

 

13. Травелог. Нидерланды

 

***

Я жила в доме, где щебетали часы птичьими голосами, в доме волшебника, чьи заклинания делали близкими далёкие земли. Родные гласные, выпеченные в гортани, шифровались печатными знаками, мне неведомыми. И колокольчики над входной дверью хохотали ласково. Мой проводник, переведи меня на другой берег. И знай, так далеко я ещё не ходила.

 

***

Русские писатели –  хитрая комбинация: один –  бандеровец, а другой – еврей. Русские писатели в эмиграции. Водки не жалей.

Лампа в зале из балалайки сделана, кий и шпага на стене. Игра закончена. Борьба продолжается. Я пью водку, полирую пивом, заедаю пельменем, и мне кажется, сейчас откроется дверь, и в комнату ввалятся цыгане с медведем.

Вот он мета-текст неоконченной поэмы: напиться по-русски, задаваться вопросом по-русски: в чем смысл жизни? Зачем всё это? И не находить ответа.

 

***

 

***

Я проснулась в какой-то лодке. Я проснулась в каком-то канале. Это всё русская водка. Это всё голландский канабис. Пошла на встречу не похмеляясь.

 

***

В Лейдене небо в тот день было карамельное. Я заглянула в кафе Эйнштейн, заказала лате и пила его медленно-медленно, глядела, как писатель М.  жонглирует морфемами. При свечах  с бокалом белого. И думала о том, как писатель П.  делает Русскую революцию,  в этом веке первую, как он мокнет в окопе в районе Тельманово. И между ними бесконечное море поэзии и мой утлый чёлн у берега.

 

***

Мой собеседник сказал:

– Показывай свой товар!

Я развернула рушнык, а он смотрел на меня и молчал. Вместо иконы там был скетч-бук. Он выпал на пол из моих рук...

Это мистика или подмена? Каков ответ?

Не состоялась моя сделка.

Иконы нет! 

 

***

Это был странный опыт. Не повторить. Попробовав волшебный гриб, я листала альбом попутчика.  Жив он или погиб? Всё, что было нарисовано гелевой ручкой, происходило, будто со мною. Удивительный получился трип.

 

14. Скетч-бук. Майдан

 

***

Со всех экранов слова одни: в правительстве только монстры, оборотни и упыри. Выбор простой: сражайся или умри.

Кажется, это начало игры. Но так начинается ад, и на первом этапе всё слишком обыденно, чтобы казаться адом… Пока всем народом мы на Майдан и… Геть злочинну владу!

 

***

Панду геть!

 

***

 

***

Коктейли Молотова. Бери безропотно. Вливай их в чёртову аорту войны. Мы чокнутые, мы упоротые. Родина, мы твои сыны!

«И дочери», –  говорит она. 

А чёрные её очи – как бездна без дна!

 

***

 

 

***

 

***

Нельзя ни забыть, ни простить, кровь смывается только кровью, тело её положив на щит, мы выносили её  из боя….

Считаем убитых. Пали от пуль. Смотрите! Их имена растворяются в наших слезах и молитвах. И призрак войны гражданской живой обрастает плотью, бесчувственный и кровожадный. Он требует новых  сотен… Героев на поле павших, своих убивающих братьев. Родина стала мачехой. Её разорвём мы на части. Удобрим телами пашню, сольемся с её ландшафтом,  и станем ей сопричастны.

Её разрывая сердце, войдём в её мифы и были, и новым солдатам на берцы осядем дорожной пылью.

Новым, тем, что родятся, с нашим горячим пылом.  Пока мы считаем убитых.

Их имена растворятся  в наших слезах и молитвах.

 

***

Мы хотели как лучше. Мы заложили мину: «Вибачте за незручності. Ми зминюємо країну!»

 

 

Так значит, мой попутчик – укроп... в бреду говорил он, что всё взорвёт… и неясно, жив он ещё или мёртв? Надо связаться с Волгой!  Чёрт!  Меня накрывало паникой, будто взрывной волной. Пора возвращаться домой!

 

***

Укропские танки зарыты в землю, будто зубы драконьи. Кто знает, что с нами будет? Надолго ли перемирие? Состоится ли обмен? Я возвращаюсь на Родину. Ни с чем!

 

***

Его готовили к обмену, но что-то там не сложилось. Знаете, как это бывает. Сказали, убит при попытке к бегству. Сердце моё остановилось. Пропустило ударов несколько. И зачем-то опять пошло.  

 

***

Пусть летят мои письма, без  цели и смысла, как птицы, исписанные страницы, нескладные рифмы, пели и стихли, и даже гнезда не свили, дни напролёт, я  говорю с тобой, милый.

Дети воздушной стихии – песни мои и стихи, летят между болью и былью –  крылатая эскадрилья. И кажется, я позабыла, что адресат уже выбыл.

 

***

А мне сегодня снилась воля, заря, степные ковыли, раздолье, небо голубое, и ты зовёшь меня вдали, а я как перекатиполе лечу, не чувствуя земли! Барвинков брызги на подоле – они же как глаза твои, с такой же дерзкой синевою, и детской  жаждою любви. Весна накроет нас волною, ты нам рубашку постели.  И будет чёлн, и будет парус, и ветра, ветра в паруса, и я от счастья просыпаюсь в слезах.

 

***

 

16. Наш пейзаж

 

***

Добиралась я автостопом. Водитель суров и светел. Ехали без разговоров. Летели сквозь снег и ветер.

Скрипит колыбель Донбасса. Стонет донецкий кряж. А мы кометой – по трассе. За окнами наш пейзаж. Кровавый зрачок заката нацелен на террикон… что это, Фата Моргана или Армагеддон?

На заднем сиденьи патроны, разгрузка, гуманитарка, прямо под новой горкой, замечен ТТ  и Макаров.  И невесёлые мои мысли клубились, будто позёмка. Казалось, нет ни смерти, ни жизни, а только эта дорога.

 

***

 

***

Радио Победа в этот раз предавало не как вести себя при обстрелах и как распознать по звуку, что прилетело, разговор был на тему экономическую: «... положение в угольной отрасли действительно критическое, и вызвано, в первую очередь, причинами рыночными. Нет сбыта».  

Вот те раз! Опять мы у разбитого корыта… пропал Донбасс!

«А меры по осушке шахт потянут столько денег... а денег нет…» – я не дослушала, я, выглянув в окно, среди метели на мосту знакомца старого приметила и вышла, и прихватила пистолет – ТТ.

 

17. Встреча на мосту

 

***

Нам нечего было скрывать. Мы всё друг про друга знали. Сначала он долго молчал. Я тоже молчала.

– Красиво рисуешь,  укропчик, – я протянула альбом.

– Я слышал, как ты молилась, – сказал между прочим он.  – Так кто это Последний праведник? Последний часовой?  Хотя какая мне разница… – Дальше он говорил, будто бы сам с собой.

 

***

Я отправился на восток. В регион тринадцать. В город, в котором детство моё живёт, в город, в котором  мой младший  брат остался. Я вырос в сердце Донбасса, среди шпаны и урок. В городе Перевальске, или в городе Парижской коммуны, как раньше он назывался.

 

***

Таксист врубил шансон. Я заткнулся и не жужжу, и понеслось по салону: «Песня памяти всесоюзному вору Васе Коржу»:  

 

***

О, эти маленькие донбасские города! Как говорят креативные блогеры, депрессивные. Каждый такой, будто чёрная дыра... достал сиги, затянулся, вспоминая пацанов из своего двора. Тоха сторчался, Вовчик спился, Серёгу подрезали в тюрьме... И как эпиграф на пачке надпись «мучительная смерть».

А что же мой брат Алёшка, неужели теперь мой враг?

– Давай к нам! – Скажу ему, когда встречу.

А я отвечала ему беспечно:

 – А не то ты взорвёшь свои бомбы, и грунтовые воды из шахт и подземных речек вырвутся на свободу,  проглотив этот город навечно?

– Можно и не взрывать. Можно их отравить. Отправить вас всех здесь в ад! Знаешь, ведь мой позывной «Полынь»... Разве встречу младшего брата, и он сумеет меня отговорить. Тебя я не трону. Не бойся! Здесь на мосту мы с тобой расстаёмся… И всё-таки мне невдомёк, на хрена вы воюете тут? На хрена умираете тут? На хрена вы схватились за земли эти корнями и жизнями, которые никуда не ведут? 

А я прошептала:

– Умойся.

И спустила курок.

Я столкнула его в пустоту. Я стояла одна на мосту. Невесёлый конец. А может, и нету конца…

Полетела звезда Полынь в полынью Донца.

 

 

18. Свежие шрамы. Последний часовой

 

***

Помню, бредёт по сугробам пьян, двустволку на скрипочку обменял: чтобы играла внучка моя, а я бы ей подпевал. Никто не думал тогда, не гадал, что скоро придёт война. И не будет двустволки,  а будет Макаров и РПКа. А ещё позывной Старый  или коротко Стар ...

Когда отец мой пришёл в увал, он много историй мне рассказал.  Три дня пил и всё говорил, говорил...

 

***

Рыли траншеи ночью, поверх старых, времён Великой Отечественной. Они будто шрамы, которые вдруг закровоточили, наполненные жизнью человеческой.

 

И я надолго замолчал. Не звал, не плакал, не кричал, во мне случилась тишина, как будто чёрная стена. Но вот сейчас я говорю, так слушай исповедь мою.

 

***

Сорвать чеку, как крышку на чекушке: пусть будет взрыв. Так близость смерти опьяняет лучше  и сильней, чем спирт. Хлебни, фашист, холодной ярости моей, за тех парней, что тут лежат, за Ленинград, за Сталинград, за Киев-град, в конце концов, взгляни, фашист, в лицо моё. Я как комбат встать буду рад и звать солдат на смертный бой, взгляни, фашист, в лицо моё!

Ёб твою ж мать. Невыученные уроки истории приходится повторять.

Когда-то в низине в 42-м возле села Хорошее Макс Альперт сделал фото. На нём политрук Алёша Ерёменко в последний миг своей жизни – зовёт в атаку. Теперь возле Бахмутки есть памятник Комбату.

 

***

Знаешь, как оживает прошлое? Оно оживает в нас!

Я встретил друга Алёшку в нелёгкий, недобрый час! Он нахохлился, как воробушек, ухватившись за автомат. Блок-пост недалеко от Горловки. Холодно. Зима. И стоит он такой молодой, но уже седой. Посвящён войной в воины. А за его спиной дом родной. А за его спиной –  Родина. Её называем матерью. Обзываем её уродиной. Но стоит он, как оловянный солдатик из сказки Андерсена, на блок-посту у Горловки. Стоит наш Последний праведник. Стоит Последний наш часовой. Он словно метка для нашей памяти. Он словно памятник, но живой.

 

***

«Кровь сочится  сквозь ватник, стекает на землю и в сапоги. Ты медсестра или ангел? Помоги!  И снег становится алым, и снег становится тёплым, был я живым солдатом, стану мёртвым! Отныне мой топос – космос, укрытое настом поле, здесь руки мои разбросаны в объятьи последней юдоли.

Сердце щенячьей мордой высунулось наружу. За други своя живот свой я отдаю и душу».

 

***

Той ночью снилась мне Богородица, говорила про Святоград. В чёрной степи, припорошенной снегом, в землянке в один накат, Алёшка кончался, на ватнике, каплями земляники проступала кровь, и было тепло, даже жарко от предсмертной горячки, и губы спеклись в улыбке кривой: только брату не говорите как умер я, скажите, мол, пал как герой… и медсестричка Надя, влажной губкой промокала ему губы, и шептала: «Терпи, родной».

 

Кровь сочится сквозь ватник, по капле уходит жизнь, отважный солдат мой! Держись!

Плакать было нельзя, плакать она отвыкла: скоро наступит лето, вырастет земляника, сладкие ягоды, жаркий июнь…

Ах, Алёшка-Алёшка!

Пал смертью храбрых, в бою.

 

***

 

***

Отпоём отпетых хулиганов-сорвиголов, безымянных и безответных, отдавших живот за любовь.

Отпоём отпетых, пухом земля солдатам отважным и верным, жизнь отдавшим за други своя.

Отпоём отпетых, не зря же мы говорим: «Отныне бессмертны! Вечная память им!»

 

***

Не помню, как наступило утро. Я вышел в поле. Гляжу, почерневший подсолнух с головою понурой, будто шахтёр после забоя. Глаз не поднимет. Не шелохнётся. И светится ясным нимбом над ним восходящее солнце. И стоит он совсем один посреди зимы, посреди войны, сгорбленный  и сухой. Как Последний праведник. Последний часовой.

Последний часовой стоит на страже родного града. И над ним проносится чёрная конница – чёртовы дети ада! Он падает замертво, успев понять, что позади пустота – Фата Моргана – нет ни Святограда, ни Новороссии,  а только дикое голое поле истории.

И поле возделывает простой ополченец, вернувшись с войны. И восходит солнце, дети собираются в школу, липы благоухают, и мне сдаётся: любовь не сдаётся и не умирает! Ведь так, пацаны?!