Ловить слова и отпускать на ветер…
Михаил Василевский (06/02/2023)
Михаил Василевский
(1953 – 2011)
ТИХИЕ ОМУТЫ
Воскресный тёплый вечер,
а в мыслях – непогода…
Я был с тобою «венчан»
два симпатичных года.
В нас было много шума,
нас обожали дети.
Я был похож на шхуну,
а ты жила, как ветер…
УТРО
Красиво утро снежное –
слепит, сверкает... но
есть в этом что-то прежнее –
холодное оно.
Завились кудри вьюжные,
и для меня и мне.
И все-таки – ненужное,
и все со знаком "не".
Вхожу в трамвай спасительный,
натянут, как струна.
Но вот что удивительно –
Без голоса она.
Не заслонится музыкой
знакомых сердцу "эр".
Толпа пройдет неузнанной,
похожею на нерв.
И станет грустно-набожно,
в какой-то гиблый край –
к Ваганьковскому кладбищу
завез меня трамвай.
И в красоте – нелепости.
Такие злые дни
с утра беру, как крепости –
последние они.
* * *
Мише Борисову
В играх с временем выпало сорок.
Странный срок: я не мертв, ты не жив.
Эта жизнь показалась мне ссорой
в переходе ночном двух чужих.
И тепло подскочило на градус,
и пространство замкнулось, как ноль.
И пришли – приносящие радость,
и ушли – уносящие боль.
В играх с временем выпало сорок.
Почему я боюсь круглых дат?..
Или сердце сгорело, как порох,
или память терзает распад?
День пройдёт, мы себя перепрячем,
не смекнув, что поделены мы
мимолетной судьбой: на дарящих
и на дерзко берущих взаймы.
ЛИСТЬЯ ШАГОВ
1
Листья шагов опадают в травУ.
Вечность такая ранняя!
Вечная память!
Пока я живу,
Память – моё оправдание…
2
Осенний парк.
Сжигают в парке листья:
по всем приметам, кончился сезон.
Под хмурым небом статуи раскисли:
мужик-горнист и Женщина с веслом.
Покойный дым
туманится над прошлым.
Покойный парк читает Домострой.
Я так и вижу: в стареньких калошах
идёт покойный чеховский герой.
И я, привыкший к зрелищам роскошным,
ходивший в будни на аттракцион,
не понимал осенней связи с прошлым:
идёт аллеей Женщина с веслом
и держит зонтик Памятник в калошах.
* * *
Мы умираем раз в году.
Мы умираем раз в столетье.
Крошить железную руду
спускаемся железной клетью.
А обездомевшей душе,
как шавке, гретой добрым словом,
всю зиму мёрзнуть в шалаше
из голубых венков еловых.
Земля, тебе не нужно врать.
Зачем ты в чёрное оделась?..
Я и не думал умирать,
мне просто очень спать хотелось.
* * *
У зимы свои заботы –
На страницы сыпать снег.
Я не спрашиваю, кто ты
Загрустивший человек,
Или вспомнилось былое,
Или нудно, просто так,
От досады сердце ноет
Болью сжатое в кулак.
Ты провалишься в подушку,
В рыжий ворох одеял
Спрячешь душу, как игрушку,
Ту, которую сломал.
ОДИНОЧЕСТВО
И между нами прошлое несется,
И в прошлом утопиться хочется,
И визг струны, которая не рвется.
Одиночество. Мельница.
Отскрипывает ветряная мельница,
стесав из камня жернова.
Ее последние слова:
«Все перемелется,
все перемелется…»
На кладбище шумит трава,
а мне не верится:
что говорят, иных уж нет,
а те, вчерашние, – далече;
что от следов недавней встречи –
один едва заметный след;
что время памяти короткой
несет опального поэта...
И говорят: «Он канул в Лету
с своею погребальной лодкой».
Я протестую против мельниц,
которым дела нет – кого...
Не перемелется,
не перемелется
во мне, скорбящем, ничего.
Не выветрится, не сотрётся,
не затеряется внутри...
Лишь ветер пролетит, как крик,
Да мир в гробу перевернётся.
* * *
Плывут по тающей реке
большие льдины.
За Туголесьем, вдалеке,
снега, седины.
Ты замерзаешь, ты дрожишь,
ты хочешь сжаться.
А я молю тебя: как жизнь,
не уменьшаться.
Не уменьшаться ни на шаг,
чтоб, шаря в доме,
не мог то место, где душа,
накрыть ладонью.
Тянулось время, волочась,
теряя звуки.
Таким казался пятый час
одной разлуки.
* * *
В утлой комнате тлел камин,
над свечой рисовался нимб,
и в углу молоко лакал
Ангел, стершийся с потолка.
Мы одни, нас прогнали спать,
нас не будут всю жизнь искать.
В темной комнате – малыши,
две прекрасные, две души.
Вот сидим под одним замком,
чистим перышки языком,
не целуемся, не поем,
каждый думает о своем,
каждый думает: вот уйду,
рассветет, улечу в окно.
Ах, в каком это все году?
В этой комнате мы давно!
Спит собака, как человек
из породы «прощай навек»,
и резвится у самых ног
этот Ангел – совсем щенок.
СНЕГ
Пять страниц нотных знаков
намело в декабре.
Снег везде одинаков:
пал на землю, как грех.
Корка снега, сырая,
пропотела насквозь.
Я под снегом скрываю
некрасивую злость.
Пять страниц – пять сугробов,
пять мешков серебра.
Ева рвется из робы,
как Весна из ребра.
Дверь слегла, умирает;
вьюшку треплет метель, –
и, скрипя, улетает
стая ржавых петель.
* * *
Как хочется домой –
в невидимый очаг,
в колени тёплых труб,
оставив ночь за дверью.
Где я один – немой,
и все вокруг молчат
и ждут при трёх свечах,
из суеверья.
Исписаны дворы
отрывками дождя.
Как хочется домой! –
умытым и продрогшим.
Собаки все добры,
и в сказке Жития
в плащах у птиц
остатки медных крошек.
Под арию сверчка –
без музыки и слов, –
так хочется домой
в летейскую погоду.
В той лодке – при свечах,
с лопатой иль с веслом, –
плыть по тому,
что превратилось в воду.
Как хочется домой...
И не найти дверей;
и лишь одно окно,
и то уже не светит.
За звездной проходной
пройти сквозь Эмпирей,
ловить слова
и отпускать на ветер.
ХИМЕРА
На Север, в Рюрики – в варяги,
к истокам холода и льда –
туда, где на небесном флаге
горит Полярная звезда,
где ветер, воля, снег и сани,
где холода стальная мощь,
откуда белыми глазами
глядит арктическая ночь.
К кому, зачем, с какою блажью
идти и слепнуть, лечь и стыть,
где даже нет тропы варяжьей,
где в чистом море бродит сырть?
Откуда это наважденье:
на Север – в ангелы – в князья, –
второе – новое рожденье,
куда – запрет, куда – нельзя?
Где все мертво и неизменно,
где с ветром жить и ветром выть,
где гениальным – ежедневно,
ежеминутно страшно быть.
Назад – на средние широты,
в свою любовь, в свою купель,
где только в банках ловят шпроты,
кривей сосна, пушистей ель,
где иней серебрит кувшинку,
и ясно видно из гнезда,
как, превращенная в снежинку,
летит Полярная звезда.
* * *
Треволненья позади,
и волненья тоже.
Хоть сто лет любовь прожди –
это не поможет.
Не печалься и не плачь,
нервничать – напрасно.
Раз к тебе идет палач,
то с тобой все ясно.
Осень прожита за миг.
Прожита ли осень?
Кто-то вглубь тебя проник,
пожалел и бросил.
А потом пошли круги
под глазами тенью.
Село в кресло без ноги
это приведенье.
Спит заоблачный фантом,
и ведет неслышно
игры с розовым котом
маленькая мышка.
СОЛДАТ
- Ты солдат?
Он ответил: «Не знаю.
С той поры, как прорвалась метель,
плащ-палатка небес навесная
надо мной накололась на ель...
Эй, прохожий, пригнись, здесь стреляют,
а потом запоют, как в раю».
- Ты солдат?
Он ответил: «Не знаю.
Я при мёртвой берёзе стою.
Я с руки кормлю старого волка,
что приходит к берёзе повыть,
у Неё в голове два осколка.
Без Неё бы живым мне не быть».
- Ты солдат?
Он ответил: «Не знаю.
Прошлый год к нам забрел дровосек,
говорил, дай спилю твое знамя,
новой поросли хватит на всех.
Я его проводит тихим матом...»
И, спиной повернувшись ко мне,
он спросил, говоря с автоматом:
«Что, приятель, как там – на войне»?
Дни на Запад ползли по-пластунски,
и в глазах его бился закат,
и ходили в руках трясогузки...
«Сколько горя?!»
- Не знаю, солдат...
* * *
Не на Северной земле,
не на земле Франца-Иосифа.
Мой пролив Па-де-Кале –
в Лебедином озере.
Из воды встает стена.
Вот оно, родимое –
Новодевичье мое
место лебединое!
Не на Огненной земле,
не на Новой сгину я.
Отыщу себе в Москве
место лебединое.
И похожих на людей
с граблями и косами
буду видеть лебедей
вечными вопросами.
Последние публикации:
Необходимо зарегистрироваться, чтобы иметь возможность оставлять комментарии и подписываться на материалы
